Level 5 Stamina

Себастьян подождал пару минут, и когда Татьяна так и не появилась, он позвонил в звонок еще раз, просто чтобы побыть засранцем. Она не появлялась с тех пор, как вестибюль оказался разрушен, но Себастьян поймал себя на том, что ищет её каждый раз, как его затягивало назад. Наверное, это была пустая трата времени. Он даже не был уверен, что она реальна, и не то что бы ее компания была большим утешением, но, по крайней мере, её комментарии с нулевой заинтересованностью удерживали от ощущения полного одиночества. — Эй, сестра? — Он снова позвонил в звонок, и эхо отдавалось дольше, чем должно, но ответа так и не поступило. — Похоже, что тебя нет дома, — пробормотал он, отступая назад от стойки. — Или уже наоборот. К счастью для тебя. — Он ощутил, как его укололо нелепым чувством предательства, и отвлек себя тем, что двинулся дальше по коридору в следующую комнату. Кресло, по крайней мере, всё ещё оставалось на месте, выглядящее особенно неприветливо теперь, когда комната вокруг облупилась и обсыпалась. С его ржавыми болтами и частью, надевающейся на голову и напоминавшую «Пилу», Себастьяну каждый раз приходилось напоминать себе, что он уже полдюжины раз уговаривал себя сесть туда, и каждый раз он уходил невредимым. На самом деле, если не считать легкой головной боли, он почти всегда слезал с кресла, чувствуя себя сильнее и с более ясной головой, чем когда садился на него. Этого объяснить он не мог, и жалел о том, что не был более настойчив в своих вопросах к Татьяне, но если и было то, в чем он нуждался сейчас больше всего, так это в том, чтобы чувствовать себя сильнее. Казалось, он не ел уже несколько дней и не спал долгое время ещё до того, как попал в «Маяк». Если для того, чтобы продолжать двигаться вперёд требовалось прокатиться в кресле дантиста из ада, оно того стоило. — Ты делал это уже множество раз прежде, — убеждал себя Себастьян, кладя арбалет на ближайший столик вместе с самым большим из пистолетов. — Всего несколько встрясок, и ты отправишься дальше. — Он глянул на различные циферблаты и уровни и нахмурился. — Если, конечно, это будет работать без неё. Наверное, есть только один способ выяснить. Себастьян сел. Даже зная, что сейчас произойдет, он вздрогнул, когда наручники захлопнулись на его запястьях, когда оказались прикованы его лодыжки, и вновь головная часть со скрипом опустилась на место. Зажимы впились ему в виски, а стабилизирующая пластина, щелкнувшая на переносице, полностью заблокировала зрение. Всё затянуто туго, но не хуже, чем он привык. Он почти смог расслабиться. Электрический гул работающих механизмов начал рушить это спокойствие, и Себастьян приготовился к первому удару током. «Всего пару встрясок, — говорил он сам себе, глубоко вздохнув. — Интервалы в примерно десять секунд. И будешь готов к следующему раунду того, что… что бы там ни приготовил для тебя этот больной ублюдок в дальнейшем.» Его пронзило словно вспышкой света через закрытые веки, распространяясь через всё тело. Это было больно лишь на мгновение, но он всё равно дёрнулся, и наручники впились в запястья. Нелепо то, что после всего пережитого, небольшой шок мог заставить его сердце колотиться, как после резкого момента в плохом фильме ужасов. Но это сработало; когда боль отступила, ушла и часть груза, осевшего между лопаток. Пальцы зашевелились с вновь обретённой силой и загудели в поисках спускового крючка. Но это было ещё не всё. Под привычным гулом адреналина было что-то ещё: теплое, щекочущее чувство, сочащееся из основания его черепа. Впервые за долгое время, которое ощущалось как недели, он был ошеломлен невероятным осознанием того, что находится в безопасности. Даже зажимы вокруг его головы не казались такими тесными, и успокаивающее тепло заполнило его грудь. Было… хорошо. Наконец-то, хоть что-то было хорошо. Себастьян выдохнул. Он продолжал держать глаза закрытыми, считая секунды, начиная с десяти и до следующего толчка. Он старался не напрягаться. Откинул голову назад, давая креслу удерживать его. Он сказал себе, что пьёт энергию, и это сделает его сильнее. Так и случилось, и когда чувство ушло, за ним последовала успокаивающая радость. На этот раз оно потекло глубже, в его животе и желудке, напоминая что-то вроде послеобеденного блаженства в день Благодарения. Он даже облизнул себе губы. — Эй, — позвал он, запрокидывая голову, но всё ещё видя только края комнаты перед собой. — Сестра? Вы что-то сделали с этой штуковиной? В этот раз ощущается иначе. Ответа Себастьян не получил, да и не ожидал его. Он поерзал, принимая более удобную позу. В этой штуке никогда не бывает больше пары выстрелов за раз. Можно и расслабиться с её помощью, пока я здесь. Пальцы его ног сжались в предвкушении. В третий раз это оказалось чертово очарование. Толчок от головной части пробежался по его скальпу, а затем проник внутрь, запуская синапсы, наполняя всё его тело приливом наслаждения. Оно скакало вверх и вниз по его нервной системе стягивающими волнами, оставляя его ошеломленным и неспособным дышать. Он не ощущал ничего подобного уже давно. А затем оно исчезло, и Себастьян издал нервный недоверчивый смешок. — Какого черта… — Себастьян снова попытался осмотреться, опасаясь, что попал в какую-то странную ловушку, но он всё ещё не мог ничего видеть. — В самом деле, Татьяна, — произнёс он. — Это ведь Татьяна, да? Что происходит? И снова, быстрее и сильнее, чем