на границе

Света купила цветы. Несколько белых роз, любимых — Дианы Сергеевны, на последние деньги, не считая отложенной суммы на билет в Питер. Они с Арбениной разъехались так внезапно, после девяти лет совместной жизни, совместного быта — и сразу не просто по разным квартирам, но по разным городам, по двум столицам. Расселённая коммуналка, на самом деле совсем крохотная и без нескольких семей под одной крышей, сразу стала необъяснимо большой, удушающе пустой. Даже воркования мамули не помогали — какая тут помощь, когда человек, которому ты отдавал всего себя столько лет, собирает вещи, хлопает дверьми и не пропадает со всех радаров потому только, что вас ещё связывают рабочие отношения!.. Но, несмотря на это, на Кавалергардской было всё так же тепло и тихо (тем более без Арбениной), всё так же раздавался смех друзей, заскочивших между делами на чай, там всегда была готова предложить свою помощь мамочка. Вот только Свете, стоящей под ливнем в центре Москвы и тщетно пытающейся укрыть цветы, чтобы их не затопило, помощь не была нужна. Не от Лии Давыдовны уж точно. Диана Сергеевна открыла дверь только через несколько минут. Света к этому моменту уже успела стянуть с себя верхнюю одежду, с которой ручьями стекала вода, и поправить всё-таки намокшие розы, чтобы придать им божеский вид. Сердитое лицо Арбениной заставило забыть и о цветах, и о мокрой одежде. — Чего тебе? — вздёрнула нос снайперша и прищурилась, оглядывая подругу. Бывшую подругу. На мгновение Сурганова потеряла дар речи, но потом взяла себя в руки и осторожно улыбнулась, протягивая букет: — Динь, мы как-то не по-человечески разбежались… Ты уехала… Может, поговорим? Грубые пальцы схватили длинные стебли, игнорируя рассыпанные по всей длине шипы, а тонкие губы сжались в тонкую линию. — Мне не о чем с тобой говорить, Сурганова. Репетиция только через неделю. Вали к своей А-ве-ти-сян, — медленно, по слогам проговорила бледная, как полотно, гитаристка, — и цветы ей отдай. Мне от тебя ничего не нужно. Адьос. Света не успела и рта открыть, как ей в лицо, открытое, испуганное лицо с размаха полетели несчастные розы, острыми шипами рассекая щёку, и рассыпались под ногами, не встречая даже попытки поймать их, а дверь с оглушительным стуком захлопнулась перед носом. На коврике у квартиры, где пару секунд назад стояла Арбенина, алели капельки её крови: видимо, накапали с ладони, сжимавшей цветы. Белоснежные лепестки под ногами Светы окропились уже её, Сургановой, кровью, предательски ретирующейся из её тела через глубокие царапины на лице. Москва-Питер… Первый же рейс… Нет, спасибо, помощь не требуется, всё хорошо… Салфетку всё-таки всучили. Света отстранённо прижимала её к щеке, остекленелыми глазами глядя в тёмное окно, пока не уснула. Рядом с ниточкой крови на лице высыхали соляные дорожки, причудливо переплетаясь и раздражая алую кожу рядом с царапинами. В полубессознательном состоянии добравшаяся до дома, Сурганова обнаружила там не только мамулю, которая при виде дочери всплеснула руками и, тихо причитая и молясь, убежала за аптечкой, но ещё и Валеру Тхая с Диной Аветисян, явно не спавших всю ночь. Диана тут же подскочила со стула и подбежала к Свете, оглядывая расцарапанные лицо и, оказывается, руки, а Валера кинулся к чайнику, робко отводя глаза: Аветисян не терпела вмешательств. При взгляде на девушку у Светы сжалось сердце. Вспомнилась — ни на миг не забывалась — ревнующая Арбенина, которая кидалась фразами, что ножами, испепеляла самыми страшными своими взглядами… За что? За то, что рядом с Сургановой появился человек, который заботится о ней? Уделяет ей максимум внимания? Готов сорваться с места по первому зову — причём даже не Светиному, а всех, кто ей близок?.. Попеременно то ругая, то успокаивая Свету, Дина вооружилась антисептиком из принесённой Лией Давыдовной аптечки и стала осторожно, чтобы не раздражить саднящие ранки, промывать лицо и руки скрипачки, стирать запёкшуюся кровь и соль. Чувствуя трепет, с которым касались её лица тонкие пальцы, и в то же время силу, сокрытую в Аветисян, всё-ещё-снайперша не смогла сдержать слёз. Крупные капли вновь покатились по щекам, на мгновение испугав Диану, но та быстро собралась и стала ещё ласковее шептать слова