(1)
Горящая цепь факелов в горах напоминала силуэт огненного дракона с обжигающим взглядом. Людские голоса, ржание лошадей и собачий лай накатывали волна за волной, и этот шум мог заставить сердце услышавшего его человека трепетать от страха. Женщина обнимала ребенка дрожащими руками. Холодный пот насквозь пропитал одежды, и с каждым порывом ночного ветра ей казалось, что сверху она покрылась тонкой корочкой льда. Ее кожа застыла, равно как и ее сердце, а между ними находился лишь слой плоти и крови, но исходящего от него отчаянного тепла все еще было недостаточно, чтобы согреться. Внезапно женщина оступилась, и ее нога соскользнула с неустойчивого камня. Издав короткий пронзительный вскрик, она закрыла глаза и изо всех сил прижала к себе младенца, мысленно приготовившись к удару о землю. В этот момент позади нее протянулась длинная бамбуковая жердь, легко и быстро удержавшая ее от падения. Женщина остановилась так резко, что бамбук прогнулся под ее весом и подтолкнул ее вперед. Бамбуковая жердь без усилий промелькнула за спиной и помогла вновь обрести надежную опору. — Осторожнее, — прозвучал чуть хрипловатый голос. Говорящий оказался высоким стройным мужчиной, одетым в лохмотья. На его шее, подобно бирке на собачьем ошейнике, болтался кусок дерева, на поясе — покрытая пятнами ржавчины фляга, и все в нем кричало о полнейшем отсутствии интереса к собственному внешнему виду. Его взъерошенные волосы закрывали половину лица, он с трудом держал глаза открытыми, и, кажется, от него доносился легкий запах хмеля. По облику незнакомца неясно было, сколько ему лет, но выглядел он не очень-то пристойно. Изо рта торчала травинка, в руках была зажата невесть где подобранная бамбуковая жердь, а за спиной виднелся меч, завернутый в тряпки. Двигался он развязно, слегка покачивая плечами при ходьбе; весь его облик говорил о готовности начать задираться и скандалить по первому же поводу. Появись кто-то подобный посреди улицы, большая часть прохожих скорее всего пожелала бы держаться от него на почтительном расстоянии. Однако сейчас за этой женщиной с ребенком на руках гналась целая армия людей, жаждущих ее смерти, рядом же оставался лишь один этот человек, на чью помощь она могла рассчитывать, как на спасительную паутинку, опущенную богами из райского сада. С этой мыслью удалось свыкнуться, но как даме знатного происхождения ранее ей не приходилось сталкиваться с вонючими грязными выходцами из далекой глуши — в душе она продолжала его бояться. Оттого в момент, когда мужчина направился к ней, она, все еще крепко обнимая ребенка, подсознательно сделала шаг назад. Несмотря на то, что у незнакомца было лицо уличного попрошайки, он, вопреки ожиданиям, проявил наблюдательность и в тот же миг заметил ее страх. Оставив попытки приблизиться, он вытянул вперед бамбуковую жердь и сказал: «Хватайтесь». Женщина бросила на него осторожный взгляд и в нерешительности схватилась за жердь. В длину та была около семи-восьми чи (2), но в пальцах мужчины вела себя гибко и проворно, словно продолжение руки, и в любое время могла дать опору. Помимо этого жердь разделяла их двоих, не заставляя женщину ощущать себя не в своей тарелке. Бамбуковая палка, в которую она вцепилась, подарила легкое чувство безопасности; заикаясь, она проговорила: — В… великий воитель Шэнь. — Шэнь Сань, бандит, а не какой-то там великий воитель, — лениво ответил мужчина. — Госпожа, хоть я и не произвожу такого впечатления, но я никогда не причиняю людям вред без причины. Не извольте беспокоиться. — Г… господин Шэнь Сань, — тихо пробормотала она. — Премного благодарна вам за руку помощи, что вы протянули мне и моему сыну. За столь великое благодеяние мне нечем отплатить… — Мхм, — откликнулся Шэнь Сань на ее благодарность и продолжил: — Всегда рад помочь, а отплачивать мне нет необходимости. Это задание, которое мне поручили выполнить. — Мой покойный муж… когда мой покойный муж был жив, посетители стекались в наш дом сплошным потоком. Когда же за одно утро он попал в беду, вся эта толпа, весь императорский двор бросал камни на упавшего в колодец, но ни один не произнес и слова против. Вы же встретились со мной и моим мужем совершенно случайно, почти как ряски на воде… Госпожу, вероятно, переполняло волнение, и потому ее долгой речи не виднелось ни конца ни края. Шэнь Сань чувствовал себя, как если бы над ухом слабо и тихо жужжала пчела, и голова распухала от нудящего звука. Но глядя, как она мелко дрожит от холода, Шэнь Сань не мог позволить себе приказать ей заткнуться, так что ему оставалось лишь ковыряться в ушах. Внезапно его взгляд сосредоточенно застыл, и вся его подвижная фигура резко замерла на месте. Бамбуковая жердь неожиданно толкнула женщину вперед. Та тут же подавилась своими пространными рассуждениями; перед ее глазами блеснула холодом сталь клинка. Ночной воздух, от движения меча ударивший в лицо, впился в кожу осколками льда. На щеку капнуло чем-то теплым, после чего в нос ударил запах крови. Женщина в ужасе потеряла дар речи. То, что упало на землю перед ней, напоминало не то птицу, не то лису с необыкновенно острой мордой: крохотное мертвое тельце, разрубленное надвое ударом меча, покрывала серая шерсть, из спины же росла пара крыльев. Багрово-красные бусинки глаз по-прежнему оцепенело таращились в пустоту, будто продолжали неотступную слежку. — Цяньличжуй (3). Ловчие, преследующие за тысячу ли. Зачем ради поимки вдовы с ребенком прикладывать столько сил, словно стремишься развязать войну? — фыркнул Шэнь Сань и тряпкой вытер меч от крови. Он перевернул лежащие на земле останки носком ботинка и протянул руку: — Госпожа, позвольте мне взглянуть на вашего сына. Шэнь Сань без долгих разговоров развернул пеленки младенца, опустил голову и тщательно обнюхал ткань. Он уловил лишь облачко слабого аромата, являющего собой нечто среднее между запахом женских румян или пудры и храмовых благовоний; едва уловимого, но при приближении — острого и едкого настолько, что начинало щипать в носу. Вновь раздались пронзительные птичьи крики: в ночном небе кружились семь или восемь ловчих, и их громкие вопли, которые вдалеке разносило эхо, иглами пронзали небесный свод. — На вас оставили запах, привлекающий этих тварей, — произнес Шэнь Сань. — Уходим, живо! Кто знает, сколько так называемых ловчих вырастили преследователи — эти монстры нападали один за другим, и одного за другим Шэнь Сань разрубал их на кусочки, едва не утопая в кровавом дожде. Визг мелких тварей, как и следы крови, вехами указывали путь погоне, приводя ее все ближе и ближе к беглецам. Шэнь Сань бросил короткий взгляд на женщину и подумал, что длинные ноги ей даны были разве