прежде, Себастьян вздрогнул в хватке сковавшего его кресла. — Чёрт, — выдохнул он, и сердце начало колотиться, качая кровь в его пах. Это было приятно, и его тело начало реагировать потенциально смущающим образом. — Татьяна! Не то что бы я не оценил… что бы это ни было, но я не уверен, что… — Механизм гудел, готовясь к очередной встряске. Себастьян сглотнул. — Не уверен, что сейчас… подходящее время для — Теперь даже не было больно. Себастьян ощутил только толчок, прижимающий его к креслу и жар, растекающийся по всему телу. Слабый стон вырвался через его стиснутые зубы, когда его член налился кровью в брюках. «Когда в последний раз? — думал он, даже при том, что пытался оставаться рациональным и рассматривать происходящее с ним как нападение, коим оно и являлось. — Боже, кажется, прошли годы. — Его плоть охотно соглашалась с этим, предательски вставая гораздо сильнее, чем должна, учитывая факт, что он был пойман в ловушку лихорадочного сна психопата. Но кресло качнуло его снова — всего лишь спустя пять секунд после прошлого раза — мысль о том, что оно может не повторить это ещё раз, заставила его напрячься от отчаяния. — К черту, — прошипел Себастьян, сопротивляясь наручникам. Его не волновало, откуда это исходит, или кто ответственен за это; всё, чего он хотел, так это одна свободная рука. — Ладно, давай. Давай то, что у тебя есть. — Он снова закрыл глаза и начал ждать, волоски на руках встали дыбом. — Я это заслужил. Кресло заскрипело, и на мгновение Себастьян ощутил страшное сожаление, когда что-то в головном уборе ткнуло его в бок — что-то тонкое, но невероятно прочное. Перед глазами промелькнуло воспоминание о препарировании в особняке, иголках в мозгах «образцов», и он мог бы впасть в панику, но удовольствие вернулось, глубже и сильнее, чем прежде. Глаза закатились за веки, и он громко застонал, когда со всех сторон его обхватили призрачные ощущения: руки, которых — он знал — там не было, скользили по его груди, бокам, призывали раздвинуть ноги шире, оглаживая внутреннюю сторону бёдер. Каждое прикосновение было знакомым, как если бы воспоминания о каждом разе, когда он занимался любовью, восстали в унисон. Они закружились вместе в гудящем чувстве, насыщая его, выстраивая давление, пока он не начал корчиться в кресле, отчаянно нуждаясь хоть в каком-нибудь трении для своей ноющей эрекции. — Чёрт, неужели ты не можешь просто… — прорычал Себастьян, но в сопротивлении было ноль смысла. Он вцепился в подлокотники с очередной встряской и задрожал на грани взрыва. Ему никогда бы не пришло в голову, что можно испытывать такое сильное возбуждение, что можно так быстро оказаться доведённым до предела и без другого человека или даже своей собственной долбанной руки. Он бы должен молиться, чтобы это прекратилось, но вместо этого лишь облизнул губы. — Раз… Два… Три… Кресло завибрировало, нанося свой финальный удар, мучая Себастьяна эйфорией, которая продолжалась с секунду после другой бесконечной бодрящей секунды, пока в конце концов он не застонал и не задрожал беспомощно под её тяжестью. Каждый его мускул напрягся в ожидании неизбежного коллапса, и когда он наступил, кульминация оставила его опустошенным и вполовину онемевшим. Его бёдра непроизвольно вздрогнули, а дыхание в лёгких дрожало на вдохе и выдохе. Это было откровенно поразительно. — Боже… мой… — Себастьян обмяк в кресле, ошарашенный и тяжело дышащий. Комната шла кругом, и идея открыть глаза никак не помогла, поэтому он снова закрыл их и сосредоточился на сковавших его деталях вокруг лодыжек как на источнике стабильности. Он попытался вспомнить, когда в последний раз испытывал такой глубокий оргазм, и не смог припомнить, когда вообще кончал в последний раз. Это было до пожара? Он так не считал, но не мог быть уверен, и отогнал эти размышления прочь. Это совершенно неважно, потому что я чертовски нуждался сейчас в этом. Когда в его руках появились хоть какие-то силы, он оттолкнулся, чтобы снова сесть прямо. — Господи, — пробормотал он. Он слизнул пот над верхней губой, позволяя каждому неглубокому вздоху возвращать его в нормальное состояние. — Это было… — Он попытался покачать головой, но ему помешала «корона». — Хотя, черт побери, — сказал он в темноту. — Если бы ты предупредила меня, я бы расстегнул свои хреновы штаны. Что-то коснулось колена Себастьяна. Он отпрянул назад, но кресло не давало ему возможностей для отступления. Две пары ногтей скользнули вверх по его бедрам, и он ничего не мог сделать, чтобы воспрепятствовать этому. — Татьяна? — спросил он, с прилившей к щекам от смущения кровью. В то время как красивая женщина приближалась к мокрому пятну на его штанах, позволить креслу и дальше делать с ним всё, что заблагорассудится, казалось гораздо лучшей идеей. Он почувствовал тепло тела над ним, и как его ремень и ширинка оказались расстегнуты. — Сейчас уже поздновато для — Себастьян оборвался на полуслове, когда широкая мужская рука опустилась вниз на переднюю часть его брюк. Было почти невыносимо жарко, и это не было похоже на кожу; он отклонился на спинку кресла настолько, насколько смог. Вторгшиеся пальцы осторожно высвободили опадающий член Себастьяна из боксеров, но его всё ещё покалывало от чрезмерной чувствительности, и каждое прикосновение заставляло его дергаться и шипеть. — Кто… Джозеф? — Сердце Себастьяна ёкнуло, а мысли понеслись вскачь, приводя всё в замешательство. Он не знал почему, но