Хрупкие

У Деку крылья слабенькие, хрупкие, мягкие, будто пух — и когда он раскрывает их, то весь сжимается, напрягаясь, и его слабая, слабая, слабая причуда распускается за плечами, будто солнце встает из-за горизонта — завораживающе медленно. У Деку вся спина в шрамах, друзей раз-два и обчелся (но они есть!), а врагов просто нет, потому что Деку и в школу-то не ходит — как в пять лет стали резаться крылья, так и не ходил. Сидит дома, учится с репетиторами, которых для них выбирает компания, защищающая таких, как он — с хрупкими причудами, которые легко сломать. Порой Деку, когда на него нападает хандра, думает, что его так же легко сломать, как его крылья. А на следующй день, просыпаясь щекой на мокрой от слез подушке, решительно говорит себе «нет». Потому что Изуку Мидория — или просто Деку — всегда хотел стать героем. Когда он говорит об этом с Бакуго, тот мрачнеет и долго молчит. Изуку не торопит: знает, что первый и долгое время единственный друг против. Бакуго раньше Изуку задирал, еще когда они ходили в детский сад. У Изуку долго причуда не появлялась, и в группе его стали называть никчемным, а Бакуго добавил — «Деку». Никчемный Деку. Ничего не умеющий, слабый, жалкий. Однажды Бакуго практически плакал, извиняясь за это — когда в пятнадцать впервые напился и вместо того, чтобы с пьянки прийти домой, завалился к Мидории. На счастье Бакуго мамы Изуку не было дома, но тот день… Он стал для них особенным. Деку не доверял никому больше, чем Бакуго Кацуки. У Деку вся спина в шрамах, а в крыльях косточки тонкие, белые, видны невооруженным глазом — и страшно, и красиво, как говорят друзья. И мама. Мама много плакала, когда его причуда только начала проклевываться — потихоньку разрывая кожу, не давая спать без снотворного, доводя до дрожи в руках. Деку почти год тогда ничего не мог делать. И очень за то время повзрослел. Как для шестилетнего, конечно. Когда все, о чем вы можете думать — это когда же прекратится боль, а в перерывах — как сделать так, чтобы мама не плакала, — во что еще это может вылиться? Когда крылья на его спине как будто окончательно проклюнулись и стали потихоньку оперяться, а на странно-теплых «костях» — появляться крохотные, еще более хрупкие зачатки перьев — в будущем мягких и нежных, таких, в которые хотелось лицом зарыться и обо всем забыть, — Изуку впервые за восемь месяцев отправился домой. На его спине вокруг костяных наростов-крыльев все еще были наложены повязки, на дом ему выдали (маме, на самом деле, но это тоже неважно) целую аптечку с мазями и даже уколами, увидев которые Изуку взглянул на мать жалобно — а та улыбнулась мягко и кивнула доктору, благодаря. А еще у Изуку появился специальный «костыль» — такой себе корсет для крыльев, чтобы можно было спать, не опасаясь, что они повредятся. Спать было не очень удобно, но Деку впервые за долгое время смог просто случайно перевернуться и только потом подумал о том, что, о черт, крылья же могут!.. Теперь он мог спать как обычный человек — без поддерживающих крылья устройств за спиной, переворачиваясь и даже лежа на спине. Больно, правда, но ради давно позабытых ощущений он и это сделал. И в один день к нему пришли гости. Семья Бакуго. С Кацуки, который активно дулся и чертыхался на все подряд. Когда они постучались, мама была на середине ежедневной процедуры — бинтования ему спины, потому что места, откуда росли крылья, еще кровоточили, пусть другие шрамы от их появления и зажили. — Изуку, подожди, я встречу гостей и мы закончим, потерпишь? — Мама улыбнулась ему, и Изуку просто кивнул: конечно, потерпит. Ради такой улыбки мамы — невымученной, без