что для красоты. Единственный способ ускользнуть от преследователей заключался в том, чтобы приделать к ней пару колес, иначе попытка убежать от несущейся за ними во весь опор толпы непременно провалилась бы. Потому Шэнь Сань остановился и сказал: — Прошу простить мою бестактность, госпожа. Он втолкнул этих двоих в замаскированную горную пещеру и снял с мальчика пеленки, а с женщины — верхнее платье. После чего скатал одежду в подобие человеческой фигуры, повернулся и посмотрел на полных нетерпения и надежды мать и сына. Шэнь Сань опустил рядом с ними свою флягу с вином и все съестные припасы. — Покинув горы, в двадцати ли к югу найдете переправу, где вас будет ждать лодка моего друга. На него можно положиться. Он поможет вам избавиться от преследователей, когда пересечете реку. Госпоже есть куда пойти на юге? Женщина тихо ответила: — У меня есть родственники, у которых можно укрыться. — Что ж, в таком случае, этот недостойный бродяга не станет совать нос в чужие дела, — Шэнь Сань кивнул в знак согласия. В тот момент он случайно встретился взглядом с младенцем. Странно, но вопреки всем событиям жуткой ночи ребенок не шумел и не плакал: только смотрел черными, похожими на соевые бобы глазами на беспорядочный и прекрасный мир, в который едва успел прийти, и ощущалось в этом нечто божественное. Захватившее Шэнь Саня чувство было настолько удивительным и редким, что он одарил малыша улыбкой. И тогда женщина обнаружила, что его глаза сияют точь-в-точь как пара звезд. Шэнь Сань снял с шеи деревянную табличку. На ее лицевой стороне было выгравированы два слова — «хранитель душ», — а на обратной — четыре странных фразы. Стиль их выдавал принадлежность кисти типичного бродяги-шарлатана, предсказывающего судьбу на обочине дороги. Мужчина повесил кусок дерева ребенку на шею: — Моя мать говорила, я родился вместе с ним, и он способен превращать несчастье в удачу. Подозреваю, она все выдумала, но все же я дожил до своих лет, на своем веку не зная ни несчастий, ни болезней. Дарю это тебе — во имя душевного спокойствия. Женщина торопливо окликнула его: — Господин Сань, а как же вы? — Этим бесполезным ублюдкам меня не догнать, — отмахнулся Шэнь Сань, будто не придавая всему этому значения. — Спрячьтесь хорошенько, у меня есть способ вырваться. — Господин Сань! — в смятении выкрикнула она. Тем не менее, Шэнь Сань сунул под мышку ту фальшивку, которую сделал из младенческих пеленок, и, не вставая, отдал матери и сыну прощальный поклон. Его силуэт юркой ласточкой в мгновение ока испарился в непроглядной ночной темноте. Ловчие учуяли манящий запах, идущий от ткани в его руках, и бросились следом как потревоженный осиный рой. Бесчисленные огни факелов стекались к вершине стройными рядами. Вооруженные солдаты в доспехах преграждали все горные тропы, ведущие вниз, и Шэнь Сань оказался в западне. Здесь, наверху, завывал ветер; Шэнь Сань, окинув взглядом могучее войско, улыбнулся легкой, невесомой улыбкой. И на глазах надвигающейся толпы бросился с обрыва.(2)
Правую руку словно выкрутили. Кости отчетливо затрещали, заставив живо очнуться от приступа накатившей боли. Шэнь Сань невольно пошевелился и с усилием открыл глаза. Мрачный затуманенный взор осветил сидящий в поле зрения человек: он был одет в черное, и его длинные волосы струились как вода. Шэнь Саню не удавалось ясно разглядеть, женщина это или мужчина — увидел он лишь опущенные ресницы цвета воронова крыла.«Бессмертный», — подумал Шэнь Сань, испытывая смутное замешательство. Бессмертный почувствовал его движение и мягко, успокаивающе проговорил на ухо: — Ты вывихнул сустав. Его нужно вправить, потерпи немного. «Тц, все-таки мужчина», — Шэнь Сань разочарованно потерял сознание. Господин Шэнь Сань, находясь в полном расцвете сил, разумеется, не стремился оказаться загнанным на скалу и, спрыгнув с нее, разбиться насмерть. Он заранее придумал отвлекающий маневр: одним махом сиганув вниз, он тотчас выбросил в воздух паутиноподобную тонкую нить, которую до этого прятал в рукаве, и повис на старом дереве, растущем на горной круче и скрывшем его от чужих глаз. Ком тряпья, скрученный из верхних одежд, пеленок и воткнутых в них в качестве каркаса веток, Шэнь Сань скинул вниз: издалека это напоминало человека, что должно было отвлечь внимание преследователей. Шэнь Сань собирался дождаться момента, когда ищейки уберутся восвояси, и вскарабкаться обратно. Кто же знал, что эти господа разобьют на горе лагерь и станут разыскивать его повсюду, да еще разжигать огонь и готовить еду — в общем, делать что угодно, только не уходить прочь. Таким образом господин Шэнь Сань провисел на краю утеса день и ночь напролет и за это время давно перестал чувствовать правую руку. Встречный ветер, дующий с вершины, чуть было не превратил его в кусок вяленого мяса. Так дальше продолжаться не могло, и ему только и оставалось, что с помощью единственной оставшейся рабочей руки ползти вниз по горному склону, раз за разом налетая на скалу и ударяясь о камни, порой соскальзывая сразу на несколько чжанов (4). Преодолев полный опасностей спуск, Шэнь Сань с трудом достиг подножия и сорвался в бурные воды стремительной реки. Когда горячечный бред рассеялся, Шэнь Сань понял, что не имеет ни малейшего понятия, куда его унесло течением. Судя по всему, кто-то шестом или веслом выловил его из воды. Словно сквозь сон Шэнь Сань чувствовал на себе пристальный взгляд и время от времени ощущал нерешительные прикосновения чьей-то льдисто-холодной руки к лицу и кончикам волос; ноздри щекотал мерзлый, чистый запах раннего снегопада. Неизвестно, сколь много времени минуло, прежде чем на цвет дня опустилась тьма и водяной пар в воздухе сгустился, готовясь пролиться каплями росы.