мысль о том, что из всех людей его напарник обнаружит его в таком состоянии, затянула тугой узел в его животе. — Джозеф, это ты? Механизмы начали гудеть. — Погоди, — произнес Себастьян. — Постой, выключи это. — Он вновь попытался повернуть голову, но безуспешно. — Достаточно–Джозеф–выключи! Головной убор вспыхнул, но вместо покалывания и искр он выстрелил в его череп взрывом боли, будто ударом от бейсбольной биты. Себастьян оказался застигнут врасплох. Он дёрнулся, слишком удивленный, чтобы хотя бы выругаться. Кто-то всё ещё был рядом. — Кто здесь? — требовательно спросил он и съежился, осознав, насколько он уязвим. — Кто это нахрен? Снимите это с меня! — Жди, — произнёс мужской голос, низкий и серьезный, где-то прямо перед ним. — Дождись этого. Себастьян весь похолодел. — Рувик?.. — Пять… Четыре… Три… Себастьян дернул свои путы. — Стой! — Он не особо верил в то, что Рувик послушает, но звук готовящихся электродов вынудил его отчаянно пытаться. — Просто погоди–стой– — Два… Один. Боль пронзила его насквозь так же легко, как и возбуждение до этого — шоковыми волнами вниз к кончикам пальцев и к пальцам на ногах. Боль была ему знакома. Он горел, в него стреляли, он был в драках, авариях, по его ноге прошлась гребанная бензопила, но он не знал, что возможно ощущать боль каждой частичкой тела одновременно, горячую и яростную, словно взрыв под кожей. К счастью, это продлилось не дольше секунды, но даже когда всё закончилось, он не смог успокоиться, потому что понимал — дальше хуже. — Дерьмо! — выдохнул Себастьян через стиснутые зубы. «Успокойся, — говорил себе он. — Он может дать тебе шанс… Нет, к черту. Ты охренеть облажался. — Когда он откинул голову назад, то увидел лишь полоску белой ткани у колена, изодранную и опаленную по краям. — У тебя десять секунд на диалог. Пусть они чего-то стоят, черт возьми». Он сделал глубокий вдох. — Рувик. Не думал, что ты можешь сюда пробраться. — Я не мог, — ответил Рувик с неожиданной откровенностью. — Но потом ты впустил меня. Я подозреваю, что именно поэтому мисс Гутьеррез в конечном счете оставила тебя. Машины снова заработали. — Что ты с ней сделал? — требовал Себастьян. — Превратил в одну из этих тварей? Она не была тебе угрозой! — Я бы поправил тебя, имей это сейчас значение. Два… Один. — Постой– Тогда в третий раз было очарование. Себастьян закричал, когда агония пронеслась по его мышцам; он чувствовал, как его кости вращаются, скручивая сухожилия вокруг, пока не начало казаться, что они могут порваться. — Твою мать! Черт… черт… — Он беспомощно затрясся и с трудом дышал, пока, наконец, всё не прекратилось. — Чёрт… — Когда к нему вернулись чувства, он не смог удержать себя от бесполезной борьбы с наручниками. — Чего ты, блять, хочешь? — Мир существует только в качестве продукта человеческого восприятия, — произнес Рувик, на этот раз позади него. Себастьян слышал, как он делает что-то в устройстве; от опасений ему стало дурно. — Всё, что ты считаешь эмпирической истиной, зависит от твоего опыта познавать это, и, как следствие, от способности твоего мозга обрабатывать стимуляцию как истину, которая не только осязаема, но и значима. Таким образом, человеческий мозг является мерилом, определяющим всю реальность. Веки Себастьяна задрожали. — Что? — О, ты задаешь вопросы. Очень хорошо. Кресло под Себастьяном загудело, и он напрягся, но то, что последовало за этим, оказалось сладким внедрением: нежное чувственное тепло, распаляющееся глубоко в его животе. Он этому не доверял. В течение целой секунды он оставался на грани, ожидая, что Рувик вернется к более очевидным пыткам, но после оно попросту исчезло. — О чем… О чем ты говоришь? — Я приведу тебе грубый пример, — ответил Рувик. Он дернул Себастьяна за удерживающую его головную часть, заставив того вцепиться в подлокотники, но боли опять не последовало. — Что если я скажу, что небо… ярко-синее. Но когда ты посмотришь вверх, то, что ты увидишь, будет лазоревый. Кто из нас окажется прав? — Лаз–что? Разве оно не просто голубое? Рувик издал тихий недовольный звук, и Себастьян вздрогнул, когда что-то в головном уборе скрипнуло совсем рядом с его левым ухом. — Детали этого примера не так важны, и я думаю, что ты знаешь это. А вот и оно. Себастьян сжал челюсти в ожидании своего наказания, но когда машина выстрелила, это снова оказался тот проникающий грохочущий огонь, закручивающийся в его животе. На краткий миг он был полностью удовлетворен, все воспоминания о боли казались далекой сказкой. — Я не… — он запнулся, его чувства путались. — Я не понимаю… Погоди. Погоди. — Эйфория начала улетучиваться, и он непроизвольно выгнул спину, уже начиная скучать по этому. — Окей, постой. Понял. Мы оба правы. Ты к этому ведешь? — Он принуждал себя дышать ровно, вдох-выдох. — Ты говоришь, что реальность субъективна. «Что чушь собачья, но черт с ним, продолжай заговаривать его. Пусть будет доволен, во всяком случае до тех пор, пока… Не случится что-нибудь. Боже, как мне выкарабкаться из этого?» — Именно это я и говорю, — подтвердил Рувик, тихо ступая босыми ногами по кафельному полу. Он снова стоял спереди, его колени упирались в колени Себастьяна, его руки добавляли веса приковавшим запястья наручникам. — Видишь ли, Себастьян, то, что я ищу, ничто иное как способ изменить мир. Мой мир. Ты способен понять, почему я был не доволен своим миром, и тем, как он… стимулировал меня. — Значит, ты… — Себастьян