Воскрешение Лазаря

Раскольников внимательно рассматривал кисло-желтую газетную книжечку с волнистыми от влажности, но согретыми и пропахшими нежными женскими руками страницами. Он сидел перпендикулярно спинке стула, облокотившись на такую же желтую, как и эта книжечка, стену. Под обоями он ощущал поползновения плесени. Однообразные врачебные росписи на весь лист, окропленные чернью печатников, гордо бегающие по бумаге правила, самые важные из тезисов были тонко-тонко подчеркнуты. Правила хранения билета и смотровой книжки, поддержания женской гигиены и здоровья, поведения. Соня слепым взглядом тонула в темном остром углу своей комнатушки и выжидала, сжав суставы с внутренней стороны коленей, испытывая то напряжение и расслабление под кожей, в котором нуждалась, по привычке обтираясь об перину кровати и шелк. В глубине больших влажных глаз складывались анатомические, физиологические тонкости, которые она жадно запомнила лишь из смешного любопытства, ведь остальное закрепилось благодаря издержкам её ремесла. Но Родион все не поднимался на ноги, он плавился в серой тьме, которую не доставала малютка свеча, словно глина после ливня. Перебирая ноготками страницы Евангелия и вспоминая громкий несчастный голос Родиона в те минуты, невольно Соне вспоминалась история ее коллеги Паши о непризнанном писателе, который настолько потонул в своей высокопарности и любви к Пушкину, рядом с памятником которого произошла их случка, что даже не потребовал ожидаемых Пашей услуг. Соня снова тепло заулыбалась, когда увидела на шее ныне дорогого человека крест, своё распятие ему, которое она совершит с минуты на минуту. Крест, на котором Марфа содрогалась от любви к Иисусу, пока трупы Лазаря и Марии лежали под ее ногами в ужасе. Иисус тонул в своем знамении, перемешивая слова, измышления, которые он перенесет через себя еще сотни и тысячи раз, переживет муки и телесную боль. Но пока рано. И если он принял ее жертву, как паствы, дальше будет только легче. Произошел тихий хлопок и юноша вынырнул из ступора. Усилием воли переставшие дрожать запястья провели по ресницам, а пальцы собрали темно-русые волосы за уши и он смело зашагал к свечению шелка. Взял ее за плечи, откинул хвост платья и повалил её, расслабившуюся, спиной на хлипкую от сырости и грязи перину. «Не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?», - услышала она сквозь тишь. Золото всего Вавилона скользнуло перед ее глазами и плеснуло ей на грудь, шею своим черным огнем, когда истосковавшееся лезвие с тяжелым звоном проникло к ней в лоно. Яростный крик вырвался из хриплой от тысячи чужих белковых сгустков глотки и утонул в косом угловатом потолке, скрылся в канаве и тучах северного города, слезы потекли по рвам, по лесам, каторгам Сибири. Они смыли устья, которые видел в нескончаемой лихорадке и речи родных и близких Родион. Судорога единой боли проткнула чужие стены, вгрызлась в тугие двери, облизала картины галереи, испытала все пролеты лестницы, объяв страшным скрипом низкие потолки дома. Кости внутренних бедер с хрустом изрыгнули из себя нутро, обнажив во мраке свою поэзию. Раскольников рыдал уже не во сне Сони, он упивался счастьем, ведь он смог утолить реальный голод. Соня трясущимися руками обняла его размякшую нищую душу. Душегуб и грешница. След надругательства остается поцелуем в ее теле. В острог так и не проникло тепло ее нежных рук. Течение реки остановилось. Никого из них Бог не воскресит.