Ночные обитатели горной долины начали пробуждаться к жизни; когда где-то вдалеке раздался громкий рык незнакомого животного, Шэнь Сань мгновенно насторожился и, все еще путаясь в беспорядочных обрывках мыслей, окончательно сбросил с себя оковы сна. Он обнаружил себя лежащим на покрытой соломой кровати в маленькой хижине; травинки прилегали друг к другу так плотно, что постель ощущалась чистой, мягкой и очень удобной. Поврежденные от удара суставы были вправлены на место, сломанная кость левой ноги безупречно зафиксирована деревянной пластиной, все большие и мелкие раны на теле промыты дочиста и обработаны лекарством, от чего Шэнь Сань чувствовал себя гораздо бодрее. Стоило шевельнуться, как голос за спиной поинтересовался: — Ты пришел в себя? Выпей немного воды. Застигнутый врасплох Шэнь Сань приподнялся на локте и тотчас повернул голову в сторону говорящего. С тринадцати лет он путешествовал по миру, отточив свои навыки в боевых искусствах до непревзойденного уровня — иначе не осмелился бы прыгнуть с края такой высокой скалы. И впервые он совершенно не почувствовал, что кто-то подобрался к нему настолько близко. В этот раз Шэнь Саню посчастливилось рассмотреть незнакомца как следует. Молодой и очень бледный мужчина с изящным росчерком бровей и прекрасными глазами, словно сошедший с картины, распространял вокруг себя прохладное безмолвие, и казалось, что весь он соткан из метели. Шэнь Сань рассеянно посмотрел на него: — Ты… человек или?.. Тот поднял взгляд в ответ: — М? Его глаза были необыкновенными. Линии в их уголках неуловимо растекались, словно нарисованная слабой тушью облачная дымка (5), но рука, державшая кисть, явно не принадлежала истинному художнику — оттого кажущийся незавершенным росчерк придавал всему облику необъяснимо тревожную, зловещую ауру. Холод проникал в самую глубину, как если бы желал разом погасить все три огонька души (6) подобно пламени, колеблющемуся на тонком фитиле свечи. Пронизывал насквозь — и одновременно влек к себе. Неудержимо и безвозвратно. Шэнь Сань проглотил готовое сорваться с губ «небожитель» и вместо этого выпалил: — Яо? (7)(3)
Яо-сюн (8) называл себя «Вэй». Фамилии у него не было. Шэнь Сань спросил его, означало ли это имя «поднимающийся до облаков, непоколебимый как гора». Ответом было нет: оно состояло из двух иероглифов «гора» и «призрак», небрежно сложенных один над другим, и не то чтобы яо-сюна это как-то заботило. Яо-сюна отличала редкая немногословность; когда он открывал рот, то всегда шептал, когда не желал разговаривать — тихо смеялся. Его смех, видимо, обладал некой магической силой: Шэнь Сань чувствовал, что стоит тому улыбнуться, как бутоны усыпавших горы цветов, таившие в себе капли росы, все как один распускались, от чего колотилось сердце и захватывало дух. Яо-сюн был хорошей нечистью, воспитанной, порядочной и добросердечной: увидев, что Шэнь Сань сломал ногу, тот приютил его у себя, чтобы помочь залечить раны. На самом деле то, что яо-сюн не выкинул Шэнь Саня на улицу, уже могло считаться высшим проявлением человечности и великодушия. Заботились о нем тщательно. Яо-сюн каждое утро невесть где выкапывал редкие лекарственные травы, и значительное улучшение не заставило себя ждать; кормил его три раза в день — и пусть это не было изысканным кушаньем на яшмовом блюде, пойманная в горах дичь имела свой неповторимый вкус. В маленькой хижине нашлась даже доска для вэйци, выточенная вручную, как и двухцветные камни для игры. Пребывая в безделье на досуге, с яо-сюном можно было скоротать время в партии, ведя беседу не словами, но каждым сделанным ходом. Шэнь Санем порой овладевало обманчивое ощущение, что он уже покинул мир людей и, оступившись по пути, ненароком угодил в царство бессмертных. Каждое утро, открывая глаза, Шэнь Сань слышал, как свежий ветерок раскачивает колокольчики над окном, а их звон привлекает множество птиц, тут же начинающих наперебой галдеть на всю округу. Беззаботные дни тянулись долго. Не поднимали шума лошади и повозки, не препирались и не скандалили люди, да и многочисленные кровопролитные войны и драки в Цзянху обходили стороной здешние места. По ночам порывы ветра становились длиннее и резче. В новолуние стоило поднять голову, как вдалеке виднелась Звездная река (9), в полнолуние стоило опустить голову, как перед глазами повсюду распускались цветы морозных узоров (10). В маленьком садике, в тени раскидистой старой сливы, они с яо-сюном сыграли бесчисленное множество партий в вэйци. В остальное время они вели непринужденные разговоры обо всем на свете, запивая их вином. Да, у яо-сюна даже водилось вино, которое, согласно его словам, он сам и готовил, — выдержанное и густое, столь же полное классической старинной простоты, как и сделанная им игральная доска. Оно прекрасно годилось для того, чтобы промочить горло, не опьяняло и не причиняло вреда. Яо-сюн словно появился из земли. Он жил отшельником в богами забытом уголке в горах, где даже птицы не гнездятся, однако, вопреки всему, в своей жизни ни в чем не испытывал нужды. Выздоравливая, Шэнь Сань много раз спрашивал яо-сюна, что дало ему жизнь, но тот лишь улыбался и ничего не отвечал. Когда Шэнь Сань дошел до того, что начал выкрикивать имена цветов, деревьев и трав, будто объявляя названия блюд, его внезапно осенило: — Я понял! Яо-сюн, который в тот момент толок лекарственные травы в ступке, сказал, не поднимая головы: — Я не камелия, не жасмин, не азалия и не слива. — Да нет, не вся эта вульгарная безвкусица, — не то улыбаясь, не то нет, произнес Шэнь Сань. — Ты снежинка. Яо-сюн, услыхав подобную чушь, догадался, что все это — целиком и полностью праздная болтовня, но все-таки безнадежно покачал головой и терпеливо ответил: — Снег падает и сразу же тает, где уж там недолговечной снежинке успеть обрести сущность (11)? Нужно сменить тебе повязку. — Есть снег, который не тает, — Шэнь Сань передвинул повыше раненую ногу и, с трудом удерживая ее в горизонтальном положении, начал снимать деревянный лубок, все еще продолжая говорить без остановки: — В прошлом году я откликнулся на приглашение одного друга поехать на запад, и везде меня встречали бесконечные горы. В июле ледяной ветер дул как в самые холодные зимние дни. Снег шел все время, весь год и, наверное, тысячу лет до этого. По-моему, вполне может быть так, что ты — призрак, обретший жизнь нетающий снег на вершине какой-нибудь священной горы. Его разум внезапно словно опустел, а мысли выпавшей из мелодии нотой начали сбивчиво метаться, вытаскивая из уголков памяти когда-либо слышанные рассказы и легенды о необыкновенном. Пока Шэнь Сань невольно унесся в своих думах так далеко, яо-сюн уже тщательно обработал рану лекарством и заново наложил повязку. Движения его рук, быстрые и ловкие, были при этом чрезвычайно легкими и почти не причиняли боли. Опустив взгляд, Шэнь Сань видел лишь черную макушку: яо-сюн, встав на одно колено, дотрагивался до него с особой осторожностью. Как если бы касался не ноги неотесанного оборванца, где под обветренной кожей прощупывались привычные к нагрузкам мышцы, а легендарного сокровища, передающегося из поколения в поколение и по щелчку пальцев способного разбиться. Из небольшого котелка с кипящим супом с легким гудением вырвалась тонкая струйка пара. Хижина была сухой и чистой, постельные принадлежности и одежда пахли так, словно целый день сушились на солнце. Бродяга из Цзянху без семьи, дома и работы, перекати-поле, скиталец, подверженный превратностям судьбы… бывало время, когда полный рот подогретой каши мог заставить его глаза наполниться слезами восторга. Шэнь Сань был бродягой