поколебался, ожидая возросшей силы тока в любой момент, но если он мог впечатлить Рувика, пусть даже самую малость… — Так поэтому ты… Проводишь эксперименты с мозгом? — спросил он, пытаясь сосредоточиться и действовать так, как полагается детективу. — Если ты изменишь то, как твой мозг воспринимает мир… Сам мир мог бы измениться. Верно? Так? Рувик на мгновение притих, но вскоре тишина снова заполнилась шумом механизмов. Себастьян поморщился — если бы только Рувик ответил, тогда бы у него было хоть какое-то представление о том, чего ему ожидать. Когда электроды вышли на полную мощность, он, наконец, ответил: — Да, совершенно верно. Себастьян преисполнился этим скромным достижением и оказался вознагражден. Его кожу покалывало от удовольствия, и он даже поймал себя на том, что ухмыляется, расслабляясь в своем заточении. «Нет, это неправильно». Как бы потрясающе это ни ощущалось, стыд и отвращение таились под этим как дурное послевкусие. «Он играется с тобой. Ты теперь собака Павлова? Перестань вестись». Покалывание ушло, и как раз в тот момент, когда Себастьян собирался вдохнуть, чтобы заговорить, на него неожиданно обрушился ещё один удар. Мерцающий жар, который так недавно был желаемым утешением, переплавился в страдание, и голос Себастьяна оборвался в сломанном крике. Было больно везде. Он был в челюстях монстра. — Ты больной урод! — выкрикнул Себастьян, как только ярость снова стала доступной. — Ты сказал, что я всё понял верно! — Есть только одна проблема, — произнес Рувик монотонно, как-будто и не слышал вспышки Себастьяна. Затем он забрался к Себастьяну на колени, расположив свои по обе стороны его бёдер. — А именно тот факт, что, несмотря на его прекрасное сложное устройство, мозг всего лишь орган. — Его колени упёрлись в спинку кресла, мешая ему приблизиться ещё, но Себастьян отпрянул как мог, мучительно осознавая, что его член всё ещё неуклюже торчит из штанов. — Им можно манипулировать, — продолжил Рувик. Когда Себастьян глянул вниз, он увидел покрасневшие, покрытые шрамами руки Рувика, и его передернуло, когда он вспомнил, как они залезали к нему в боксеры. — Его можно стимулировать искусственно. Его проводящие пути и синапсы могут быть пересечены, размыты, повреждены. Его можно контролировать. И тот, кто управляет мозгом, управляет реальностью. — Ты выжил из ума, — выплюнул Себастьян. — Это не то, как всё работает. Сними с меня эту штуку! — Он попытался оттолкнуть Рувика, но был не в том положении. — Слезь, нахрен, с меня! — Дабы привести ещё один грубый пример, давай поговорим о том, что ты сейчас испытываешь. Себастьян задержал дыхание. Кресло под ним гудело, было теплым, готовое к очередному раунду пыток, и он ждал, в напряженной неизвестности, натянутой до безумия, когда оно ударит. Но ничего не произошло, и Рувик снова начал говорить. — Удовольствие. Боль. Большинство людей скажет, что они действуют на противоположных концах спектра. Но правда в том, что они очень схожи. Себастьян судорожно сглотнул, но не осмелился прервать его, когда по проводам над ним побежал ток. Ему удалось остаться совершенно неподвижным, когда Рувик начал развязывать ему галстук. — Подумай над тем, как твоё тело реагирует на них, — его голосе послышалось насмешливое рычание. — Твой пульс — учащается. Твое дыхание — становится тяжелее. Напряжение, пот. — Он провел большим пальцем по линии челюсти Себастьяна, и тот вынужден был пересилить себя, чтобы не дернуться. — Адреналин течет по всему твоему организму. Но это справедливо для разных типов возбуждения. По сути своей… — Рувик переместил пальцы выше к голове Себастьяна и прошелся ими поверх коронообразной детали. — Любое количество захватывающих ощущений может возникнуть от стимуляции одной и той же области мозга. Он щелкнул чем-то по головному убору. Себастьян услышал, как металл звякнул о его ноготь, почувствовал вибрацию, пронзающую его череп. Едва ли он мог описать, что последовало за этим. Сердце у него ёкнуло, дыхание перехватило, прямо как и говорил Рувик, но это не было ни болью, ни удовольствием — не от этого у него задрожали веки, а пальцы на ногах поджались. Чувство было острым и ноющим одновременно, раздражающим и удовлетворяющим, как от натяжения больной мышцы. Его мозг запутался в спагетти, пытаясь вычленить здесь рациональность. — Нет, — сказал он, не задумываясь. — Не делай этого снова. — Я знаю, что ты не это имел в виду. А затем, благодаря креслу, оно стало повсюду. Себастьян застонал, охваченный противоречивыми чувствами. Первобытные потребности спиралью поднимались и опускались по его трясущимся конечностям; он хотел бежать, поймать, поглотить, быть поглощенным, хотел — — Не лги мне, Себастьян, — сказал Рувик. — Я знаю, что ты хочешь ощутить то, что будет дальше. Себастьян успокоился, но эхо осталось под кожей. — Нет, нет, я… — Ход его мыслей улетучился, и он не смог вспомнить, что собирался сказать, не говоря уже о том, имело ли оно вообще значение. — Рувик. Просто… Стой. — Потому что есть ещё одна вещь, которая объединяет эти, казалось бы, противоположные ощущения, — как ни в чем ни бывало продолжил Рувик, двигаясь вперед и вжимаясь в бёдра Себастьяна. — Предвкушение. Ты всегда ищешь, что будет дальше. Для таких простых умов как твой, возбуждение является не более чем средством достижения цели. Ты тратишь каждое его мгновение в ожидании последнего момента кульминации. Себастьян видел намеки на