На запястьях расплывались синяки, будто кто-то неосторожный вылил на руки тёмную краску. Лалиса выучила наизусть все стадии синяка: голубовато-красный сначала, потом желтовато-коричневый, даже близкий к горчичному. Если не лечить — пройдёт только через неделю, на бледной коже отметины от пальцев Сехуна смотрятся достаточно плохо, клиенты не захотят иметь дело с ней.
Лалиса скривилась; слово «клиенты» вызывало в ней неприязнь, отвращение. В большинстве своём они немытые, какие-то жирные, с маленькими членами и такие, что всунут-высунут пару раз — и уже кончили. Ей претила одна только мысль о том, что чёртов О Сехун в своё время совратил, запер в собственном борделе и теперь пересчитывал деньги за Манобан, потому что иностранки продаются дороже, а ещё говорил «ебут тебя, платят мне».
Лёжа на кровати, Манобан хотела прийти в себя, может, проснуться и осознать, что бордель — это просто ночной кошмар, но нет, она не в кампусе академии искусств, не в общежитии с подругой Джису, которая всегда следит за её здоровьем и кормит, потому что старшая и должна заботиться. Её отчислили уже, а Сехун позаботился о написании ложного письма родителям Лисы, что с девушкой всё хорошо и она будет жить в столице Южной Кореи со своим парнем. Только вот этот парень, господин О, как его называли остальные ночные бабочки, был сутенёром, который находил красивых девушек, искушал их, похищал и насильно делал проститутками.
Свобода Лисы стоила двух бокалов вина «Божоле», греческого салата и одного презерватива, который раскатала по члену неумело.
Девушка встала с кровати, подходя к зеркалу и наклоняясь. Губы повреждены — какой-то идиот порвал ей уголок губ, когда пытался удовлетворить себя с помощью глубокой глотки, но не рассчитал, и в итоге пришлось платить ущерб. Сехун рвал и метал, обещал засудить мужика, и тот, просто-напросто испугавшись напора молодого человека с нахмуренными бровями, выложил все свои деньги и ушёл. Сутенёр выпивал виски и говорил, что и ноги этого господина не будет в его нелегальном, что он подчёркивал голосом, борделе, а значит, он больше не причинит вреда его малышкам. А потом остатки виски оказались на груди Лисы и парень сказал ей переодеться, потому что этот розовый топ с сердечком, которое было выложено блёстками, ему надоел.
Косметика помогла немного скрыть наклеенный пластырь, но проститутка знала, что всё равно придётся клиентам объяснять, что отсасывать она не будет, а целовать её вообще нельзя. Подойдя к открытому окну, она достала из пачки сигарет, лежащей на подоконнике, одну и закурила. Язычок пламени немного вспыхнул в темноте — пробило уже двенадцать ночи, время, когда приходили мужчины, но не было слышно ни визга девушек, которые пытались быть кокетливыми, но в них плавали нотки вульгарности, ни громкого смеха мужчин, которые чуть ли не около комнаты уже начинали лезть к ночным бабочкам.
Коридор с красными с чёрным узором обоями охватила тишина. Значит, сегодня какой-то праздник, раз ни единый мужчина не пришёл. Что же, наверно, сейчас эти люди, порой изменяющие своим жёнам с девушками лёгкого поведения, целуют супруг в губы, детей в щёки и говорят, как они их любят. А точно ли любят? Или притворяются, скрываются за маской лжи и надеются, что она не сорвётся с них?
Лиса вышла в коридор, надеясь проскочить в комнату к любой другой проститутке. Ей претило одиночество: и хоть мужчины клевали на таиландку, пытались выяснить, что у неё под юбкой, а потом удостоверялись, что она женщина, Лисе было одиноко. Она привыкла отворачиваться, когда клиенты вдавливали её в кровать, молчать, даже когда её пытались избить. Она была пассивной.
И даже Сехун порой наказывал её за пассивность: бил по щекам, пытался вывести на эмоции. Лицо девушки ничего не выражало в такие моменты, только слёзы стояли в глазах, но не текли по лицу. Иной раз парень мог просто кинуть бедняжку на растерзание двум мужчинам, слыша лишь приглушённые стоны и рыдания.
Сутенёр и проститутка терпеть друг друга не могли, и если первый всеми силами пытался вызвать ненависть, вторая эти чувства топила в себе, будто оливки в мартини. Пытаясь оставаться беспристрастной, она всеми силами натягивала на себя маски, которые легко с неё срывали, разлетались и ломались.
Вдалеке в коридоре девушка услышала мужские голоса. Она чуть склонила голову, намереваясь нырнуть в свою комнату и носа не показывать, как услышала своё имя — как обухом по голове, будто её только что заметили. Оглянувшись на дверь, за которой скрывалось помещение, где она принимала клиентов и жила, Лиса решила гордо пойти вперёд. Как бы не раздражал Сехун, показать, что ей всё равно, обязана. Полное пренебрежение к собственному
хозяину.