из бродяг, которого странствия привели на край пропасти, а течение бурной реки унесло в маленькую горную хижину. В этот миг что-то шевельнулось в его сердце, и ни с того ни с сего — будто злой дух дернул за язык — Шэнь Сань произнес: — Яо-сюн, ты выловил меня из воды, отдавал всего себя, чтобы залечить мои раны, и теперь, согласно всем законам народных преданий, в следующей сцене я должен отдать тебе тело и душу (12). Стоило яо-сюну это услышать, как пиала с лекарством упала на пол из его вмиг задрожавших рук и разлетелась острыми глиняными лепестками. Обомлевший Шэнь Сань сказал: — Я же просто… До того, как слово «пошутил» успело сорваться с его губ, яо-сюн, все так же не поднимая головы, поспешно собрал осколки и второпях выбежал прочь. Поднятый им порыв ветра всколыхнул висящие за окном колокольчики, и те зазвенели, не останавливаясь, словно стайка болтливых девиц с раздражающе мелодичными голосами. Шэнь Сань с запозданием пришел в себя и оторопело уставился на дверь, оставленную наполовину открытой. В замешательстве он кое-что понял. Точно так же, как в легендах ученый встретил лису-оборотня, потерявшийся путник — обольстительную демоницу в горах, а чиновник Сюй — госпожу Белую змею (13), он сам наткнулся на лиса, обольстительного демона, змея вместо змеи. Прекрасный плод, подарок небес, холодный и сладкий на вкус… но, будто упавший в песок, слегка скрипящий на зубах.(4)
Сказанная Шэнь Санем глупость протянула между ними наполненную неловким недоумением пропасть — будто после ночи, случайно проведенной в одной постели. С того дня они оба больше не вели себя столь же непринужденно и свободно, как в самом начале. Во время партий в вэйци они всеми силами старались смотреть на камни на доске, а не друг на друга, а когда все же заводили беседу, Шэнь Сань понимал, что по большей части не может найти слов, и чувствовал себя на редкость неудобно. Между тем, его сломанная нога быстро срослась. Шэнь Сань, толстокожий по природе, в многочисленных стычках привык получать раны от ножа, а потому не прошло и сотни дней, как он избавился от лубка и, какое-то время прохромав, без проблем начал бегать и прыгать — словно не на нем от падения со скалы не осталось живого места. И раз уж руки-ноги теперь были у него целы, исчезли все причины и дальше беззастенчиво пользоваться чужим гостеприимством. Кроме того, во внешнем мире все еще оставались дела, о которых надлежало позаботиться. В тот день яо-сюн поливал лекарственные травы, растущие в садике за домом. Шэнь Сань привел все в порядок и встал под навесом, бездумно смотря на его силуэт со спины. Яо-сюн невольно обернулся и встретился с ним взглядом. На какое-то время они застыли на месте, уставившись друг на друга, после чего яо-сюн выпрямился и, все еще стоя посреди своего лекарственного огорода, первым спросил: — Ты уходишь? — Да, — откликнулся Шэнь Сань, после чего, как если бы прятал истину подобно шилу в мешке, торопливо объяснил: — Мне поручили задание переправить вдову и сына министра Вана через реку, и я пока не знаю, что с ними стало, мне нужно пойти и проверить. Чиновник Чжан, которого отправили в ссылку за пределы северных границ, после праздника середины осени приглашал меня выпить кувшинчик-другой вина, так что некоторое время мне придется его сопровождать. Огорошенный яо-сюн на мгновение замер, а потом открыл рот: — Я… «Я тоже приглашал тебя выпить вина». — М? — Пустяки, — яо-сюн потупился. — В таком случае, мы еще встретимся. Странники из Цзянху подобны траве — никогда не прощаются и уходят без сожалений. Шэнь Сань опустил голову, поправил меч за спиной и вышел наружу, но, дойдя до ворот, внезапно остановился и обернулся посмотреть на яо-сюна, провожающего его взглядом. — За великую доброту не благодарят словами. Я буду хранить ее в памяти, а когда разберусь с поручениями, о которых говорил, возьму два кувшина отличного вина и вернусь… вернусь, чтобы… Его болтливый язык сейчас будто окаменел, по спине неожиданно потекла струйка пота, а жаркий, как от пара, румянец разлился от шеи до самых ушей, превратив его в заику: — Чтобы… чтобы… чтобы позволить тебе мной распоряжаться. Яо-сюн, кажется, слегка улыбнулся, и улыбка его была тоскливой. Шэнь Сань одарил его долгим глубоким взглядом и зашагал прочь. Он прошел вдоль реки около сотни чжанов и посмотрел издалека на хижину и садик рядом с ней. По мере того, как Шэнь Сань продолжал путь, в ногах все сильнее чувствовалась тяжесть, а внутри — пустота. У него не получалось набраться сил, даже сердце билось нехотя; вокруг шеи словно обвязали веревку и то и дело дергали и тянули за нее, заставляя раз за разом оглядываться назад. Не оставляющий следов господин Шэнь Сань больше не был необузданным и вольным. И тогда на него снизошло озарение: его околдовали, и он оставил в залог собственную душу. Ему придется вернуться.(5)
В конце сентября осенняя тоска погрузилась в грязь, а вся зелень поблекла и облетела. Меч Шэнь Саня разломился на куски. Однако этот меч, купленный не глядя в придорожной скобяной лавке, не стоил и нескольких цяней (14) серебра, так что Шэнь Сань ничуть не опечалился. Он вырыл в земле глубокую яму и закопал в ней нескольких наемников, посланных тайком убить чиновника Чжана, а затем поставил сбоку деревянную табличку с надписью: «Выгребная яма прогнивших псов — поставлено уважаемым господином Шэнем». После чего воткнул обломок меча рядом с табличкой, так, что снаружи торчала только рукоять — заносчиво и высокомерно. Помогавшие вести под руки оправившегося от шока чиновника Чжана друзья, мельком глянув на этот «шедевр», все как один увещевали Шэнь Саня, пока не заныли зубы: — Просто убить их еще куда ни шло, но что ты сейчас-то творишь? Хочешь беду на себя накликать? Как ты впредь будешь странствовать по Цзянху? — Я и не буду, — Шэнь Сань не спеша перевязал руку, которую поранил обломком меча, поднял голову и под яростными порывами северо-западного ветра посмотрел на юг. — Я решил отойти от дел и жить в покое. — Подожди-ка, и куда именно ты собираешься уйти на покой? — К источнику персиковых цветов (15) — пещере шелковой паутины (16). Это явно проклятое место вовсе не звучало, как нечто достойное, чтобы провести там остаток жизни. Друзья ждали момента, чтобы расспросить подробнее, какой злой дух в него вселился, но Шэнь Сань уже пустил в ход свое искусство без следов ходить по снегу: несколько больших прыжков, и даже тени его стало не видать. Путь на юг, проложенный сквозь глубокую осень, закончился, когда миром завладели метели и вьюги. Зима в этом году наступила исключительно рано и оказалась слишком холодной; к югу и северу от Великой реки (17) все покрылось слоем