движение у рук Рувика. Желчь обожгла его горло, когда он представил себе, как Рувик демонстрирует очередной «грубый пример», и прикусил губу, опасаясь, что любой протест будет воспринят как приглашение. Степень его обреченности приняла, наконец, пугающие очертания; Рувик не убивал его. Себастьян подозревал, что Хименес ошибался — его смерть, хоть и приятная, все же не была единственной целью Рувика. Быть может, он выжидал нужного момента, пока Себастьян не истощится, а его возведенные стены не начнут рушиться, и тогда он бы смог проскользнуть через складки его мозга со всей точностью и зловещим умыслом картинки с лоботомией. После всех своих страданий Себастьян попал в середину паутины, его мозг и тело беспомощны и вне его контроля. И он с дьявольской ясностью вспомнил, как Джозеф поднес пистолет к своему виску. — Рувик… — Ему не нужна была помощь адского устройства позади него, чтобы чувствовать панику, прогрызающую рёбра. — Рувик, постой. — Боль может предоставить очень схожее ощущение, — произнес Рувик, надавливая на плечи Себастьяна так, чтобы они оказались прижаты вплотную к спинке кресла. — Когда ты пойман, в агонии всё, что тебе остается, это умолять, чтобы она прекратилась. Значение имеет только то, что она кончается. — Рувик — — Два… Один. «Я схожу с ума», — подумал Себастьян, вновь терзаясь в мучениях, извиваясь в руках Рувика и приковавшем его металле. Через его сжатые челюсти вырывались проклятия. Становилось всё труднее сохранять ясность мысли, и он не думал, что к тому моменту, как Рувик закончит, от него останется хоть что-нибудь. — Но что если я пообещаю тебе, что и то, и другое станет бесконечным? — говорил Рувик, и сердце у Себастьяна замерло. — Что если я буду давать тебе боль и наслаждение в равной мере, снова и снова, до тех пор, пока твое тело не достигнет своего предела? Возможно, тогда ты сможешь, наконец, сосредоточиться на каждом из них без такого нетерпения. Ты можешь быть свободен от предвкушения и попросту… принимать участие, — Он мягко и мокро прошелся языком по своим губам. — И принимать, принимать… — Нет, — Себастьяна охватил неподдельный ужас, но все, что он мог сделать, так это только съежиться. — Нет, нет, хватит — — Что если я мог бы поделиться с тобой своим миром? Миром, где весь ужас и экстаз всей жизни можно превратить в одно пронизывающее ощущение. — Пальцы Рувика сжались в кулаки на жилетке Себастьяна. — Однажды ты обвинил меня в том, что я пытаюсь вызвать у тебя сожаление к себе. Но всё, что я когда-либо хотел, чтобы ты чувствовал — именно это, Себастьян. И теперь ты будешь. Себастьян раскрыл рот, но у него не было времени на слова. Молния поразила его в самое сердце. Его тело захлопнулось как капкан, и он оказался переполнен слишком разными и слишком интенсивными, чтобы идентифицировать их, раздражителями. Он пытался дышать, говоря себе, что Рувик лжёт, и что это закончится — Боже, оно должно было закончиться — но снова и снова жар проходил через него, от головы до пульсирующего сердца, до дёргающихся бёдер, к его пальцам. Агония и желание преследовали друг друга бешенными кругами через его кости и плавили нервы. Он никогда не чувствовал себя таким опустошающе живым, и по мере того, как это продолжалось, всё вокруг становилось размытым и обострялось одновременно. Его учащенный пульс и отяжелевшие легкие забыли о руке с хлыстом, подстегивающей их; был только шум, который становился всё громче перед глазами. Вспышки его жизни сплелись в ослепляющий свет, который заполнил каждую его клеточку до отказа. Шум стал всем его существом; он стал потребностью, и он опустошал его. Ему было нужно, и он не знал, что именно. Внутри него горели звезды, и он не мог их вытащить. Этому не было конца. Он не мог действовать. Он мог только принимать, принимать, крича, и Рувик был близко к его уху, шепча: — Да, Себастьян. Принимай участие. Что-то не выдержало. Руки Себастьяна давно онемели, и ему потребовалось немало времени, чтобы осознать, что его левая рука освободилась, а наручники поверх его окровавленного запястья искорёжены. Подобно зверю он вцепился в спину Рувика, сбитый с толку, цепляясь за него как за спасение, хоть и не стоило делать этого. Рувик не реагировал. Он терпеливо ждал, пока Себастьян обмякнет перед ним, пока слезы не хлынули из его глаз и каждый вздох не стал всхлипом. Он ждал, пока весь человеческий разум не рухнет, и мир постепенно не исчезнет как задутые свечи. — Себастьян. Он не мог ответить. Шум исчез — с тем же успехом он мог быть мёртв. Он мог быть уже мёртв. Он страдал от неудовлетворенной потребности и не мог дышать. — Себастьян, — Рувик коснулся его щек, — Ты плачешь? Себастьян судорожно дергал Рувика за куртку, с трудом контролируя свою единственную свободную конечность. — Пошел… к черту. Рувик стер слезы большими пальцами. — В последний раз, когда я плакал, мой отец был рядом, — прошептал он. — И он сказал: «Доктора говорят, что у тебя нет никаких ощущений в этой части тела. Так почему ты плачешь?» Я пытался объяснить ему, что некоторые телесные реакции непроизвольны, но это не имело значения. — Он просунул большие пальцы под стабилизирующую пластину, чтобы вытереть закрытые веки Себастьяна. — Поэтому когда я убил его, я забрал его глаза, чтобы помочь ему понять. Еще один грубый пример, если будет угодно. Себастьян съежился, вздрагивая, когда Рувик провел ногтями по его закрытым глазам. Но затем Рувик