Ебут же её, а платят ему.
— Не, Чанёль, такой цыпе я даю только жирдяев, чтоб помучилась, — голос Сехуна, его злобный смех наполнил коридор, и Манобан засомневалась — не стоило идти дальше, там явно дружки сутенёра, молодые люди с горящими телами, которым она никогда не даст из-за того, что О любит её мучить всякими стариками.
Отступать было некуда. Оставалось только сделать вид, что шла по своим делам и лишь случайно попалась на глаза мужчинам, которые шли будто бы к её обители.
Спутников сутенёра было двое: Лиса знала каждого так, будто они были её собственными друзьями. Ким Чонин — владелец ночного клуба неподалёку, которому Сехун задолжал крупную сумму денег и теперь расплачивался своими девочками. Про него ходило много слухов; поговаривали и про то, что у него есть дочка от какой-то знаменитой актрисы, и про то, что с достоинством у него, в отличие от многих азиатов, всё было вполне порядке. Пак Чанёль, имя которого уже упоминалось О, приходился сыном гендиректора Пак Чанбёля, владельца каких-то звукозаписывающих студий. Он крутился в медиасфере, был в отношениях с девушкой из какой-то айдол-группы, обладал аурой хорошего парня.
Хотя на самом деле часто приходил к проституткам своего друга.
Вся тройка вместе вызывала внутри Лисы страх: иррациональный, полный противоречий и «они же ничего не могут мне сделать». Но они могли сделать девушке всё, что угодно, в том числе унизить простыми словами. Как бы она ни была красива, каждый мог придраться к лишней складке или нахмуренному личику.
— Тогда отдавай мне её, — смотря прямо на Манобан, Чонин ухмыльнулся, а девушка побледнела: кажется, даже волосы на мгновение поседели. — Если отдашь мне эту крошку на пару часов, так и быть, твой долг будет полностью погашен, и мы будем в расчёте. Идёт, Сехун?
О, видно было, метался. Он не хотел отдавать Манобан, эту девчонку, которую пихал только дефектным, по его мнению, людям, собственному другу. Не было чувства собственности — просто желание смотреть на мучающуюся тайку, видеть потом её разбитый взгляд и ловить от неё аромат сломленности вперемешку с запахом секса. Это всё неимоверно заводило, и тогда, суя деньги в собственную кассу, Сехун брал первую попавшуюся из своих девочек и представлял, что вместо них под ним стонала Лиса.
Её имя было под коркой выжжено у него. У парня была странная форма зависимости от страданий именно этой девушки.
— Бери.
Это слово, кажется, решило всё. Лиса со страхом в глазах смотрела на Чонина, что, потирая руки, подходил к ней, потом чуть склонил голову, принимая приветствия в свою сторону, и подхватил девчонку под локоть.
— Ты говоришь хотя бы? — спросил Ким, наклоняясь к проститутке и чуть ухмыляясь. Немых девушек у него в коллекции ещё не было, так бы хотелось, чтобы Лиса отрицательно помотала головой, но нет.
— Говорю, конечно, просто в этом нет смысла, — проговорила Манобан. Кажется, она раскрыла рот впервые за весь день. Ну ничего, порой и молчать полезно. — Работали бы мальчиком по вызову, поняли, что людям чхать на ваше мнение.
— А тебя, кажется, это задевает? — Лиса отперла ключом дверь и прошла вперёд, позволив клиенту закрыть за собой закрыть и оглядеть достаточно скромную и безликую комнатушку, которая ничего не говорила о владелице: даже кровать была застелена, на туалетном столике ничего не располагалось. Пусто.
— А вы как думаете? — Лиса оглянулась через плечо. — Каждого человека без исключения может задеть то, что на него не обращают внимания и втаптывают в грязь.
Ким ухмыльнулся. А девчонка-то очень говорливая. Сехун говорил, что Манобан в его присутствии молчит и чуть ли не трясётся, но, кажется, так она себя ведёт только со своим сутенёром. Ей нечего бояться клиентов, можно и скуки ради поговорить. Всё равно проститутки даже между собой не обсуждают мужчин, а порой и девушек, что к ним приходят. Не о чем говорить.
Лиса стянула с себя кофточку, смотря на Чонина абсолютно безжизненными глазами. Казалось, что она всегда её натягивала, стоило клиентам пройти в её скромную обитель. Ким чувствовал себя отвратительно; казалось, что Манобан насиловать собрались, когда мужчина уже растерял свой боевой пыл. Что-то в этой девочке было очень
странным.