инея. Императорский указ об аресте и преследующие Шэнь Саня сильные снегопады привели к тому, что он валился с ног от усталости, но по какой-то трудно объяснимой причине в груди будто нарастал жар. Это побуждало Шэнь Саня нестись во весь опор подобно выпущенной из лука стреле, что жаждет вернуться домой. В разгар зимы Шэнь Сань, с ног до головы обсыпанный снегом словно мелкой солью, несущий на спине два кувшина тщательно отобранного хорошего вина, нашел ту маленькую горную долину, где он залечивал полученные раны. От одного взгляда на крохотную соломенную хижину в сердце цветами распускалась легкость и радость, и Шэнь Сань торопливо пустился было бежать со всех ног, но, кое-что вспомнив, замер и вернулся обратно. Встав лицом к резкому западному ветру, он тщательно отряхнул с себя дорожную пыль, а с помощью ледяной, пронизывающей до костей воды из озера оттер грязь, попавшую на штаны: от холода все десять пальцев покраснели, как вареные креветки. Шэнь Сань даже не забыл дочиста отмыть лицо, но замерзшие пальцы слушались плохо; когда он, взяв короткий кинжал, попытался сбрить усы и бороду, то по неосторожности порезал подбородок. Он спрятал следы своей оплошности под воротник и сделал вид, что идет медленно и беззаботно, готовясь открыть ворота, увидеть этого человека и со смешинкой в голосе произнести одну фразу: «Я пришел, чтобы старательно выполнять твои приказы». В нескольких сотнях шагов от дома его сердце уже ощущалось мягким, словно тушеный соевый творог. У Шэнь Саня на языке все вертелась одна эта фраза, повторенная не меньше тысячи раз; он представлял, как именно ее произнесет: как встанет, куда при этом посмотрит, каким тоном будет говорить, как улыбнется… все это было отрепетировано досконально. Когда он дошел до сплетенных из хвороста ворот, слова уже готовы были сорваться с языка, но Шэнь Сань внезапно уловил краем глаза, что двор весь засыпан тонким слоем ледяной крошки, поверх которой ложился снежный покров. Сломанные ветки и листья, словно изнуренные недугом, покрывали садик с медицинскими травами, целиком смешавшимися с грязью. На сердце сразу стало тяжело, а на смену былому жару пришел холод. Яо-сюн очень любил чистоту и порядок, и когда он был здесь, во дворе не нашлось бы ни одного опавшего листочка. Неизвестно, сколько времени прошло с тех пор, как он покинул эти места. Шэнь Сань замер в дверях на краткий миг, перед тем как войти внутрь с вином в руках, после чего, не переставая сновать туда-сюда, обыскал хижину — даже доска для вэйци посерела от грязи. Кроме тихонько покачивающихся ветряных колокольчиков, по-прежнему висящих над окном, все остальное казалось выдумкой, порождением горячечного бреда от тяжелых ран. Когда подул северный ветер, все рассыпалось в прах.(6)
Шэнь Сань поселился в хижине. Он неумело навел порядок во дворе, убрав грязь и снег, начисто вымел из дома пыль и золу, а принесенные с собой два кувшинчика вина закопал под деревом. Жестокие морозы закончились, и распустились цветы сливы, наполненные серебристым лунным светом и едва тронутые инеем. Планируя осесть надолго, Шэнь Сань укрепил хижину бревнами и камнем. Он выточил для себя деревянный меч и каждое утро тренировался с ним под громкий птичий щебет, днем охотился или вскапывал огород, отправляясь отдыхать лишь на закате. Теперь этот дом, обновленный и приведенный в порядок, больше напоминал не обитель бессмертных вне обыденности и мирской суеты, а настоящий семейный очаг. Там, где изначально располагался изящный сад лекарственных трав, Шэнь Сань посадил овощи, под ветряными колокольчиками висели в ряд сушеные фрукты и вяленое мясо, и от всех этих запахов, привычных для человеческого жилья, даже звон колокольчиков стал уютным, впитав в себя их густой аромат. Единственное, что Шэнь Сань не осмелился тронуть, это сливовое дерево у входа, а потому оставил его расти как вздумается, непринужденно и вольно. Шэнь Сань не успел моргнуть и глазом, как цветы сливы трижды распустились и трижды опали: он играл в вэйци сам с собой уже три года. Согласно уговору, он прибыл вовремя, но тот, к кому он спешил, так и не вернулся. В конечном итоге, очевидно, больше не было смысла ждать. Однажды вечером Шэнь Сань сполоснул и оставил сушиться доску для вэйци, после чего отмыл в пруду игровые камни. Он убрал висящие над окном сушеные фрукты и солонину и, не дожидаясь наступления темноты, привел в порядок свои пожитки. Вещей оказалось немного — все они уместились в один небольшой тюк, который Шэнь Сань проткнул деревянным мечом и подвесил у дверей. Погасив свет раньше обычного, он лег спать, словно утром ему предстояла дальняя дорога. Когда наступила полночь, а тонкий серп молодой луны безмолвно повис над ветвями сливы, от дерева вдруг отделилась одетая в черное фигура, бледной как снег рукой погладила узелок с вещами и, словно тень, беззвучно миновала дверь и проникла в хижину. Это был хозяин дома — Вэй. Три года назад Шэнь Сань покинул подножия гор, и с тех пор Вэй все время шел следом, наблюдая, как его мотает с севера на юг, а опасности подстерегают со всех сторон. Вэй видел раскинувшиеся перед ним бескрайние пейзажи, видел его на пике славы, когда сотни человек повиновались одному его призыву, — и посчитал, что он не станет возвращаться. Кто же мог знать, что Шэнь Сань оставит шум мира людей и все-таки вернется к нему? Сгорающему от стыда горному призраку не оставалось ничего другого, кроме как исчезнуть с глаз долой, превратившись в невидимку, и ждать в надежде, что тот вскоре разочаруется и уйдет прочь. Но Вэй не мог и помыслить, что ждать придется больше тысячи дней и ночей. Однако… От длинных взметнувшихся рукавов одежд поднялся легкий ветерок. Растянувшийся на лежанке мастер боевых искусств, способный пробудиться от звука опадающих листьев, спал таким крепким глубоким сном, словно все части души покинули тело. Вэй неслышно сел рядом с ним, осторожными касаниями кончиков пальцев обрисовал черты его лица; наклонился вперед, накрыл тыльную сторону его руки своей ладонью и полушепотом произнес: «Куньлунь». Вэй поклялся никогда не встречаться с ним ни в одном из перерождений за веки веков. Принимая во внимание то, что в прошлый раз, ухаживая за Шэнь Санем больше месяца, он и без того нарушил данный обет и украл несколько десятков проведенных вместе дней, ему не следовало проявлять еще большую жадность. К счастью, этот человек собирался уехать до того, как оставаться безмолвным наблюдателем стало для Вэя невыносимо. На следующий день Вэй смотрел, как Шэнь Сань забросил на спину свой тюк с вещами и потянул лошадь за поводья, уходя прочь, и лишь тогда показался из тени сливового дерева, где обычно