Emptiness

Когда Дороро впервые снимает с лица ватно-марлевую повязку, она еще не совсем осознает суть произошедшего. Честно, она никогда не заблуждалась насчет возможного риска. Процент смертей не позволял. Но это все равно неожиданно. Она пробует двигаться как обычно, не задумываясь над каждым несчастным шагом. Колени и локти быстро покрываются ссадинами и гематомами, медсестры недовольно сажают ее обратно на кровать и обрабатывают ушибы, сочувственно прикрывая глаза. Дороро, к счастью, этого не видит. Они возвращались с разведки, которую проводили с целью возможной диверсии, когда подорвались. На своей же территории. Они подорвались на мине, на собственном участке. Дороро удивлялась этому факту сильнее, чем несвоевременной слепоте, пока самоубийцу не поймали тем же вечером. Естественно, на их территории. Это ни черта не объясняло. С какой выгодой? Чтобы вывести из строя пару солдат разведотряда? Слишком незначительное и неокупающее затрат преимущество. Дороро сходится на логичной мысли, что это была личная инициатива подрывника. Возможно, он психически нестабилен. Или просто хотел умереть. Она сидит в тихом больничном крыле и размышляет спокойно и рационально. Пока может. Проходит еще две недели, прежде чем ее выписывают. Она уже не спотыкается на каждом шагу, уверенно ходит по своей, и не только, палате, и зачем-то каждый день выполняет почти весь стандартный спецназовский комплекс. Подтягивается на дверной перекладине, отжимается на скользком полу, пытается бегать. Ее, конечно, останавливают. Дороро не прекращает. В тот день яркий свет выжег ее изнутри. Раскаленные осколки, перфорация слизистой поверхности, открытая травма глазного яблока. Дороро не видит свои руки, но отчетливо чувствует отвратительные швы. Ее приводят к боссу, очевидно, в самый последний раз. Осознание медленно пропитывает ее мозг. Натуженно скрипят сухожилия, реальность рвано вспарывает тонкую кожу, заливает безнадежностью розовые органы, и она слышит, как влажно дробятся белые кости. Отставка. …она никогда не заблуждалась насчет возможного риска… И никогда не была глупой. Это просто больно. Ей что-то говорит медсестра. Дороро не слушает. Она проработала здесь не так долго, чтобы иметь хоть малейшее желание уйти. Что она будет делать в отставке? Вышивать крестиком, писать романы, рисовать великие картины, которые будут пачками скупать впечатлительные люди, только потому, что она ни черта не видит? Что она вообще там забыла? Дороро в ярости разрывает хлопковую простынь. Медсестра замолкает на несколько тягучих секунд и с состраданием говорит, что о ней позаботятся. Дороро замирает. Звук перескакивает на несколько частот, меняя концепт пространственно-временного континуума, и ее словно отпускает. Она морщится, прогоняет из головы ужасные образы и отрицательно качает головой. — Мне не нужна сиделка. Медсестра тяжело вздыхает. *** Ей все-таки впихивают кого-то из нового медперсонала на первое время. Дороро препирается, спорит, пытается привести обоснованные аргументы своей самостоятельности. Ее не слушают. В необжитой полупустой квартире появляется еще совсем зеленый парень, только недавно отправленный на эту должность. Дороро на мгновение жалеет его: практически сразу скинули неудобного инвалида. Бесполезного бывшего бойца спецназа с истекшим сроком годности. Она болезненно усмехается. Парень на удивление адекватный. Он не лезет с вопросами, не просит сидеть на месте ровно и не прерывает стандартный спецназовский комплекс, который Дороро упорно продолжает выполнять. Лишь молчаливо наблюдает, чтобы она не долбанулась обо что-нибудь. Невероятная исполнительность. Почти раздражает. Она переспрашивает имя, потому что когда он говорил в первый раз, Дороро ни слова не запомнила. Хяккимару. Наверное сейчас, в какой-нибудь параллельной вселенной, он воинственно размахивает мечами и пафосно преодолевает жизненные трудности, на ленточки разрезая страшных древних демонов. С таким-то именем. *** Дороро отказывается все это драматизировать. Она спешно изучает шрифт Брайля, постоянно путаясь в количестве нужных точек, пытается готовить, ходит намеренно резко и с досадой врезается в острые углы. Сама достает аптечку, не позволяя помогать, и обрабатывает незначительные, после службы, раны. Она бы вообще на них забила, но по-другому не соглашается Хяккимару. Он все время рядом. Дороро не видит, но острое чутье, выработанное годами тренировок в разведотряде, ее не обманывает. Они все чаще разговаривают о каких-то мистических вещах. Искусство, самураи, футуризм и тигровые акулы. Дороро слушает непривычно многословного парня. Он ощущается значительно выше нее, у него глубокий низкий голос. Дороро думает, что свихнулась. *** Все налаживается. Она уже не врезается в острые углы. В квартиру приносят еще несколько специальных азбук и снимают с рук несомненно уродливые, как ей кажется, швы, дни не тянутся как резина. Стандартного комплекса не хватает, Дороро добавляет еще несколько упражнений. Хяккимару помогает высчитать нужное количество точек и у нее наконец получается что-то прочитать. Белая аптечка покрывается тонким слоем пыли. Лучше не становится. *** Она не планировала психовать тем вечером. Она вообще ничего не планировала. Ни взрыва, ни удушающей слепоты, ни преждевременной отставки. Она не знает ничего, кроме темно-зеленой формы, огнестрела и выбивающих дух тренировок. Дороро встает в три часа ночи, врубает тусклый свет и подходит к зеркалу. В зеркале темно. Темно везде, в каждом уголке этой ненавистной комнаты/квартиры/вселенной. Черная пустота захватывает каждое мгновение ее бесконечной жизни, тянется изо дня в день, с жадным чавканьем пожирает ее тело и набатом ударяет в голову. Дороро дотрагивается до своего лица и ничего не чувствует. Пальцы дергано пытаются нащупать привычную кожу, пульс неровно скачет в ушах. И пропадает. Нет, нет, нет, это не паническая атака, не глюки, не сон, пульс просто пропадает, иначе почему Дороро его не чувствует? Бейся, черт возьми, бейся, пожалуйста, думает Дороро, а потом дёргается и сносит что-то увесистое. Бесполезное зеркало бесполезно бьется. Бьется все что угодно, только не ее пульс. Острые осколки рассыпаются у ее ног, Дороро опускает голову, так глупо, и захлебывается долгожданными слезами. Все суставы подгибаются жалко и бесповоротно. Стекло опасно хрустит у ее коленей, под черной лентой на изувеченных глазах невыносимо жжет. Хочется прекратить. Разорвать ленту, выдрать пустые глазницы и что-то увидеть. Дороро неосознанно тянется к вискам, пытаясь заглушить звук собственного срывающегося голоса. Отдаленно хлопает дверь, скрипят половицы. Кто-то беспокойно хватает ее за руки. — Все хорошо, — в чужих словах слышится мучительно-живая ломота. Хяккимару осторожно отодвигает осколки от ее ног. Рука почему-то дрожит. — Я рядом. Звуки разрываются болью. Дороро заглатывает соленый поток и слепо мотает головой. Не сразу, но дышать становится немного легче.