Моя

Наша первая официальная награда, подумать только. Представляю, сколько тысяч человек ликовали вместе с нами, и какой бы шум стоял в зрительном зале после объявления нашей победы, если бы премию проводили оффлайн. Как бы ты светилась от счастья, как была бы довольна и горда я (хоть и главная награда для меня – сам факт существования нашего дуэта). Мы бы сидели в соседних креслах, держась за руки, и после оглашения результатов и самых первых – впопыхах – объятий поднялись бы на сцену. Получили бы эту саму по себе мало что значащую статуэтку. А дальше короткие слова благодарности экспромтом – авторам слов и музыки, съемочной группе, работавшей над клипом, и, конечно, друг другу. Неловкие фразы про удовольствие, полученное от совместной работы – никто из присутствующих даже не смог бы представить, какое это было удовольствие, – и снова объятия. На этот раз я бы еле удержалась от того, чтобы поцеловать тебя в губы, а не в щеку, и не отпускала бы тебя так долго, что многим бы это показалось странным, а кто-то усмотрел бы в этом намек на больше, чем дружбу между нами. Но мне бы было плевать и тебе – я знаю – тоже. Я бы пробормотала тебе в ухо: «Люблю тебя, моя сладкая» (в таком контексте эта фраза получила бы нужную долю интимности), а ты бы в ответ еще шире улыбнулась и крепче прижала меня к себе. Я закрыла глаза, и картины возможного прошлого заполонили воображение. Ни ты, ни я не любим афтепати и редко на них бываем, но сегодняшний вечер был просто обязан стать исключением – нашим триумфальным шествием перед поверженными конкурентами. Думаю, они и сами признали, что нашему дуэту не конкуренты вовсе. В беспорядочной сутолоке вечеринки мы разошлись по разным углам и то и дело обменивались довольными взглядами: в моем, наряду с радостью, читалась гордость, в твоем – восхищение с едва уловимым шлейфом поклонения. Вряд ли я когда-то признаюсь тебе, как он мне льстит. А еще я не раз подходила к тебе, окруженной собеседниками, влекомая то ли тоской по тебе, то ли ревностью, и обнимала и просто стояла так, без слов всем вокруг давая понять (твоему мужу, в том числе): ты моя. Пускай хотя бы только на один вечер. Я жуткая собственница и могу быть безобразно навязчивой, но, судя по всему, тебе это даже нравится. Замечала не раз: то во мне, что других обычно отталкивает, ты встречаешь с улыбкой и пониманием. Пара бокалов неоправданно дорогого шампанского, разговоры ни о чем, бесконечные поздравления от коллег по цеху – какие-то искренние, какие-то откровенно подхалимские – и остаток этого последнего весеннего вечера принадлежит только нам. Я, вконец потеряв терпение в этом параде лицемерия и видя, что тебе он тоже порядком наскучил, за руку увела тебя оттуда. По тому, с какой готовностью твоя ладонь встретила мою, я сделала вывод, что ты этого ждала. Мы окунулись в почти летнюю ночь. Поехали в мое любимое место на набережной; вышли из машины и долго гуляли вдоль реки, окутанные мягкой темнотой и тусклым светом редких фонарей, почти не замечая усталости от каблуков. Обсуждали дуэт, премию и вообще всё на свете, смеялись, все никак не могли наговориться. Алкоголь (который ты пьешь нечасто) тебя заметно раскрепощает; время от времени ты сама тянулась ко мне и приобнимала за талию, и мы так и шли в обнимку, ничуть не стесняясь контакта тел. Поделилась со мной мечтой когда-нибудь получить «Грэмми», а я поймала себя на мысли, что ты заслуживаешь десяток и даже сотню этих «Грэмми», и я вполне могла бы их тебе купить, только ты их все равно не примешь. Честолюбия нам обеим не занимать, и ты не меньше меня любишь быть только первой, но слишком благородна для обходных путей. Завоевать – как символ признания твоего таланта на мировом уровне – да, но купить или принять в дар – против этого восстало бы всё твоё естество. Не раз за время разговора ты бросала фразы «еще бы, это же ты», «с твоим-то голосом», «с тобой иначе быть не может» и прочие в том же хвалебном духе. Сопровождавшие их восторженная улыбка и почти детская непосредственность убеждали меня в том, что даже если эти слова и были лестью, то не намеренной. Интересно, какая доля твоего восхищения продиктована моим статусом? И согласилась бы ты на вот такую неформальную прогулку, не будь у меня хотя бы трети сегодняшней популярности? С горьким смирением признаю: вряд ли у тебя бы вообще возникла мысль о нашем дуэте, если б я была какой-нибудь второсортной певичкой, и мысль о том, что в моем карьеризме с привкусом перфекционизма есть свои неоспоримые плюсы, греет мне душу. Украдкой бросала на тебя пристальные взгляды и в который раз приходила к заключению, что после ухода Жени ты – первый человек, который по-настоящему вдохнул жизнь в мое сердце, другие по сравнению с тобой были просто поддерживающими инъекциями. Наверное, думалось мне, это потому, что ты не из этого мира и живешь, мыслишь, чувствуешь неизбитыми категориями – относиться к тебе, как ко всем остальным, просто невозможно. Вероятно, свою роль в этом сыграла и твоя принадлежность к женскому полу. Со смертью мужа все мужчины для меня слились в безликую толпу, бесконечную очередь, где каждому было что-то от меня нужно: покровительство, деньги, пиар, секс, кому-то – даже чувства. А мне… Мне было все равно, и то, что я могла дать – давала, давала и не включалась ни в один процесс душой, как бы наблюдала со стороны. Все эти годы, после того как его смерть выбила мне почву из-под ног, я существовала будто на автопилоте; короткие передышки, глотки свежего воздуха – концерты, – а после меня снова затягивала в себя липкая тяжелая черная масса из воспоминаний, слез, бесконечных ложных надежд и отчаяния. Потом и концерты перестали помогать. На какое-то время наркотический угар стал моим единственным спасением; кокаин не заглушал боль, как бы неистово я этого ни жаждала, зато забирал мое сознание в другое измерение и в периоды приходов служил превосходным отвлечением. А еще – стимулом к творчеству. Ты при всей своей живости воображения не смогла бы представить, насколько гениальными мне казались мои песни и вокальные партии, записанные в те моменты, когда мой разум был объят дурманящими парами, и до какой степени экстатический кайф я испытывала от проделанной работы. Я чувствовала себя владычицей мира, царицей, которой можно лишь поклоняться и служить, богиней, которая способна по щелчку пальцев обратить в явь любую мечту. Воспоминания о том ощущении величия и могущества по сей день заставляют меня дрожать, а обрывки воспоминаний о периодах ломки – содрогаться. Хорошо, что я вовремя остановилась; одним из поводов стал твой тогдашний звонок. Тебе единственной удалось заразить меня своей жаждой жизни. Хотя, признаться, она до сих пор порой вызывает у меня зависть – не черную, белую: когда-то и я была такой, как ты, но с уходом мужа мое желание жить иссохло, истончилось до блеклого призрака, который являлся время от времени, только чтобы разбередить мою душу и тут же пропасть без следа. Я закрылась от людей, обнесла свое сердце сплошной бетонной стеной, а ты словно отыскала известный только тебе потайной ход и вывела меня из темницы, возведенной моими собственными руками. Вывела против моей воли, и только со временем я осознала, что так было нужно и по-другому быть не могло. Не прерывая беседы, мы остановились у каменного ограждения набережной, облокотились на него. Вокруг ни души, над нами – темно-серое беззвездное полотно, внизу морщинистая сталь реки, а из черноты подмигивают сотни электрических огней. Заметно похолодало, и я просто машинально отметила это, как факт – сердце, разбуженное нашей победой и нашим сближением, гоняло кровь быстрее обычного. Кажется, твое тоже. Порыв ветра выбил из моей прически прядь; ты заметила это и заботливо ее поправила, вызвав в памяти образ из прошлого: ты ведешь пальцем по моей щеке, как бы утирая слезы. Как символично, подумалось тогда мне, ведь ты, сама того не ведая, сделала именно это – вытянула меня из болота безнадежности, напомнила, как можно и нужно жить. Все наши встречи и разговоры в последнее время подспудно сопровождает неслышимая мелодия, романтическая, нежная, насквозь пронизанная интимностью. Мы обе её замечаем – в подернутых дымкой взглядах, в прикосновениях и объятиях, чересчур теплых и длящихся чуть дольше положенного коллегам или подругам, в ласково обволакивающих интонациях голосов – но ни одна из нас не признается в этом вслух. Может, из боязни невзаимности, может, из страха нарушить этим открытием привычное течение своей жизни. А может – из подсознательного нежелания развеять магический флёр недоговоренности, витающий между нами. Ведь так безопаснее всего: ничего, по сути, не меняя, получить доступ, пусть хотя бы ментально, к желанному и запретному; стоя на этой стороне жизни, сделать шаг в спасительное параллельное измерение, испробовать его, примерить на себя, насладиться его вкусом, а затем вернуться обратно без каких-либо потерь и негативных последствий. Безупречный наркотик. Расскажи, как было до нас, потому что я уже не помню, а то, что еще теплится в памяти, почти ничего не значит, не откликается в сердце; так зловещие тени теряют свою власть, беспощадно залитые полуденным светом. Когда я успела в тебя влюбиться? Когда в твоем взгляде возник блеск понимания и ответного чувства? Как так получилось, что, потерявшись в извечных поисках своего отражения в ком-то, мы нашли именно друг друга? И почему эта иллюзия, которой эхом вторит ноющая сладость в груди, значит для меня так же много, как если бы она была осязаемой действительностью? Я накрыла твою холодную ладонь своей, наши пальцы инстинктивно сплелись; крепко, без капли сомнения. Там, по другую сторону этой реальности, там, где смелейшие мечты обретают форму, знаю, меня ждешь ты. Моя муза. Моя Вселенная. Моя сладкая. Моя.