вздохнул; его дыхание прошипело мимо подбородка Себастьяна. — Но тебе не нужно беспокоиться об этом, — сказал он. — Мы оба понимаем непроизвольные телесные реакции. — Он убрал свои руки. Он всё ещё издевается над тобой. Себастьян зарычал, его страх уступил место гневу. Всё ещё трясясь и в большинстве своем ничего не видя перед собой, он наощупь добрался до груди Рувика и вцепился ему в горло. — Я убью тебя, — проскрежетал он, ногтями впиваясь в шрамы. — Я, блять, убью тебя! Но Рувик только оперся на его руку, наклонившись вперед. — Тогда тебе нужно сжать сильнее. Себастьян попытался. Он вложил в руку как можно больше силы, но его ладонь не прекращала трястись, и ничего из того, что он пытался сделать, не оказывало эффекта на его врага. Когда рухнула его фрустрация, она забрала с собой остатки его сопротивления, и он обмяк, его рука опустилась. — Хватит, — прошептал он. — Просто хватит. — Кресло снова начало гудеть; он всхлипнул и возненавидел себя за это. — Пожалуйста, хватит. Я не могу… — Он сгорал от ужаса перед тем, что должно было произойти. — Я не могу больше. Не могу… Пожалуйста, хватит. — Нет. Попробуй попросить о чем-то другом. Себастьян застонал; ему и без того было трудно оставаться в сознании, не говоря уже о разрешении очередной загадки. Он ухватился за куртку Рувика. — Ты… Пожалуйста, я… — Он сглотнул. К черту. — Мне не помешало бы выпить. Рувик тихо фыркнул. — Без проблем. Себастьян сморгнул, ему сложно было даже поверить, не говоря уже о том, чтобы надеяться, что Рувик говорит серьёзно. Затем к его нижней губе прижалось стеклянное горлышко. Запах алкоголя защекотал ноздри, и если бы в нем осталась хоть капля стыда, он бы смутился тому, как нетерпеливо взвыл. Рувик наклонил бутылку, и на одно ужасное мгновение Себастьян был убежден, что в его горло польется яд, но обоняние не подвело его: это было вино, красное вино, крепкое и землистое, как то, что обычно брала Майра на их годовщину. Он сглотнул его, смакуя обжигающую жидкость, и нашел в себе силы взять бутылку самостоятельно. — Тише, — прошептал Рувик. Он удерживал бутылку рукой за дно, чтобы Себастьян пил медленнее, когда тот попытался приподнять её выше. — Тише. Себастьян выпил всё до капли, и даже после того, как Рувик убрал пустую бутылку, он облизнул губы в поисках этого вкуса в последний раз. Это было пустым утешением, но он упивался им как мог. — Спасибо, — сказал он, прежде, чем смог осмыслить. Рувик приподнялся на коленях и положил ладонь на плечо Себастьяна, в то время как потянулся к спинке кресла. — Не стоит, — ответил он. Он выдернул что-то из устройства, и в течение нескольких секунд Себастьян видел перед глазами только белое пятно, пока зрение не вернулось. — Держи, — сказал Рувик, вложив металлический цилиндр Себастьяну в ладонь. Продолжая возиться, Себастьян переместил руку в поле своего зрения. Он держал металлическую рукоятку, с длинной, похожей на пик иглой на одном конце, кабель присоединен к другому. Когда он встряхнул ее, то почувствовал, будто бы она была присоединена к набору проводов, питающих всё оставшееся кресло. — Что… — Себастьян помедлил, зная, что не получит ответа. — Зачем это? Рувик уселся обратно, зашуршала ткань. Он взял Себастьяна за запястье и направил его руку вверх, вне зрения, так, чтобы игла была направлена во внутреннюю сторону. Металл заскрежетал обо что-то твёрдое с ужасным скрипом, от которого волосы встали дыбом, и Рувик быстро переместил деталь. — Вот так, — произнес он, наконец, удовлетворенно. — Вставляй. Себастьян сжал цилиндр в кулаке. — Во что я это втыкаю? Рувик накрыл ладонью руку Себастьяна и сделал всё за него. Игла встретила лишь слабое сопротивление с тихим влажным звуком. Себастьян задержал дыхание, и спустя мгновение осознал, что Рувик сделал то же самое. Затем игла вошла полностью, и цилиндр со щелчком встал на место. Рувик медленно выдохнул и переместил свой вес на колени Себастьяна. Он казался рассеянным, и когда его рука безвольно опустилась, Себастьян воспользовался возможностью, чтобы изучить, что тот сделал. Цилиндр размещался в гладком изогнутом корпусе, что-то вроде плексигласа. Проведя по нему кончиками пальцев, Себастьян обнаружил еще несколько отверстий, а ниже — грубый кожистый край. Пластина была пришита в это место. Он ощупал ее, и до него дошло, что она чуть шевелится под его пальцами, как раз перед тем, как он коснулся человеческого уха. Это в его грёбанной голове. Сердце Себастьяна заколотилось у него в горле, когда он дотронулся до уха Рувика, изгиба его челюсти, искалеченной шеи. Ты только что вонзил эту штуку в его хренов мозг. Дыхание дрожало в горле. — Что ты такое? — Он схватил Рувика за плечо и подумал, что может потерять сознание. — Что, блять, с тобой не так? Кресло заскрипело в коротком предупреждении, перед тем как пришел новый импульс. Он продлился лишь секунду, такой же ослепляющий и непостижимый, как и прежде, и Себастьян застонал, когда его и без того измученное тело изо всех сил принялось стараться вынести всё это. Плечо Рувика было его единственной опорой, и он так крепко вцепился в него, что почувствовал, как Рувик задрожал вместе с ним. Рувик тихонько мычал, вытягивая спину и расставляя колени. Это тоже было в нём, и он наслаждался этим. Себастьян содрогнулся от отвращения. — Вот оно, — заговорил Рувик, его голос был хриплым от восторга. — Единственный результат моих исследований, на который я