— Не раздевайся, — проговорил он, присаживаясь на кровать и всё же оглядывая тело проститутки: красивое, да, но будто скрученное болью. Её же не держали насильно, да? — Раз ты такая говорливая, то скажи мне одну вещь, — Чонин смотрел на девушку, как она одевалась и крадучись подходила, будто разведывая обстановку, — Сехун насильно тебя тут удерживает?
О словах даже не задумывался — выпалил то, что находилось в голове. Девушка, её ход мыслей, её взгляд на такое наталкивал. Он не знал всего, что было за фасадом, но казалось, что внутри девушки бушевало суровое море, злость и множество других эмоций, которые, возможно, не давали спать. А так было на самом деле, хоть Ким только-только стучал молоточком по мрамору, чтобы обнажить саму Лалису Манобан.
— А вам не кажется, что это не ваше дело и не должно вас волновать?
Резкий голос заставил нахмуриться, но всё же подивиться нежеланию девушки говорить. Ей было явно трудно открываться людям, тем более тем, с которыми её заставили работать, а поэтому Чонин решился подобраться с другого края. Не хотела девчонка ничего говорить — он всё сам выведает.
Только не у Лисы, которая сотрудничать не желала.
— Что ж, с тобой было интересно,
девочка, — хмыкнул Ким, — но, пожалуй, я даже своим врагам не буду тебя советовать.
— Больно надо.
Открытая дерзость осталась без ответа — за Чонином закрылась с хлопком дверь, и Манобан схватилась за голову, выдыхая. Да, её принудили работать, даже из борделя выходить нельзя, но не с этим сумасбродом говорить о таком — только через полицию, через суд, чтобы Сехуна засудили и он сгнил в тюрьме. Даже в самые тяжёлые времена Лиса не хотела быть путаной — О, чёртов идиот, совратитель, тот молодой человек, что разрушил все её мечты и развеял иллюзии, заслуживал линчевания.
И сейчас Манобан ждала наказания. Она буквально выгнала клиента, хоть и не имела права на это.
Но хотя бы сейчас один из друзей сутенёра не развлекается с ней.
* * *
— Интересная эта Лалиса, — Чонин сидел в кабинете Сехуна, когда тот заполнял какие-то бумаги, оформляя бордельную
мамочку, — только вот скажи мне, О, какого чёрта ты держишь её насильно здесь?
— Лиса сказала или сам догадался?
— Сам.
Ручка в пальцах сжалась, и Сехун еле не сломал её. С Лисой пора что-то делать. Раз уже друг догадался о таком, то того и гляди какой-то из клиентов донесёт в полицию, а там уже подроют, что бордель не особо-то и легальный. И так начались проблемы с бумагами.
— Я поговорю с ней, — заверил друга О, а сам в мыслях уже хотел сделать с девушкой всё, чего так долго желал. — Обещаю.
— Только не таким тоном, будто обещаешь с неё три шкуры снять, — проговорил Чонин и, хлопнув себя по коленям, встал со стула. — Где Чанёль?
— Сеанс массажа, закончат через полчаса.
* * *
Лиса всегда просыпалась днём тогда, когда хотела, порой и целый день из кровати не вылезала. Но сейчас её почему-то спихнули на пол, и девушка, больно ударившись боком, зашипела, смотря на человека, что прервал сладкий сон. Это был Сехун.
— Я разве не говорил, что клиентам мы улыбаемся? — он скрестил руки на груди, а потом нахмурил брови. — Даже если трахает так, что ты умираешь, улыбаешься и продолжаешь говорить, как тебе нравится. Или тебе нужна показная тренировка?
Лалиса упрямо молчала. Она отказывалась с ним общаться, потому что он вечно говорил ей одно и то же, вдалбливал то же, что и всегда, и девушка кивала, обещала слушаться, но делала всё по-своему. Он сам насильно заставил её работать проституткой, сам предложил тогда вина и секса, а потом пьяную повёз в бордель.
Мучайся, О Сехун.
— Я будто со стеной разговариваю, — молодой мужчина подошёл к двери, закрывая её на ключ, — значит, так. Ты сама напросилась.
— Сама? — хмыкнула девушка. — Ты издеваешься?
— Нет, Лиса.
Сутенёр не проронил ни слова — просто вздёрнул девушку с пола, откидывая её на незаправленную постель, и навис следом, глядя в её глаза цвета тёмного шоколада, в которых сейчас не было ни грамма страха перед ним. Тонкий пеньюар не скрывал точёной фигурки Лиса, но она сопротивлялась, заставляя сжимать коленями бёдра и буквально бить по рукам, по лицу. Это было самое настоящее насилие, которое началось с того, что с девушки скинули всё нижнее бельё и прильнули к её груди, заставляя закричать от боли.