утешения, пытаться успокоить, уговаривать в конце концов: «Свет, ну ты чего, а? Ты уже дома, Валерка, вон, чай твой любимый приготовил! Давай, склеивайся обратно, а то что я Лие Давыдовне скажу!» Тонкий колокольный смех прорвался сквозь слёзы, и Дина с облегчением выдохнула и тут же сгребла подругу в объятия: «Умница моя. Как ты нас напугала…» В сильных, по-настоящему сильных, хоть и тонких, руках Дины хотелось расслабиться, отдаться на произвол, позволить им хотя бы немного поуправлять. Света позволила усадить себя за стол и автоматически обхватила пальцами кружку с дымящимся чаем. Мамуля хлопотала, доставая её любимые вкусности, но заводить разговор и расспрашивать сорвавшуюся вдруг неизвестно куда и так же внезапно вернувшуюся дочь не торопилась. Валерка попытался было что-то спросить, но был профессионально заткнут Дианой: не проронив ни слова, она взглянула на друга так, что он моментально сник и уставился в свою кружку. Сурганова не смогла сдержать улыбку, тоже потупив глаза, но потом подняла взгляд, устремляя его в лицо подруги. Дина Аветисян была чем-то неуловимо похожа на Арбенину, но ещё больше она была на неё не похожа. Черты лица Дины были женственнее и тоньше, даже утончённее, голос — мягче, прикосновения… Нет, они не были ласковее, приятнее или нежнее, просто… Просто они были осторожнее. Аветисян действительно, по-настоящему заботилась о Свете, старалась сделать её жизнь максимально комфортной и боялась потревожить, зацепить не то, влезть не туда. За девять лет с бескомпромиссной, требовательной, прямой Арбениной Сурганова отвыкла от того, что к ней в душу могут не лезть с щипцами, её тело могут не трогать без её согласия, её личное пространство может быть оберегаемо не только ею самой, но и людьми, которых она, казалось, сама пускает ближе и глубже, чем кого-либо. Света отвыкла от банальных проявлений заботы и невмешательства, а потому аккуратные касания и взгляды Дины пробудили в её груди чувства, выходящие за пределы благодарности, разливающиеся по всей грудной клетке, старательно при этом избегая зону, оккупированную Дианой Сергеевной. Этот островок ледяного жара, как злокачественная опухоль, убивал её, но горячие лучи, исходящие от тех мест, где касалась Свету Дина, оплетали аномалию, сковывали её, не давая разрастись и убить Сурганову. Точно так же Аветисян не дала Свете умереть через несколько месяцев, когда Арбенина безапелляционно обрубила концы, объявив Сургановой о распаде их дуэта. Одному Богу известно, какими правдами и неправдами Дина с Валерой возвращали к сознанию теряющую связь с реальностью скрипачку, как не давали ей уйти из жизни и из-за обострившихся на фоне стресса хронических болезней, буквально с ложечки кормя Свету лекарствами. Не стоило забывать и о стоме, которая всё так же поддерживала сургановское жизнеобеспечение. Аветисян ободряла и поддерживала подругу, как могла, подгоняла Тхая с записью и сведением их сольного альбома. Она буквально прописалась на Кавалергардской, чему Лия Давыдовна была несказанно рада: дочь по-прежнему не терпела материного вмешательства в свои душевные дела. А Дина — Дина, кажется, знала всё без слов. Она понимала Свету — или делала вид, что понимает; она чувствовала её всю, умела вовремя отойти и вовремя обнять, сказать правильные слова, банально помочь со стомой, не дожидаясь просьбы — которой никогда бы не последовало. Аветисян это знала. Света всё чаще ловила себя на мысли, что не может уснуть без тёплой тонкой Дины, сжимающей её в объятиях, словно желая защитить от целого мира. Света просто хотела быть защищённой. Первые концерты «Сургановой и Оркестра» (название было выбрано коллективно на кухне всё той же коммуналки) организовала Диана. Она взяла всю администраторскую — и не только — часть на себя, находила площадки, договаривалась с людьми — у неё выходило легко и ладно. Так казалось всем, но Сурганова знала: ночами её директор долго не может уснуть, честно сжимая её в объятиях, а когда думает, что она уже уснула, выбирается из постели и идёт к окну, быстро затягиваясь в открытую форточку и выкидывая сигарету всего после пары затяжек. На Аветисян не действовали мирские законы: от обилия работы она не уставала до такой степени, чтобы засыпать, едва голова