слез, стоящих в глазах — он уже в шесть лет думал, что многое вытерпит. Просто чтобы мама не плакала. Кацуки зашел в ту комнату без спроса — сильно изменившийся, как показалось Изуку, ставший выше. Он ему робко улыбнулся и мотнул головой вниз. — Привет, Каччан. Каччан фыркнул и оглядел его самоуверенно. — Где ты был и почему так долго? Деку покачал головой и опустил ее еще ниже, и в этот момент в комнату снова ворвалась, словно ураган, мама. — Ох, Кацуки-кун, подожди, я еще не закончила с Изуку. Твои родители на кухне, но если не боишься — можешь оставаться. И Бакуго остался. Остался, чтобы посмотреть, как Изуку прикрывает глаза, чуть жмурясь, как крепко сжимает губы и рвано дышит, когда мама старалась упаковать его спину в повязки, не задевая те, что были у оснований крыльев. — Так у тебя появилась причуда? — спросил он потом, садясь на диван, с которого ушла Мидория-сан, мама Изуку. Тот держал в руке оперившуюся до конца косточку и легко гладил ее, еще не отойдя от боли. Кивнул. — А можно и мне? — Кацуки указал рукой на крыло, и Изуку задумался на несколько секунд. — Я могу разрешить, если пообещаешь, что будешь… аккуратен. Они хрупкие. И перья еще не выросли так, как надо… — Изуку говорил то, что слышал от взрослых — от врача, мамы, медсестер. Его последний месяц усиленно готовили заботиться о крыльях, думать о каждом действии в отношении них, в отношении себя, потому что, ну, они жутко хрупкие, слабенькие — да и неизвестно, что может на них повлиять. Бакуго посмотрел в его лицо и свел брови к переносице, но кивнул. Очень задумчиво. Изуку пересел к нему полубоком, чтобы было удобнее, и Кацуки послушно взял в руки ту же оперенную кость, что держал в руках Изуку. — Она… теплая, — произнес он тихо и приблизился к крылу лицом, мягко, едва ощутимо прикасаясь щекой. — А перья мягкие. И они могут запросто поломаться, да? Изуку кивнул, продолжая смотреть на руки Кацуки на его крыльях. — Очень просто. Мама сказала, что в школу я, скорее всего, не вернусь. Там они с доктором не смогут отслеживать мое состояние. — А ты хотел? — Бакуго выпрямился и выпустил из рук чужие перья, чтобы Изуку мог снова повернуться лицом. Бакуго хотел видеть его лицо — того, кого он считал беспричудным и слабым, и того, у кого теперь на спине были такие красивые, но такие ранимые крылья. Изуку повел плечами и сложил руки на коленях, крепко сжимая их между собой. — Я не знаю. Сейчас я хочу, чтобы мама больше не плакала. А боль почти прошла. Спустя годы Бакуго будет вспоминать его слова — и с явным издевательством в голосе повторять: «Почти прошла». — Да ты так морщился, когда тебя мать бинтовала — я же каждый день видел, блять. А ты — «почти прошла»! Изуку будет смеяться негромко, а Иида говорить Бакуго, что ему не стоит материться. Урарака будет смеяться тоже — и Изуку сядет напротив нее, рядом с Бакуго, чтобы переглядываться и бесить его. Они поступят на геройский курс Юэй — и после первого дня учебы придут к нему, праздновать. Изуку будет счастлив за них, Изуку будет чокаться стаканами с лимонадом и не будет вспоминать о том, что когда-то так же пламенно хотел стать героем. Не будет. Пока не окажется в своей комнате ночью, наедине со стенами, и не расплачется — тихо, чтобы мама не услышала. Маме и так до сих пор больно — она так же хорошо, как и он сам, помнит его увлечение героями. А часов в двенадцать в окно влезет Кацуки — не пьяный, нет. Угрюмый. Понимающим взглядом посмотрит и с шумом упадет задницей на кровать Деку, чтобы подгребсти его под свой бок и спрятать в ткани мягкой куртки заплаканное, мокрое и покрасневшее лицо. Он не видел в темноте, но прекрасно