Прикосновения

Петр Степанович никогда не был человеком тактильным. С детства так повелось, а в сознательном возрасте прикосновения к кому-либо стали почти личным табу. То ли малолетство, проведенное с тетками, что недолюбливали его, так повлияло, то ли еще чего, но сейчас белые кожаные перчатки стали неотъемлемой частью Верховенского. Впрочем, иногда казалось, что эти самые перчатки однажды вросли в нежную кожу ладоней, да так там и остались. Наглухо запахнутая рубашка, жилет на две пуговки и пиджак. Обязательно пастéльного оттенка. Желательно бежевого, дабы смешаться с толпой. Внимания, а также приветственных и прощальных объятий не хотелось от слов "совсем" и "никогда". В любом случае, даже при всем желании, Петр не смог бы изолировать себя от чужих касаний. Некоторые дамы так и норовили ухватить его за плечо или провести пальцем по неприкрытой части шеи, в попытках флирта, даже не представляя о фобии юноши. Когда в его жизни появился Николай Всеволодович, что-то резко переменилось. Ставрогин не стремился обняться с Пьером, или дружески похлопать его по спине, совсем нет. Наоборот, мужчина держал дистанцию, не склонялся к нему, желая что-то прошептать на ухо, и не жал рук при встрече. Все это приятно изумляло и даже сбивало, но не сказать, что сам Петр Степанович был против. Верховенский мог позволить себе наконец расслабиться в компании Николая, а не быть постоянно сосредоточенным на руках собеседника. После довольно продолжительного общения Pierre стал ловить себя на мысли: а каково это, коснуться Nikolas? Почувствовать "обнаженными" пальцами огрубевшей — а Петру отчего-то думалось, что кожа мужчины именно такова, — ладони. Приходилось себя постоянно одергивать от подобных размышлений и подтягивать лайковые перчатки на слегка оголившуюся кожу запястий с гулким скрипом. Nicolas казался недосягаемым и палящим Солнцем, среди прочих звезд, которое, стоит подойти ближе, — испепелит и не вспомнит. Солнце не может любить. Солнце лишь позволяет греться в лучах его величия, не более. А потому, Верховенскому приходилось сжимать ладони в кулаки, даже не думая о том, что излюбленные перчатки могут лопнуть. Pierre думал, что Ставрогин — это единственный человек, которому он бы позволил. Жаль только, что самому Nicolas этого было не нужно. Николай лишь хмурился и отступал на полшага назад, когда Петр активно жестикулировал, рассказывая что-то, порядком сбиваясь с мысли. Пьер, кажется, лишь раз видел, как Ставрогин касался. Это было в Швейцарии. Тогда как раз приехала Варвара Петровна, дабы навестить своего ненаглядного сына вместе со своей крепостной Дарьей Шатовой. Преотвратительная дама, следует сказать. Все время вертелась вокруг Nicolas, но стоило заговорить Лизавете или самому Верховенскому о чем-то, она сразу умолкала и заходила за спину madam Ставрогиной. — Дашенька! Pourquoi tu te tais, cher?* — восклицала Варвара Петровна, обращаясь к девушке, но последняя мотала головой и опускала взгляд в пол. — Excusez-moi! Elle n'est pas habituée à une telle société!* — лепетала Ставрогина, желая оправдать Шатову. — Мы все понимаем-с, — улыбалась Лиза в ответ. Все разговоры в тот же миг прекращались. «Fille moche sans instruction! Tout comme son frère!*», — хотелось вскричать Петру Степановичу, но приходилось молчать и натягивать дружелюбную и понимающую улыбку, потому что он — не такой как Дарья Павловна. Когда Ставрогин порешил навестить маменьку в Скворешниках и пригласил с собой Pierre, юноша принял это с небывалым энтузиазмом. Мечты о революции не оставляли Верховенского ни на миг (из-за чего, правда, ему приходилось выслушивать монологи Николая Всеволодовича о его помешательстве на деле). Уже будучи в поместье Ставрогиных, юноша встретил Степана Трофимовича, что обхватил его ладонями, желая притянуть к себе в объятия. Подавив накатывающую тошноту, Pierre надел маску на лицо, отталкивая чужие руки и жеманно улыбаясь, принялся за старательно сочиненный рассказ. Когда в залу вошел Nicolas, Петр Степанович смолк в ту же секунду и подошел ближе. Выбегавший впопыхах Лебядкин задел его плечом, притесняя к Николаю. Секундное отвращение от случайного прикосновения исчезло в тот самый момент, когда мужчина сжал предплечье Верховенского, незаметно притягивая ближе. Pierre вздрогнул, но не отшатнулся. Этот момент юноша сохранил в своей памяти и вспоминал о том, как от ненамеренного касания через слои одежды, он почувствовал крепкую хватку ставрогинской ладони. Петр вспоминал, как мурашки пробежались по загривку, а светлые волоски на руках стали дыбом. Отчего-то хотелось ощутить все это вновь, но на непокрытой одеждой коже. **** Вбегая в дом Ставрогиных, Pierre совершенно не ожидал того, что может произойти. Петр Степанович потерялся в пространстве и в собственных мыслях, когда Nicolas нервно и жестко схватил его за запястье, утягивая в коридор. А затем, в порыве, кажется, гнева, Николай Всеволодович ухватил Пьера за шею. Абсолютно голую и слишком чувствительную шею, надобно сказать, и крепко сжал. Верховенский почувствовал, словно сотни тысяч игл протыкают тело, а кровь начинает ручейками вытекать из него. Стало вдруг болезненно-приятно и страшно. Страшно от резкого осознания того, что чужие прикосновения могут понравиться. Юноша выпучил глаза и, отклонив голову, шагнул назад. Фантомное тепло от касания было странным и чуть напрягало, но былое отвращение отсутствовало. Сглотнув, Петр с небывалым запалом стал увлеченно тараторить о погибших в пожаре и дальнейших действиях. — И отчего же Вам неприятны чужие прикосновения, а, Верховенский? — надменно спросил Ставрогин, перебивая пылкую речь революционера, давая понять, что даже не вслушивался. — Что? — мгновенно смолк Pierre. — Вы словно прокаженный уворачиваетесь от чужих касаний, Петр Степанович, — мужчина делает шаг к Пьеру, загоняя его к стене. — Вам неприятно, когда Вас трогают люди. Кроме меня. Со мной Вы расслаблены, — Nicolas ухмыльнулся, склоняясь к Верховенскому. — Ничуть. Все слишком надуманно, Николай Всеволодович, — смущенно выдохнул юноша, отворачивая голову в сторону, рассматривая дверь в кабинет Николая. — Дорогой Pierre, — растягивая на языке буквы прошептал в бледную шею Ставрогин. — Увы, но я никак не могу Вам поверить, — голос мужчины стал глубже, а тяжелое дыхание приятно раздражало нежную кожу. — Все могут ошибаться, дорогой Nicolas, — в тон Николая ответил Верховенский. — Мне казалось, Вы были слегка больны в последние дни? Прошу прощения, но мне надобно навестить Кириллова, — юноша попытался выскользнуть из своеобразных "объятий". — Думаю, — зло рыкнул Николай Всеволодович, хватая Петра за бедро. — Думаю, что Кириллов вполне может подождать, mon cher Верховенский. Nous pouvons aller au restaurant et discuter de nos plans*, — продолжал он касаясь губами заалевшей щеки. — Notre*? — Le nôtre mon amour*.