Дерьмоволосый.

Бакуго был тем самым баристой, у которого никогда не просили подписывать стаканчики и он сам охотно избегал этой процедуры, потому что писал он обычно что-нибудь оскорбительное, типа «прыщавый», «очкастая», «лупоглазый» и все в таком духе. А уволить его не могли, потому что начальствовал здесь сам Бакуго. В первые месяцы работы все посетители отваливались, но Кацуки был непреклонен и менять ничего не хотел. Месяцем позже нанял нового парнишку на работу — Мидория, что ли, зовут. Бесячий очень, но клиентам нравится, и руки у него из того места вроде растут, поэтому Бакуго старается игнорировать его попытки подлизаться, как он это видит, и общается с ним только по работе. Со временем возмущения по поводу грубости Бакуго поутихли: кафе теперь было наполовину заполнено каждый день. Сюда заходили постоянные клиенты, которые были привычны к выходкам его владельца и просто любили атмосферу, которую дарило это место: свежую, не отрывающую от спешных будней, но будто бы и позволяющую отдохнуть от пыли дорог и серости города. Главное потерпеть баристу со скверным характером, но золотыми руками. Когда за стойкой стоял Бакуго, никто свое имя не называл и стаканчики уже подписывать не просил, да и вообще все чаще всего со своими приходили. Но вот один упорный чудак всё ещё пытается получить свой заветный стаканчик с подписью. Бакуго его отшивает уже второй месяц, а тот все не печалится, приходит раз в неделю часов в десять утра, улыбается во все тридцать два, как бы его не обозвали, и уходит довольный. А Кацуки не понимает вообще, что у этого пацана в голове происходит: долбанутый что ли? Он все приходит и приходит, у Бакуго уже фантазия кончается и он размашистым почерком пишет на стакане безобидное «невзрачный». Вроде даже не оскорбление, так, ни о чем. Кацуки даже думает, что начинает сдавать позиции, а этот парень вдруг мрачнеет на глазах, стаканчик не берет, расплачивается со странной миной на лице и в глаза больше не смотрит. И Бакуго вроде должен быть рад, что тот отъебался, но ощущает, что колупнул что-то ненужное. На следующий день Кацуки все ждет, когда этот парень придет. Хочет снова назвать его «придурком», чтобы всё как раньше стало, но к концу дня он так и не появляется. Бакуго закрывает кафе позже обычного, проверяет мессенджеры и думает написать Мине, совета попросить, но быстро отгоняет от себя эту мысль. «Что за хуйня? — думается ему. — Пошел нахер значит, раз такой обидчивый». К концу недели Бакуго ждать уже перестает и почти забывает об этом парне, да только вот он — стоит в дверях. Вокруг даже редкие аплодисменты звучат и Бакуго поворачивает голову и думает, что Мине написать все-таки надо было. Этот идиот стоит лыбится перед стойкой своей привычной улыбкой, на обиженного совсем не похож. Заказывает свою карамельную хуйню и ждет, оглядывая лампы на потолке, будто впервые их видит. А Кацуки смотрит на его красные патлы и поверить не может. Этот остолоп покрасился из черного в красный, сжег себе все волосы к херам из-за одной только гребаной надписи на стаканчике. Киришима подпирает рукой щеку и смотрит неотрывно; наблюдает за тем, как Бакуго уверенными движениями готовит ему напиток, подмечает, что Кацуки идёт этот фартук и застегнутая под самое горло рубашка хорошо смотрится. Когда Бакуго наконец поворачивается, они встречаются взглядами, и Киришима чуть наклоняет голову. — Ну что, теперь я не невзрачный? — спрашивает он озорным и игривым тоном, но кажется, будто это напускное, и Бакуго ему совсем не верит. Как будто в этих наивных интонациях что-то серьезное проскальзывает. Кацуки его вопрос игнорирует, предпочитая задать свой. — Номер нормального парикмахера дать? Киришима удивленно выгибает бровь, почти оскорбленно, но затем трогает свои волосы и мысленно соглашается. Дает Бакуго телефон и тот забивает в контакты номер Мины, и, немного подумав, быстро печатает и свой. — Киришима! — как обычно выдает парень. «Дерьмоволосый», — пишет Бакуго на белом пластике.