не могу претендовать. Это дар, которым меня наградили эти предатели. — Он накрыл руку Себастьяна своей ладонью, а другую прижал к его груди. — Все человеческие ощущения, вся человеческая память слились в единый нескончаемый шум. Ты ведь слышишь его, не так ли? — Его дыхание участилось. — Чувствуешь, как он пронизывает тебя насквозь. Их обоих снова тряхнуло, и Себастьяна это устроило. Воспоминания из его жизни потрескивали перед глазами как пятна пленки, и его тело напрягалось, пылая светом и энергией, которую он не знал, как использовать. Он нуждался в этом, всеми фибрами своей души, и Рувик был сейчас рядом с ним, глотая воздух и шипя. Они переплетались и прижимались друг к другу почти интимно. — Я не могу, — задыхался Себастьян. — Не могу… Рувик жестоко рассмеялся. — Сможешь. Третий раз грозился разорвать Себастьяна на части, и он не кончался. После целой секунды сладкой пытки, не сбавляя шага, он уже знал, что оказался в полном дерьме. Это было слишком — слишком много боли, грызущей его кости в щепки, слишком много страха и отвращения, гниющих в его внутренностях. Слишком много нескончаемого несфокусированного ни на чем желания, вскипающего внутри. Он нуждался и хотел, и ничего не было достаточно. Шум пульсировал в каждой его клетке, и он был уверен, что в любой момент может рассыпаться в кровь и пыль. Но тут Рувик подался вперёд. Его тоже трясло, он жадно ловил ртом воздух между глубокими стонами. Себастьян обхватил рукой поясницу Рувика и потянул на себя, притягивая их двоих друг к другу так близко, насколько только было возможным. Грубое трение о его член возымело свой эффект; наконец, он ощущал что-то настоящее, что-то, что он знал, было осязаемым, а не результатом дьявольских когтей в его мозгу. Внезапно шум, рассеивающийся в нем, нашел свой фокус в похоти. Агония и неопределенность стали топливом для внезапного и всеохватывающего голода, от которого его кровь застучала в венах. Потому что ему был понятен секс. Он пробовал его, наслаждался им. Его член, твердеющий рядом с трясущимся телом, имел гораздо больше смысла, чем клубок инстинктов, которому Рувик подчинял его, и Себастьян переключил всё своё внимание туда. Он дергал Рувика за талию, рывками вскидывал бёдра, пытаясь вовлечь того в какое-нибудь ответное движение, которое отвлекло бы разум от хаоса, но Рувик только продолжал шептать и дрожать, не проявляя никакого интереса. Совсем отчаявшись, Себастьян сделал единственную вещь, которая пришла ему в голову: схватил Рувика за шею сзади и затащил его в поцелуй. Рувик дернулся от неожиданности. Кресло скрипнуло с пронзительным звуком, и головная часть качнулась назад, утягивая Себастьяна за собой. Он вскрикнул, когда его шею потянуло к спинке кресла, а спина выгнулась дугой на подушках. Боль угрожала нарушить всю его концентрацию; для шума было так просто превратиться в одну лишь агонию, и на несколько мучительных секунд он стал ею, разрывая на части со всех сторон. Он не мог сдержать крика. Затем был рот Рувика, вынуждающий замолчать. Его руки оказались на лице Себастьяна, уверенные и властные, сам он сильно прижимался. Поначалу он был груб, но Себастьяна это мало заботило; он вновь обхватил Рувика за талию и потянул на себя. Наконец, Рувик понял. Он позволил Себастьяну вести, покачиваясь на бёдрах при каждом движении его руки. Выступы его шрамов дразняще терлись о возбужденный член Себастьяна, и Себастьян застонал от отчаяния. «Это всего лишь секс, — отчаянно твердил он самому себе. Он толкнулся меж бёдер Рувика и всосал его губы до синяков. — Ты этого хочешь. Он даёт тебе то, что ты хочешь, вот и всё. Это ничего не значит». Когда отрицание и стыд угрожали вывернуть его желудок наизнанку, он сфокусировался на шуме, со всем его вибрирующим совершенством, и позволил ему пронзать себя насквозь. Все его инстинкты были сосредоточены на человеке, шипящем ему в рот. Он позволил Рувику стать всем для него. Рувик, чудовище, каковым он и являлся, вынуждал его. Он стонал, сжимался и трясся, удерживаемый рукой Себастьяна. Когда его голос становился громче, становился рваным, нуждающимся, работа механизмов усиливалась. Его дыхание было короткими прерывистыми вздохами, и его кожа жгла Себастьяна, когда они касались друг друга. Себастьян и сам был не лучше. Он не мог дышать, не мог остановиться, и сколько бы ни боролся за контроль и управление, в конечном итоге всё, что он мог делать — это принимать, снова и снова. Даже когда он кончил на обнаженный живот Рувика пульсом облегчения за пульсом, машина не прекратила мучить его. Она распространяла его удовольствие по всему телу, вызывая раскаленные оргазмы в животе, в кровоточащем запястье, в сжатых пальцах ног и в ненадежном мозгу. Каждый удар его сердца пробуждал блаженство, до такой степени мощное, что оно было смертельно опасно, в каждом искривленном капилляре, до тех пор, пока Рувик тоже не закричал, и их голоса не начали рушиться меж губ друг друга. Машина остановилась. Зажимы разжались, ремни отскочили и головной убор соскочил с головы со скрипом ржавого металла. Себастьян потерял себя. Он был слишком напуган, чтобы радоваться; он привалился к груди Рувика, и ему пришлось вспоминать, как дышать. Поначалу Рувик не обращал на него внимания, тоже пытаясь восстановить ясность ума и функциональность. Затем он обнял Себастьяна руками, баюкая его пульсирующую голову, слегка почесывая те места на голове, куда кресло