***
— Ленский, чем вы заняты? — Хм? О, пишу, — юноша поднял голову и застенчиво улыбнулся. Онегин потрепал его голову как-то смущенно. — Тебе когда-нибудь бывает скучно заниматься этим? — он сел позади Владимира, напротив огня — единственного источника света в этой комнате, и открыл бутылку вина, которую держал. — На самом деле, нет, — ответил Владимир, смотря на огонь, размышляя, пока его перо двигается буквально в паре сантиметров над бумагой. — Я не могу представить свою жизнь без писательства. Евгений нагнулся и выдернул блокнот из рук юноши. — На сегодня достаточно. Это сводит меня с ума, ты знаешь. Не было смысла протестовать — Владимир знал это. Онегин никогда не отступает от того, в чем окончательно уверен. И сегодня он решил… выпить вино? Владимир скептически оглядел бутылку. — Бокалы? — он взглянул на него, чтобы встретится взглядом с Евгением. Озорные, серо-голубые глаза, которые словно смеялись над ним и восхищались одновременно. — Что? — Нам не нужны бокалы, — Онегин настоял на своем и сделал глоток из бутылки, затем передал ее юноше с ухмылкой. В свете от огня красное вино казалось малинового оттенка и выглядело сверхъестественным. Владимир взял бутылку и сделал большой глоток, позволяя жару от градуса алкоголя наполнить его до краев. — Довольно неплохое, — признался Ленский и мягко улыбнулся. — Я же говорил, что у меня хороший вкус, — Евгений ухмыльнулся в ответ. Пламя отбрасывало мягкий свет на лицо Владимира, отчего его глаза казались светлее, чем обычно. Едва появившийся румянец на его щеках от жара огня раскрывал чистоту кожи. Мягкие, темные кудри обрамляли его лицо и спадали прямо на глаза. Евгений протянул руку и аккуратно убрал прядь за ухо юноши. Прикосновение как электрический разряд: Владимир вздрогнул, но Евгений не мог ничего с этим поделать, однако заметил это. Он скользнул ближе к юноше и положил руку ему на плечи, отпивая очередную порцию вина. — Холодно? — Нет. Объятия были слишком хороши, чтобы чувствовать себя некомфортно, поэтому Владимир мгновенно расслабился, опустив голову на плечо Евгения. Онегин дал своему молодому другу вино, и Ленский сделал еще один глоток. — Вы с Ольгой уже решили насчет свадебной даты? Он покачал головой. — Нет. Мы не говорим много об этом, если честно. — Почему нет? Юноша пожал плечами. — Я всегда смущаюсь от этих разговоров, а она слишком несерьезна, чтобы помогать, — пауза. — В отличие от тебя. — Это потому, что я не маленькая глупая девочка, — Онегин ухмыльнулся. — Гм, она хотя бы привлекательна. И так полна жизни… Как ты можешь винить меня за любовь к ней? Евгений пристально всматривался в языки пламени, подбирая правильные слова, но все же не находя тех самых. — Я не виню, — и он говорил правду. Или так он пытался убедить себя. Он будет в порядке, вспоминая эти короткие моменты, когда они сидели вместе на полу около огня, пока снег валил за окном, попеременно давая бутылку с вином друг другу; голова Владимира на его плече, тепло их тел от такой необычайной близости, временное успокоение, доверительные разговоры… Чего еще мог просить Евгений? Владимир слишком непорочный, слишком невинный… Евгений не мог воспользоваться таким положением и все еще быть верным себе. Это все — эти очень невинная, почти мальчишеская нежность и доверчивость, — что он так любил. Светлые глаза, теплая улыбка, трогательные поэтичные слова и представления… Владимир — его идеальная противоположность; противоположность, которая могла разрушить все стены, которые Онегин воздвиг, потому что они не предназначались для сдерживания любого вторжения. Ленский непреднамеренно коварный, что запросто может подкрасться и растопить всю защиту одним простейшим «здравствуй».***