скрывался. Оперевшись на ворота из хвороста, он замер на мгновение, чувствуя, что его сердце в тот момент опустошилось. Поэтому Вэй выкопал кувшин вина, который Шэнь Сань зарыл тогда под сливой. Возможно, в прошлом Шэнь Сань посчитал его собственное вино слишком слабым: алкоголь, привезенный им с севера, оказался весьма крепким — от одного глотка из груди будто рвалось на волю бушующее пламя. Вэй мало времени проводил среди людей, а потому никогда не пробовал их горячительных напитков и не знал, что приготовленное им вино в сравнении может показаться посредственным на вкус. Несколько глотков спустя Вэй прислонился спиной к сливе и медленно сполз по древесному стволу. Утомительно долгое прошлое и настоящее тянуло его вниз, весь первозданный хаос предстал перед глазами, как и бесконечная боль вечной разлуки, которую ему неисчислимое множество раз приходилось переживать в одиночку, — все это промелькнуло блеском на воде и обожгло изнутри подобно крепкому вину. Мертвецки пьяный Вэй провалялся в забытьи три дня и три ночи. На утро четвертого дня лучи рассветного солнца резко ударили в глаза, и, очнувшись, он почувствовал, что что-то не так. Вэй сел прямо и обнаружил, что неизвестно когда успел переместиться в дом. В этот момент некто сделал шаг вперед, загородив собой льющийся через окно свет, скрестил руки на груди и, испытующе посмотрев на него, медленно произнес: — Я принес с собой всего два кувшина, а ты, стоило мне уйти, воспользовался случаем и пустил один из них на ветер. И добро бы выпил, так больше ж разлил. Вэй в неверии поднял на него глаза, открыл рот, но не издал ни звука. «Разве ты не уехал?» Удивительно, но Шэнь Сань словно услышал те слова, что он произнес в сердце: — Я уехал за горы, чтобы найти кого-нибудь, у кого можно купить соли. Все горшки с солью на кухне показали дно, а я не обладаю твоими способностями создавать ее из ничего, яо-сюн. Когда Шэнь Сань закончил говорить, то все еще выглядел рассерженным; обессиленно выпрямившись, он вышел за дверь. Вэй в полной растерянности вскочил на ноги, не зная, чего боится сильнее — того, что он уйдет, или того, что останется. И поскольку из-за похмелья сознание будто превратилось в кашу, этот избегающий встречи неприкаянный дух впервые прислушался к своим истинным желаниям и крепко вцепился Шэнь Саню в руку: — Не нужно… Шэнь Сань ухватил пальцами его бледное запястье и внезапно сказал: — На самом деле все последние несколько лет ты был здесь, верно? Только вот не знаю, каким способом ты воспользовался, чтобы ты мог видеть меня, а я тебя — нет. — … — А. Шэнь Сань понял ответ по выражению лица и, с каменным видом разжав его пальцы, сбросил с себя тонкую руку. Сердце Вэя застыло. Шэнь Сань подошел к двери и, упершись в проем обеими руками, повернул голову: — Значит, ты и правда не человек. Вэй не знал, что ответить, и все его смятение и чувства отразились во взгляде так же четко и ясно, как черное эбеновое дерево на белом снегу. Шэнь Сань искоса посмотрел на него и вышел наружу. В момент, когда Вэй подумал, что в этот раз он взаправду уйдет, со двора донесся яростный рев. Вэй поспешно выбежал из дома и увидел Шэнь Саня, который в гневе дубасил растущую во дворе сливу деревянным мечом: — Разве меня волновало? Я спрашиваю, разве меня когда-нибудь беспокоило, человек ты, призрак или другая нечисть? Я вернулся, как мы и договаривались, а ты не показывался мне три года! Три года! Сволочь! Гад бесстыжий! — Я… — Сейчас не твоя очередь говорить! — Я правда не дух сливового дерева, нет смысла его лупить. Цветы сливы задрожали, будто от холода, и их нежные хрупкие лепестки начали осыпаться на землю.(7)
Он не был духом сливового дерева, а каким был, Шэнь Саню выяснить в итоге так и не довелось. Однако, если пораскинуть мозгами, другим людям тоже не удавалось узнать, сколько пар штанов он обмочил в младенчестве и сколько птичьих гнезд разорил, — а значит, и ему нет необходимости копаться в чужом прошлом во что бы то ни стало. В результате Шэнь Сань, от обиды сам устроивший с яо-сюном крупную перепалку, сам же его и простил, и с тех пор они стали жить вдвоем. Невзирая на присущую ему утонченность и строгость, яо-сюн терпеливо все сносил и все принимал как должное: к примеру, не высказывал возражений по поводу приготовленного Шэнь Санем вяленого мяса, сушеных фруктов и растущих в саду овощей. В свободное время яо-сюн даже помогал ему ухаживать за огородом. Отправлялся ли Шэнь Сань на охоту, пересекал ли перевал, чтобы спуститься с гор за покупками, каждый раз, выходя на дорогу, он думал о том, что его ждут дома, и на душе становилось тепло, как от растопленного очага. И весь этот гнусный, подлый, грязный мир уже не казался таким холодным. Проведя в праздности и довольстве слишком много времени, Шэнь Сань почувствовал, что его навыки боевых искусств ухудшились, несмотря на то, что каждый день он спозаранку немало упражнялся с мечом. Но, возможно, кое-кто рядом, наблюдающий за ним, и являлся главной причиной, по которой в душе поселилась смута, а деревянный меч в руках день ото дня застывал все чаще. Изредка у Шэнь Саня не хватало сил продолжать тренировки, однако он не принимал это близко к сердцу: не хватает и не хватает. В конце концов, живущему на покое горному охотнику сгодится и мастерство уровня недоучки. Они вдвоем вместе ели и вместе спали, но время от времени его раздирали странные противоречия. Хотя в прошлом Шэнь Сань и вел бродяжнический образ жизни, среди подобных себе он слыл человеком высокой морали и интереса к мужчинам не проявлял, а яо-сюн, судя по всему, не путешествовал по миру людей и напоминал чистый лист бумаги. Именно поэтому частенько случалось им с шутками и смехом дурачиться в кровати, без задней мысли толкая и щекоча друг друга, словно малые дети. Дни тянулись за днями, и порой его одолевало смутное ощущение, что чего-то не хватает. Дружеские чувства будто отделило тонким слоем оконной бумаги, и это было как в тумане смотреть на цветы — картина перед глазами представала пусть и красивой, но нечеткой. Так, в приятной суете, прошел год, и завершение его ознаменовалось тем, что земли к северу от Великой реки вновь укутало снегом. Шэнь Сань, замаскировавшись, отправился за покупками на ближайшую ярмарку. Благодатный снег — предвестник урожая; этот год выдался урожайным на редкость, и хотя нынешний император в делах не смыслил ни аза, а предатели-чиновники по-прежнему устраивали беспорядки и поднимали шум, война за пределами государства поутихла. Небесный владыка, улучив момент, изволил одарить этот год мягким ветром и благоприятным дождем. Жизнь простых людей была подобна невысокой траве на краю утеса: цветущей, но