— Не кричи, иначе больнее будет, — Сехун срывал с себя вещи, не забывая при этом держать тайку в грубых объятиях и покрывать тело поцелуями, после которых будут расцветать синяки.
Лиса сопротивлялась — вся её пассивность куда-то испарилась, она всеми силами пыталась отползти, отпихнув Сехуна, но тот вжимал её в кровать, смотрел горящим взором и целовал в шею, не забывая чуть кусать. Даже ударить его было банально нечем: ладони держала широкая ладонь сутенёра, а ноги — его же собственные колени.
О возбуждал себя, чувствуя превосходство над девушкой. Ему доставляло удовольствие то, что она сопротивлялась и вырывалась, и градус желания в его крови повысился до максимума, когда казалось, что всё вскипело, а внутри всё ныло. Сехун давно хотел заполучить тело этой девушки вновь: пусть так, сопротивляясь, но зато такую доступную, которую не надо уламывать свиданиями и множеством роз.
Пальцы со стриженными ногтями проникли в лоно Лисы, заставив её выгнуться и будто по инерции развести бёдра, чем сутенёр и воспользовался, пристраиваясь между ног и чувствуя себя так, будто от одного только вида девушки бурно кончит. Он сдерживался, моля себя не сорваться, но всё же победило в нём нечто звериное, дикое, заставившее заменить пальцы членом и выдохнуть куда-то в шею девушки, слыша её сдавленные рыдания.
— Я сказал улыбаться, — покрасневшее лицо Сехуна пугало, и Манобан скривила губы, но сутенёр схватил её за подбородок, заставляя растянуться уголки губ. — Давай, Лиса, ты же послушная девочка.
Сказать по правде, девушке всегда попадались клиенты с маленькими достоинствами, которые быстро кончали и буквально убегали, подхватив штаны. Сехун же буквально разрывал её изнутри, жёг огнём, заставляя глаза закатываться куда-то назад, а всё тело поддаться грубости, которая будто окружала О. Он уже не держал руки, схватившись за выпирающие тазовые кости, и заставлял девушку стонать, чуть ли не кричать во весь голос проклятия и плакать.
Отстранившись от девушки, он перевернул Лису на живот, приподнимая её бёдра, и опустился на колени, лаская языком её клитор. Девушка схватилась за одеяло руками, попыталась даже зубами, но было настолько хорошо, что рука, внезапно освободившись, сама потянулась помогать, скользя по внутренней части бедра вверх и направляя сутенёра за подбородок, чтобы он делал так, как хотелось самой проститутке.
Сехун не сдержался — его такие позы возбуждали ещё больше, а потому, как он разместил девушку на кровати на коленях, вторгся в тело Лисы вновь, сжимая её грудь и цепляясь зубами за загривок. Её ноги дрожали — дрожал и сам О, проникая до самого основания и на краткое мгновение останавливаясь и давая девушке почувствовать всего себя. Если бы зеркало на туалетном столике было повёрнуто в их сторону, Лиса бы поняла, каким на самом деле возбуждённым выглядел сутенёр.
Он ненавидел, и ненависть вылилась в секс: бурный, страстный, полный грубости, правда, но зато всё это приносило обоим удовольствие. Манобан упала с колен, когда Сехун покинул её тело, а потом залил бёдра семенной жидкостью. Они оба были истощены.
— Будешь сам себе деньги в кассу совать? — Лиса повернулась на спину, наблюдая за порядком взмокшим мужчиной и тем, как он протирал собственное тело влажными салфетками.
— О чём ты? — мозг расслабился, и Сехун устало взглянул на девушку.
— Ну как же, забыл свою фразу? «Ебут тебя, платят мне», — Лиса выплюнула эту фразу как слова, которые она действительно презирала. А ведь она их действительно не любила.
— Хочешь второй заход, что ли? — сутенёр буквально подлетел к девушке. — Твой рот может пригодиться в других ситуациях и случаях, так что сейчас ты молчишь и слушаешь меня. Ты можешь выходить из борделя в сопровождении кого-то из твоих подружек, но всё равно не имеешь права связываться со своими родителями.
— А чтобы с ними связаться, что я должна сделать? — проститутка надула губы, а потом ухмыльнулась.
— Подставляй задницу, и тогда поговорим, но тебе повезло, что я устал.
Сехун покинул комнату девушки только через пять минут, когда оделся и пригладил волосы. Кажется, пора было признать, что его отношение к Лисе — изощрённая форма любви. А девушка, лёжа на своей кровати, смотрела в потолок.
Кажется, жизнь начинала потихоньку налаживаться. Только вот надолго ли?
Ну ладно, раз уже разрешили в сопровождении выходить на улице, значит, там до освобождения недалеко. Поработает всеми конечностями для этого.