помнил, как выглядит плачущий Деку. — А я говорил им, что не надо, — проворчал он, пальцами неспешно массируя чужой затылок, пока Деку пытался не рыдать так откровенно, продолжая всхлипывать громко. Он покачал головой, не поднимая лица. — Н-нет, — сказал он и всморкнулся: знал, что Бакуго на него не разозлится — привык, — я-я рад, что вы п-пришли. Все в-вы. — И поэтому ревешь тут уже три часа, — закатил глаза Бакуго и фыркнул. И замолчал. Они оба замолчали, потому что знали, что правы: прав Бакуго, возмущающийся, с шести лет запомнивший, что Деку, как его крылья, — такой же хрупкий, и честен Деку — мальчик-герой с испещренной шрамами спиной и костяными, но все равно хрупкими крыльями, который хотел быть с друзьями всегда. В любые моменты. — Каччан, — позвал он из все той же куртки, которую теперь сам цепко сжимал в пальцах, будто последнюю надежду на спасение. Бакуго не ответил — но Изуку знал, что его слушают, — как думаешь, а мы сможем проводить столько же времени вместе даже теперь, когда вы поступили в Юэй? — Тц, — цыкнул парень, резко взворошив зеленые волосы — очень быстро отрастающие и теперь бывшие такой длины, что в них можно было основательно запустить руку. — Сможем, Деку. Эти придурки никогда часто не заваливались, а я хоть и поступил, но в эту школу жить не переехал. Мы вообще-то соседи. Деку рассмеялся — немного нервно, тихо, но вполне искренне. Бакуго посмотрел вниз, где друг детства продолжал молча зарываться в полу его спортивной куртки. Черт, вот плакса. И тут же покачал головой на этих мыслях: плакса плаксой, а Деку единственный из всех его знакомых, кто пережил столько физической боли. С самого детства он только терпел и привыкал, а после смирялся — с тем, что ему не стать героем, не осуществить детскую мечту, с которой он не расставался почти шестнадцать лет. Бакуго объективно не был уверен, кто был сильнее морально — Всемогущий или Изуку. Тот, кто спасал всех с улыбкой, или тот, кто улыбался даже тогда, когда ком подступал к горлу. Для него Изуку уж точно стал героем — с той ночи, когда он у него на коленях несколько часов плакал, пьяный в ничто. А Деку не плакал. Деку только гладил по голове, говорил тихим и успокаивающим голосом и наутро приготовил блинчики и таблетки от похмелья. Бакуго в тот день ушел от Изуку в шесть утра — заснул, пока они редко негромко переговаривались в ночной тишине. Изуку даже уложил его на кровать и укрыл, а утром разбудил, чтобы Бакуго успел зайти перед школой домой. — Ты после школы придешь? Расскажешь про первые уроки? — провожая его и кутаясь в теплую кофту. Он зевал, прикрывая рот ладонью, и Бакуго знал, что вот сейчас он с ним попрощается и пойдет готовить завтрак матери, которой нужно с утра на работу. — Постараюсь, — кивнул Бакуго и снова присмотрелся к еще красным с ночи глазам Деку. — Не плачь один, а. Меня это раздражает. Изуку посмотрел на него, приподняв брови явно для того, чтобы поиздеваться, но взгляд Бакуго потяжелел и Мидория как будто передумал. Кивнул просто. — Спасибо за заботу. Приводи кого-нибудь из класса, если что, ладно? Я вообще-то тоже беспокоюсь, что ты так ни с кем и не подружился с младшей школы! — Бакуго громко фыркнул и отвернулся. Изуку тепло улыбнулся. — Опоздаешь — узнаю, — сказал он, когда Бакуго все не шагал вперед. Только тогда он, рыкнув, ушел в сторону своего дома, оставляя Изуку позади. Он привалился к дверному косяку, глядя другу вслед. Почему-то в голове возникло сравнение Каччана с котом: тоже постоянно уходит и возвращается. Усмехнувшись, Деку возвращается в дом. У него тоже сегодня учеба, в конце концов. А Кацуки вечером зайдет.