дрожащей на легком весеннем ветру. По сравнению с былыми временами ярмарка в этом году вышла оживленнее обычного. Шкуры диких зверей и прочие плоды горного промысла Шэнь Сань обменял на деньги и отправился на поиски вкусностей и забавных вещиц. Его набитый кошель с деньгами вскоре снова опустел, а спина лошади оказалась сплошь завешана разнообразными новогодними закусками. Когда девать покупки стало просто некуда, он решил, что пора возвращаться. Он купил любимые сладости своего домашнего яо-сюна, сразу после приготовления завернутые в пакеты из толстой промасленной бумаги, и засунул их за пазуху, чтобы не остыли: если гнать домой во весь опор, то они будут еще теплыми. Тетушка, продающая сласти, отметила его природную привлекательность, а потому, улыбнувшись и не сказав ни слова, упаковала для него еще несколько сахарных пирожных. Горсть оставшихся медяков Шэнь Сань подал нищему на обочине дороги. Тогда же он вдруг увидел маленькую лавку, где продавали свитки и развлекательные книжки для домашней библиотеки, и решил купить что-нибудь интересное, чтобы дома отдать яо-сюну и развеять его тоску. Шэнь Сань случайным образом выбрал несколько книг и начал рассматривать их, когда внезапно наткнулся на припрятанный альбом под названием «Записки о Фэньтао» (18). Открыв его, Шэнь Сань остолбенел, увидев, что внутри этой штуки, бесстыдно и спокойно затесавшейся среди старых классических книг, помимо слов были еще и подробнейшие иллюстрации. Проницательный лавочник приблизился и шепотом проговорил: — Господин покупатель, у вас глаз наметан, уникальный экземпляр. Шэнь Сань прыснул и удалился, взмахнув рукавами: — Тьфу, о какой уникальности речь? Позор для культурного человека! Не прошло и времени, за которое сгорает одна палочка благовоний (19), как «культурный человек» вернулся обратно, и, сделав вид, что тщательно выбирает товар, по-разбойничьи быстро вытащил ту книгу, после чего бросил на прилавок несколько монет и в обнимку с добычей умчался прочь. С этой бесовской книгой за пазухой Шэнь Сань мчался сквозь холод и снегопад (20), пока и он сам, и лошадь с ног до головы не покрылись потом и, взмыленные, не вернулись домой. От морозного воздуха Шэнь Сань задрожал как в лихорадке; Вэй, испугавшись, что тот простудится, в спешке отправил его избавляться от сырой одежды и отмокать в горячей воде. Шэнь Сань чувствовал себя здоровым и не придал значения его тревогам. Он крутился вокруг яо-сюна, шутил и валял дурака; накормил его купленными лакомствами, рассчитывая, что тот отойдет ко сну раньше обычного. Тогда Шэнь Сань мог бы вытащить новообретенный «уникальный экземпляр» и тщательно его изучить. Вопреки ожиданиям он не успел постичь высшую истину человеческой жизни: простуда ураганом свалила его с ног, и в тот же вечер у Шэнь Саня начался сильный жар. Он с детства скитался по четырем сторонам света, но ни разу за все годы не болел так серьезно. Лихорадка дурманила сознание, и пот лил с него ручьем. Вэй заботился о нем, не зная сна и отдыха; стянул с него пропитавшиеся потом одежды, чтобы насухо вытереть все тело. Лишь за полночь жар понемногу начал спадать, и Шэнь Сань забылся беспокойным сном. Вэй боялся, что все повторится снова, а потому не смыкал глаз и дежурил у постели в свете зажженной масляной лампы, остановив взор на его груди, вздымающейся и опадающей от тяжелого дыхания. В то же время Вэй перебирал принесенные Шэнь Санем развлекательные книжки, но пространные рассуждения проплывали мимо, и ни одно слово не цепляло внимание. Так он бездумно пролистывал страницы, пока не обнаружил под влажной одеждой те самые «Записки о Фэньтао». Вэй бросил на них мимолетный взгляд, вновь рассеянно перевернул пять-шесть страниц и вдруг осознал, что именно читает. Выронив книгу из рук, он отшвырнул ее прочь и испуганно посмотрел на Шэнь Саня рядом с собой. Щеки спящего покрывал легкий румянец; в беспамятстве он даже не шелохнулся. Вэй надолго задержал дыхание, бессознательно стиснув пальцами подстилку на кровати.Наконец набравшись смелости, он поднял отброшенную книгу и тайком перелистнул несколько страниц. Взор покрасневшего до корней волос Вэя блуждал по комнате, как если бы тот желал дать глазам отдых, и остановился на Шэнь Сане, после чего лицо Вэя вновь залила краска смущения. Один взгляд на книгу, один — на Шэнь Саня, и румянец становился все ярче, задолго до наступления Нового года безмолвно окрасив его в празднично красный цвет. Подобно снегу, падающему за окном, он находился в двух шагах от того, чтобы растаять. Причиной недуга Шэнь Саня стало обычное переохлаждение, так что после нескольких дней тщательного ухода к кануну Нового года он худо-бедно поправился. На смену болезненному усталому виду пришла резвость и живость, и тогда Шэнь Сань обнаружил, что нигде не может найти свое тайное «сокровище».В этой хижине жили только они вдвоем, и непохоже, чтобы книга с непристойными рисунками (21) обладала способностью обрести сущность, равно как и сбежать, отрастив ноги. Поэтому единственным, кто мог ее скрывать, оставался второй обитатель дома. Яо-сюн по своей натуре напоминал чашу с прозрачной водой, сквозь которую легко просматривалось дно. Если он и прятал какие-то вещи, то в небольшом количестве мест, и их все Шэнь Сань мог пересчитать по пальцам и найти с закрытыми глазами. В результате под предлогом, что нужно сорвать несколько цветущих сливовых веток, он услал Вэя во двор, а сам воспользовался случаем, чтобы в поисках все перевернуть вверх дном. Кто же знал, что яо-сюн, едва выйдя из дома, сразу вернется обратно — спросить, куда воткнуть ветки с цветами, — как раз чтобы застать Шэнь Саня воровато достающим ту самую книгу. Завидев его, Шэнь Сань вздрогнул от испуга и выронил ее из рук. Всего лишь за три-четыре дня подобный «чистому листу бумаги» яо-сюн пролистал старую книгу незнамо сколько сотен раз. Прошитые страницы уже давно не держались крепко, и когда книга упала, все они разлетелись в стороны, покрыв собою пол. Вэй нервно сглотнул и направился к Шэнь Саню с таким видом, словно был одержим. После этого… от порядочности «культурного человека» не осталось и следа. В его лице читалось необузданное желание обладать и готовность буквально проглотить Шэнь Саня целиком в новогоднюю ночь. Сильный порыв ветра разметал туман, скрывавший цветы, порвал оконную бумагу, и два топтавшихся в нерешительности идиота внезапно поняли, что на самом деле в этом мире еще есть такое место, куда можно пойти вдвоем.(8)
