сделано нейросетью

Однажды онрии понятия не имел, что у Озирис нет матери, когда она от него отвернулась. И не знал, пока она не намекнула, в каком облике была в детстве, с кем. Но это не слишком ее волновало, потому что в свое время она помогла Его отцу разыскать настоящих родителей — а после долгой борьбы сумела встать перед ним на колени. Как очень давно показалось Павле. Но он понимал, что она не предаст его даже на миг. А вот он — не сможет. По крайней мере сейчас. Поэтому, говоря с любимой, он старался не смотреть ей в глаза. Совсем. Уже несколько дней. Ей это нравилось. Он знал, что она его ждет. Ждет его измены и шантажа. Ждет его смерти, как я уже сказала. И ее амбиции вполне понятны. Конечно, лучше бы ему не предавать своего старого друга-покровителя. Но он этого не хочет. Да и зачем? Ему не нужна женщина, которую он выбрал себе в жены. Он все понимает сам. У него есть я. С Егоми. Это было написано в его мыслях, но пока они оставались только словами. У него нет никаких обязательств перед этой девушкой. Он хочет только продлить ее любовь к себе. Он ведь совсем не знает, что такое боль. Не умеет любить, правда? И жалеет, наверное. А когда такая мысль приходит ему в голову, она заставляет его раскрыться. И он раскрывается. И скрывается. От всех. Даже от себя самого. Но это в прошлом. И совсем скоро он снова испытает мучительные приступы любви. И будет делать ей предложение. У него уже есть одна девушка, которая ждет ребенка. Она уже где-то рядом. Может, в России. Ее зовут Ольга. Она ровесница Вероники. У них все хорошо. Может, еще рано. Но они очень счастливы. И он за ними приглядит. Лучше, конечно, присмотреть он. А вот эта девушка и не нужна ему вовсе. Поэтому ей придется с ним расстаться. Я его бросаю. Прямо сейчас. Не спрашивай, как и почему. Я сам не понимаю. Но с Вероникой мне было так хорошо вдвоем. Может быть, тебе тоже будет хорошо? Обещаю. Он прижал ее к себе, целуя в губы. Прошло всего несколько секунд – и Ева почувствовала, что она его действительно любит. Это было очень красиво. Потом он отпустил Еву. На ее шее остались свежие царапины, но он больше не пытался войти в нее. «Что он такое? – с недоумением подумала Ева. Зачем ему это? – сказала она себе. – Что для него настоящее счастье? Он хочет сказать, что весь остальной мир должен перестать для него существовать? Боже мой, какой ужас! Но он прав. Он прав в обоих случаях». Ева неожиданно поняла, что совершенно уверена в том, что хотела. Ей действительно было все равно. Она целовала и кусала эту холодную глыбу чужой плоти все так же усердно, как и раньше. Теперь она могла все, что угодно. Ева вдруг почувствовала, что этот путь казался ей наиболее логичным. Сначала ей хотелось одного, потом другого. Но это ни в коем случае не было сумасшествием. Она понимала теперь, чем отличаются так называемые настоящие страсти, от чисто бытовых привязанностей – это были страсти, позволяющие без всякого зазрения совести совершать грязные вещи. «Я ни за что в жизни не стану дурой, – подумала Ева, чувствуя, что теперь все должно пройти само собой. – Я готова его убить. Меня все устроит». Она заметила, что на нее пристально смотрит Азазелло. «Ты видишь? – спросила она его. – И мой голос тоже? Ты знаешь про это?» – «Нет, – сказал Азазелло. – Ты путаешь слова и возможности. Ты, конечно, способна видеть и слышать.