***
Позже в тот день было решено пойти и навестить старого друга, что находился на холме, сразу после последних городских домов. Идти было всего ничего, казалось, всего с десяток минут, которые спокойно можно было пролететь при помощи магии, даже не заметив. Сильвер же настоял на том, чтобы идти пешком, смотря, как лето вступает в свои права. Или, быть может, он просто хотел провести побольше времени с теми, кого любил и кого не видел так давно. Лилия же не представлял, что когда-то в его ладонях окажутся рукоятки инвалидной коляски того, кого когда-то учил первым шагам, держа за теплую руку. Он помнит, как часто Сильвер шлепался на мягкую траву или ковры, помнил, как в детстве тот падал, сдирая в кровь колени. И Ванруж и правда не мог представить, что развитие его сына сделает круг, лишив его возможности и шагу ступить без чужой помощи. Пройдя по мощеной дороге они вышли к небольшому огороженному черной изгородью клабищу, больше напоминавшему молчаливый парк. Покосившиеся надгробия, мраморные скульптуры, пожелтевшие от времени и дождя, и звенящие тишина и спокойствие, свойственные лишь только покойникам. Они прошли сквозь ровные ряды старых надгробий, чтобы оказаться средь куда более свежих могил, что еще не успели осесть и покоситься. Все трое свернули налево под руководством Сильвера и остановились, когда тот тихо попросил. Их взору предстало захоронение, которому исполнилось едва ли полгода. Земля уже давно утратила свою свежевскопанную черноту, но цветы, поросшие на старых могилах, еще не успели захватить и это место. В изголовье стоял деревянный, будто наспех сколоченный крест, на котором было вычерчено до боли знакомое имя. — Доброе утро, любимый, — произнес Сильвер, смотря на могилу Себека. — У нас гости. Сердце Лилии сжалось от этого голоса сына, от его интонаций, в которых читалось это ужасное, застывающее в жилах ощущение, что он уверен, что совсем скоро они будут там вместе. Мужчина не может смотреть, как его отпрыск, старый, в морщинах, едва способный к движению, вдохновленно рассказывает могиле о том, что скучал и о том, что наконец-то он и Маллеус их навестили. Лилия просто не может на это смотреть. Он не может этого слышать, он не хочет этого чувствовать. Ему совершенно не хочется видеть, как жизнь Сильвера гаснет и как вступает в свои права смерть. Мужчина готов продать свое бессмертие ради жизни своего сына, дабы тот жил и был счастлив всегда. Но вместо этого он лишь крепко сжимает ладонь Маллеуса и здоровается с тем, кто когда-то давно был слишком уж громким учеником Колледжа Ночного Ворона.***
Лилия часто бывал на похоронах. Он помнил, как сбрасывали тела кучами в братские могилы не разбирая имен, он видел, как люди умирали в агонии от полученных ран. Видел, как умирали придворные, перешедшие дорогу кому-то слишком важному и мстительному. Он видел, как магия расщепляет людей на мелкие части, как поглощает чернотой, уродуя тело. Он видел многое. Но никогда бы не подумал, что будет стоять вдалеке, смотря, как в гроб его состарившегося сына будут вбивать гвозди. Они стоят вдвоем вдалеке, под все тем же зонтом от солнца. Ванруж с удовлетворением отмечает, что Сильвер прожил хорошую жизнь и был любим многими, судя по тому, сколько людей собралось, дабы проводить его в последний путь. Тут их дети, друзья, знакомые. И их столько много, что к гробу и не подойти, чтобы еще раз увидеть знакомое лицо, испещренное морщинами. Да и это, наверное, к лучшему: так мысли Лилии не засорятся иллюзией того, что Сильвер лишь только уснул и, стоит лишь его потеребить по плечу, так водянистые глаза распахнутся снова. Ванруж вздрагивает, когда слышит, как первый гвоздь входит в древесину. Казалось, мгновение назад он был готов смириться с тем, что его вечность с Сильвером кончилась. Казалось, мгновение назад раны начали затягиваться, а теперь они вновь разбрелись, воспаленные, кровоточащие, ноющие. С каждым ударом молота о стальной гвоздь Лилия ощущает, как его выдрессированное самообладание покидает его, оставляя место лишь опустевшему чувству родительского горя. Впервые, кажется, за несколько сотен лет он чувствует нестерпимую колючую боль в горле, волнами растекающуюся жаром по щекам в глаза, слишком влажные, чтобы быть его. — Лилия, — Маллеус чуть крепче прижимает к себе мужчину. — Как насчет кофе? Ванруж поднимает глаза на своего спутника в недоумении. Ему хочется сказать, что сейчас не время, не место. Сейчас ему больно и плохо и все, что хочется, это спрятаться в темноте и смотреть, как та пожирает всю ту радость, что осталось в его миниатюрном теле. Но один взгляд на Драконию оставляет все вопросы позади. Он не хочет, чтобы Лилия терял свое лицо: ведь он никогда не видел, чтобы Ванруж позволял себе слезы. Он не хочет, чтобы так кончились проводы Силвьера: ведь он прожил счастливую жизнь, в которой мужчина был неотъемлемой частью. И нет смысла лить слезы над историей со счастливым концом. И их жизнь продолжается. Она всегда будет тут, рядом и в ней всегда будет место для памяти. А значит, в их головах все еще жив и Себек, и Сильвер. Их смех и их слезы. Их счастье и горе. Их любовь. Лилия улыбается одними губами, чувствуя, что едва может говорить. И поэтому шепотом, едва слышно, он произносит: — Конечно, милый Маллеус. Я выберу ванильный гляссе на сегодня. Дракония посмотрел на спутника со сквозящей печалью, но промолчал, уводя его с кладбища. Ведь помнил, сколько раз пил ванильный гляссе Сильвер.