коснётся подушки. Напротив, от постоянных мыслей насчёт концертов-графиков мозг девушки не мог выключиться ночью, не давал отдохнуть. У Сургановой сердце обливалось кровью, когда Дина, покурив, снова ложилась рядом и утыкалась носом ей в плечо, наконец-то отдаваясь Морфею. В этом они с Арбениной были похожи: позволяли себе проявить слабость только за закрытыми дверями, только ночью. Только рядом со Светкой. Когда-то было так… Наутро Свету встречал всё тот же блеск карих глаз и неизменная бодрость в голосе: «Выспалась? Отлично! У нас на сегодня не было планов, может, прокатимся на великах до леса?» Меж сосен было спокойно. Спрятав велосипеды в кустах, девушки отправлялись бродить по тропинкам, которые им то и дело перебегали белки, рассматривать растущие прямо на деревьях грибы, слушать тишину хвойного леса и наслаждаться остутствием людей. Свете как интроверту это было необходимо, как воздух, а Дине тоже нужно было отдохнуть, хоть энергия у неё всегда и била из всех щелей. К тому же, Светка знала, Диана старалась не упустить возможность провести время наедине с ней: любила. Это было ясно, как день, это было прозрачно, потому что очень искренне и совершенно безвозмездно. Но Дина тоже знала: Света любила не её. Диана Арбенина могла сколько угодно прогонять от себя Сурганову, переезжать из города в город, но съехать из её головы не могла. Не было никакой возможности. И не было никакого толку пытаться это изменить — Аветисян и не пыталась. Просто была рядом, чувствуя, что они со Светой нужны друг другу. И это было так же ясно, чисто и прозрачно. Света также это чувствовала и расслаблялась, сжимая протянутую руку и вдыхая душистый воздух. Момент, когда к статусам подруги и директора прибавился статус девушки Светланы Сургановой, не уловила даже сама Дина. Она просто всё так же была рядом, выполняла свою работу администратора, не переставая быть другом. Они всё так же засыпали вместе — теперь уже практически каждую ночь: это помогало справиться с бессонницей обеих; по утрам вместе пили чай и смеялись с Лией Давыдовной. Вот только Света стала всё чаще брать её руку в свою — не только когда боялась или нервничала, но и просто так, без повода. Всё чаще объятия стали сопровождаться поцелуями в висок, щёку или нос — куда получится. А однажды вечером, куря у подъезда и пытаясь сосчитать звёзды, не закрытые набежавшими вдруг облаками, Аветисян совершенно без всякого умысла выдохнула дым в оказавшиеся вдруг приоткрытыми от мыслительного процесса губы. А Сурганова вдруг поймала этот дым — а вместе с ним и Динкины тонкие губы. Друг от друга их оторвало только тихое покашливание за спиной. От испуга отскочив от Светки на полметра, Дина услышала смех: злостным нарушителем их уединения оказалась Катя Шимилёва, которая лишь усмехнулась и подмигнула зардевшимся девушкам. Света расцвела. Она очень боялась, что только обманывает себя, вступая в эти отношения, что бежит от собственной болезненной привязанности к Диане Сергеевне. Но Дина заполнила жизнь Светы до предела. Она была очень тактильной — как и сама Сурганова, не боялась обнимать её на людях, не пряталась от поцелуев. Часто она даже занимала позицию доминанта, однако Свете не было неприятно это, не было чувства, что её ограничивают или пытаются отодвинуть на второй план. Этим грешила Арбенина. Этого не могла допустить Аветисян. При всей своей напористости Дина умела быть невидной, неслышной и неосязаемой. Находясь с ней в одной комнате, Света могла даже забыть о подруге, так что та пару раз здорово пугала её, когда хотела сходить на кухню или в уборную. И каждый раз оглушительно смеялась, когда Сурганова вздрагивала от внезапного движения по комнате, а в глазах её проступало осознание. Дина была удобной. Именно удобной, а ещё активной, заботливой, надёжной. Любимой. Конечно, чёрт возьми, Света её любила, и очень любила, но отдавала себе отчёт: они не будут вместе долго. Они расстанутся: это неизбежно. Но они обе оттягивали этот момент, как только могли, боясь рушить хрупкое, но их, только их общее счастье. Любили, как могли. И, даже не будучи родственными душами, были гарантами душевного равновесия друг друга.

«Где-то в гостях у Господа наши души целуются с космосом». Светлана Сурганова. 2004