Густой туман — обычное явление для раннего, слегка морозного утра. Он обволакивал Евгения; его ноги были тяжелы, руки опускаются с некоторой остановкой, как будто связаны цепями. Его правая рука схватила ручку чего-то холодного и шероховатого, почти как рукоять пистолета. Он провел пальцами по гладкой части поверхности и осторожно нажал на курок. Дуновение холодного воздуха трепало его волосы, ветер насвистывал траурную мелодию в его ушах. Холодно, он чувствовал себя потерянным, неестественное ощущение мира пугало его, хотя мало что действительно могло испугать, и, безусловно, не все так просто. Он неохотно сделал шаг вперед, чувствуя хруст под пяткой. Он посмотрел вниз и заметил белый покров, на котором остановился, — примерно дюйм снега. Он отбрасывал на него свет, словно смеясь над недоумением Евгения. Свет слепил глаза, и он вновь посмотрел на туман, ища глазами солнце, которое могло придать снежному покрову пущей яркости, но его нигде не было… Шаги, создающие скрипящий звук, приближались к нему, и он старался изо всех сил разглядеть сквозь туман хоть что-нибудь. Несколько шагов еще, и силуэт за завесой тумана стал более различим — это молодой человек. Моментами юноша появлялся в поле зрения, но уже сейчас стоял в нескольких шагах от Евгения. У него темно-светлые глаза и коричневые кудри, которые каскадом спадали на его плечи в виде шелковых кудрей. Он красивый, черты его лица нежные, едва ли не хрупкие, бесконечно мальчишеские, но не лишенные галантной зрелости. Мальчик мягко улыбнулся ему. Онегин приблизился к нему, поддаваясь непонятному импульсу, протянул руку, вынуждаемый какой-то неизвестной силой дотронулся до этого ангельского мальчика, чтобы быть частью его существования, поскольку, возможно, если он будет достаточно близко к нему, сможет быть лучше, почти как тот юноша. Его рука осторожно коснулась мальчика, и искры рассыпались между ними, превращаясь в сверкающую вспышку света. Он словно обжегся, вырывая руку. Яркий свет бешено кружился, но когда свет потух, а невероятное тепло рассеялось, он быстро моргнул, щурясь, чтобы разыскать мальчика. Он до сих пор напротив него, но чего-то не хватало в его глазах: они потухли, затуманились. Юноша бесшумно положил руку на грудь, пристально смотря на Евгения. Только он поместил руку в область сердца, как упал на снег, оставаясь неподвижным. Онегин, задыхаясь, пытался добежать до него, докричаться, но снова какая-то невидимая сила останавливала его, словно своими корнями оплетала его ноги. Он не мог говорить, не мог двигаться. Он совершенно парализован. А затем, прямо на его глазах, тело начало исчезать, сливаясь с белым туманом. Он пытался кричать, сделать хоть что-то, но не мог. Его больше нет. Евгений посмотрел на свой пистолет, и, хотя нет никаких признаков, какая-то часть его знала, что оружие разряжено. Просто какое-то чувство говорило ему, как тогда, когда он впервые ощутил пистолет в своей руке, что он был заряжен. В снегу, всего в нескольких шагах от него, лежала маленькая блестящая пуля, окрашенная алой кровью.***
Евгений помнил себя, проснувшегося почти с самого начала от этого сна, находясь все в той же комнате, в которой он и Владимир делили вино ранее ночью. Он посмотрел на мальчика, который уснул по какой-то причине рядом с ним на диване. Утреннее солнце опустило свой луч на лицо Владимира. Онегин слегка потрепал его по голове и поцеловал в лоб, говоря себе, что сон не значил ничего. Он никогда не потеряет своего маленького ангела. Как же неправ он был! Евгений понял это только сейчас. Но уже слишком поздно: не было иного выхода, чтобы вернуть все то, что он сам и разрушил. Ни слезы, ни сожаления, ни откровения не смогут воскресить мертвого. Он наклонился и взял горсть снега, позволяя ему ускользать сквозь пальцы и вновь ложиться на холодную землю. Затем, повернувшись к восходящему солнцу, он начинал идти в новую — или старую? — жизнь. Больше нет нужды в восходах солнца. Его собственное солнце село шесть лет назад и больше никогда не взойдет.