принесло больше всего урона. — Тшш, — успокаивал Рувик, хоть и голос его был холоден. — Бедный Себастьян. Не волнуйся. — Он наклонился к уху Себастьяна. — Станет проще, когда ты привыкнешь. Всхлип застрял у Себастьяна в горле. Он не мог перестать дрожать от осознания всего, что произошло, всё ещё могло произойти, подкравшегося к нему тут же. Он хотел оттолкнуть Рувика, снова обхватить пальцами его горло, сжать его со всей силы, но он едва мог поднять руки. В конце концов, всё, что он смог сделать, так это беспомощно вцепиться в талию Рувика, рыдая ему в грудь. Он был разбит, сломан. Весь его мир рухнул, и только Рувик остался среди пепла. — Ру… — Себастьян крепко зажмурился. — Рувик… — В конце коридора есть кровать, — сказал Рувик, перебирая волосы Себастьяна. — Теплый матрас, мягкая подушка. Я отнесу тебя туда, и ты сможешь спокойно поспать, пока всё не закончится. Сон. Себастьян едва не кончил снова от этой мысли. Сон, да. Боже, дайте мне сон. Пусть это всё окажется плохим сном. Он с благодарностью уткнулся в Рувика, но затем почувствовал, как тот пошевелился, и тихий скрежет металла об пол снова заставил его кровь похолодеть. — Что… — Его голос оборвался; он облизнул губы и попытался вновь. — Что насчёт Джозефа? Кидман? Лесли? Рувик фыркнул. — А что с ними? — Где они? — Постепенно мир Себастьяна возвращался, принося с собой нежелательные напоминания. Он снова подумал о том, как Рувик изучал его тело, и ему захотелось блевать. — Почему ты просто не отпустишь всех нас? — Я имею дело только с тобой, — ответил Рувик. — В любом случае, слишком поздно для остальных. Больше не беспокойся о них, Себастьян. Себастьян скривил лицо. — Они мертвы? — Нет. И если они не хотят этого, всё, что от них требуется, так это не стоять у меня на пути. Движение вонзило в конечности Себастьяна иголки и булавки, но он всё равно сделал попытку. Он толкнул Рувика в грудь и осел, хоть ему всё и ещё и приходилось полагаться на опору кресла, чтобы оставаться в вертикальном положении. Он долго смотрел на Рувика: на его кожу, белую, как кость, и покрытую тяжелыми шрамами; в его глаза, острые и бледные, как у хищника; на отвратительно выставленный на обозрение его мозг в ложе из грубых швов. Он едва был человеком. — Что тебе на самом деле нужно? — был вынужден спросить Себастьян. — Как всё закончится? Рувик стоически посмотрел на него. — Я уже сказал тебе, — ответил он. — Я пытаюсь изменить мир. Себастьян почувствовал озноб. Он поверил. Он мог слышать, как шум скачет взад и вперёд между его барабанных перепонок, и представил, как он поёт из сотни черепов. Он подумал о бедном Джозефе, скорчившемся на церковной скамье под его тяжестью — идеальный снимок тысячи жертв, последовавших за ним. Со всем живым ужасом, на который было способно его воображение, он представил, какой мир создал бы Рувик, будь у него такая возможность. Себастьян облизнул губы, протянул руку и провел пальцами вниз по шрамам от ожогов, покрывающим грудь Рувика. Рувик дернулся, но не попытался воспрепятствовать или задавать вопросы. Его взгляд был неумолим, и Себастьян едва не потерял самообладание, чуть не впав в панику вновь. Потребовался еще один глубокий вдох, чтобы укрепить его убежденность. — Знаешь, — начал он. — Честно сказать, был момент, когда мне почти стало жаль тебя. Там, в амбаре. — Живот Рувика напрягся под его рукой, Себастьян ощутил то же самое. — Так много… ночей я пытался представить себе, каково это. — Он опустил руку и с вызовом встретил пристальный взгляд Рувика. — Ты не должен был выжить. Глаза Рувика сузились. — У нас с тобой нет никакого дела, — сказал Себастьян. — Нет ничего, что ты можешь сказать или сделать, чтобы удержит меня от попытки остановить тебя. Твой мир умрет вместе с тобой. Несколько мгновений Рувик оставался тихим и неподвижным; Себастьян ждал его, взгляд за взглядом, полный решимости не дрогнуть. Затем Рувик отвёл взгляд. Его рот искривился от горького разочарования. — Пусть будет так. Он схватил Себастьяна за запястья и прижал их к подлокотникам. Правый наручник захлопнулся, а заместо сломанного левого вокруг руки Себастьяна обвилась колючая проволока. Себастьян отреагировал слишком поздно, чтобы избежать этого. К тому времени, как он начал сопротивляться, шипы уже впились в его кожу. — Чёрт! — Себастьян всё равно сопротивлялся, но затем Рувик схватил головную часть и рывком опустил ее на место. Зажимы впились в кожу головы и иглы вонзились со всех сторон. Машина вновь заработала, заполоняя комнату угрожающим жужжанием электричества. Себастьяна затрясло. — Боже, стой. Стой! — Он тяжело дышал с каждым паническим вздохом, а его волосы стояли дыбом от статического электричества. Он хотел взять слова назад, пообещать Рувику покорность, но всё, что из него вырывалось, было давящимися беспомощными стонами. Нет, хватит. Хватит, пожалуйста. Я не могу. Я не могу. Вес Рувика пропал с его колен. Когда он заговорил, его голос был полон презрения и звучал у выхода из комнаты. — Как я уже сказал — станет проще. — Ты…! — Себастьян дергал поручни, пока его руки не онемели. — Я убью тебя! — закричал он, вне себя от ярости и отчаяния. — Я, блять, убью тебя! Богом клянусь, Рувик, я… Я… — Кресло начало наращивать своё крещендо; слезы покатились вниз по щекам, и Себастьян не мог их остановить. — Не уходи! Пожалуйста, не… Черт побери, не оставляй меня здесь! Но Рувика уже не было, и всё началось снова.