С самых первых дней они двое жили и поддерживали друг друга так, словно их души были связаны вечной любовью. И вот в одно мгновение вода в неторопливом ручейке их чувств поднялась и хлынула потоком, размывая русло, бурля и пенясь, точно весенний паводок на горной реке, не встречающий препятствий на своем пути. Дни, поначалу тянувшиеся пресно и лишь изредка разбавлявшиеся чем-то увлекательным, после той ночи приобрели неповторимый вкус и остроту сотни различных специй. В скромной хижине вполне доставало свободного места для них двоих, но ни одно пространство мира уже не способно было вместить те глубокие, яркие чувства, что проснулись и воцарились между ними. Однако сказочная жизнь — всего лишь иллюзия. Самое чудесное время и место, в конце концов, подобны пузырям на воде: они неизбежно лопаются, не оставляя следа. После Нового года по непонятной причине здоровье Шэнь Саня испарилось как призрачный дым: он все время чувствовал усталость и все чаще не мог собраться с силами. В тот день Вэй вышел на улицу поискать черные и белые камешки и после сидел в саду, шлифуя их в новые камни для вэйци. Игроком Шэнь Сань был весьма посредственным. Каждый раз, проигрывая, он хотел взять ход назад, а если Вэй не позволял исправить ошибку, начинал швыряться игровыми камнями. Но, сталкиваясь с неуловимым яо-сюном, способным появляться и исчезать когда заблагорассудится, Шэнь Сань ни разу не смог в него попасть, даже владея тайными навыками боевых искусств. В конце концов, он выбросил так много камней для игры, что оставшихся перестало хватать для партии. Шэнь Саню словно никак не удавалось проснуться. Разомлев, он загорал на солнце, прислонившись к стволу сливы, и вдруг произнес: — Яо-сюн, у тебя нет ни прошлого, ни семьи, как насчет того, чтобы взять мою фамилию — Шэнь? Вэй не издал в ответ ни звука — лишь сдул с камней крошку от шлифовки, но уголки его губ слегка приподнялись. — «Вэй», гора и призрак, это имя составлено кое-как и к тому же мрачное. Не очень хорошо, поменяй и его тоже. — Поменять на что? — Хм… знаешь, в этом мире соприкасаются друг с другом горы и моря, и возвышающиеся горные пики тянутся бесконечной цепью. Почему бы не добавить несколько черт, чтобы получилось более громкое имя «Вэй» (22). Как тебе? Шэнь… Вэй. Шэнь Сань внезапно вскочил на ноги: — Я сейчас для тебя напишу… Неизвестно, поднялся ли он слишком быстро или причиной стало что-то другое, но фразу он закончить не успел. Шэнь Сань внезапно покачнулся и подсознательно ухватился за дерево, ощутив, что конечности будто обмякли, а перед глазами потемнело. Возможно, вернулась одолевшая его на прошлый Новый год простуда; Шэнь Сань снова и снова болел и поправлялся, но так и не выздоровел до конца. Роскошный огород вновь освободил место для сада лекарственных трав, но сколько бы лекарств Шэнь Сань ни принимал, улучшение по-прежнему не наступало. Так он промучился большую часть года; на смену весне пришла осень, а на пороге стояла суровая зима. Ослабленный болезнью, Шэнь Сань сильно похудел, и жизненных сил не хватало ему все больше. Только на исходе года он с трудом начал выходить наружу. В этом году яо-сюн категорически отказался отпустить Шэнь Саня из дому в одиночку, и потому свою стоящую в глухомани хижину они впервые покинули вместе, чтобы добраться за покупками до ближайшего поселка. Но, спустившись, обнаружили, что от прошлогодней оживленной ярмарки остались одни развалины, а в окрестных деревнях из десяти домов девять пустовали. Насилу удалось отыскать одного беженца из разоренных войной северных земель. Император со своей семьей и кучкой сановников-смутьянов в растерянности и панике поспешил на юг, оставив даже столицу. Простой люд находился в опасности и вынужденно покидал родные места, преступники повсюду бежали из-под стражи и, как назло, разлив Хуанхэ вызвал наводнения, а в Цзяннани (23) началась сильнейшая засуха. Тела погибших от голода не успевали хоронить. Земля полнилась страданиями. Короткий период прошлогоднего процветания напоминал временное улучшение перед смертью: оно явилось на мгновение и исчезло, принеся людям фальшивое утешение, только чтобы незамедлительно потерпеть полный крах. В результате они оба так ничего и не купили. Всю обратную дорогу Шэнь Сань чувствовал себя подавленным, и стоило ему переступить порог, как его тут же вырвало кровью. Он упал — и после этого уже не смог подняться. Сквозь туман Шэнь Сань услышал, как кто-то, всхлипывая, произнес над ухом: — Люди и призраки идут разными путями. Я с самого начала не должен был нарушать клятву и видеться с тобой. Шэнь Сань, вздрогнув в ужасе, изо всех сил постарался вырваться из дремотного плена и заставить туман проясниться, но почувствовал, как яо-сюн оставил меж его бровей легкий поцелуй и прошептал: — Я не должен причинять тебе еще больший вред. Я ухожу. У Шэнь Саня невесть откуда появились силы поднять руку и вцепиться ему в пояс: — Только посмей… ты связался со мной, только посмей… посмей снова уйти не попрощавшись… тогда я… вырву свое сердце и брошу в кипящий котел… В этом году звезда императора закатилась, жители гибли, и страна лежала в руинах. Один неприкаянный горный дух стоял между необъятной землей и безграничным небом, и в безысходности душа его разрывалась от горя.(9)
В пору пробуждения личинок (24) снег по обочинам дорог начал таять, обнажая погребенные под ним зимой скелеты, что остались лежать под ясным чистым небом. Проведя двое суток без сознания, Шэнь Сань неожиданно пришел в себя и с безмятежным блеском в глазах и улыбкой на лице посмотрел на своего яо-сюна, сторожившего его покой. — Мне только что приснился сон, в котором мы с тобой были на вершине заснеженной горы. Яо-сюн, через силу улыбнувшись, спросил: — Какой горы? — Кажется… горы Куньлунь. Выражение лица Шэнь Саня стало каким-то далеким, и он не заметил, как резко задрожал его яо-сюн при звуке этих двух слогов, а потому продолжил говорить: — Еще на вершине той горы росло дерево. Это оно — твоя первоначальная форма? Из этого огромного дерева ты появился? В горле Вэя… Шэнь Вэя будто бы застрял комок, и он с трудом ответил: — Нет. — Я тоже считаю, что нет. То дерево было уже не молодым, да и выглядело уродливо и странно. На самом деле ты действительно годами не тающий снег с горы Куньлунь? — Шэнь Сань внезапно улыбнулся. — Я раньше не верил во все эти сверхъестественные силы, а сейчас немного поверил… У меня в детстве была деревянная табличка с чудным образом вырезанными словами «хранитель душ». Мама рассказывала, что я родился вместе с этой табличкой, и велела мне как следует ее хранить, боясь, что, если она пропадет, дни мои будут сочтены. Я никогда в это не верил… несколько лет назад по ходу дела я отдал ее младенцу, а после и впрямь: год от года мне становилось все хуже, и теперь жизнь моя подошла к концу. Все потому, что я не прислушался к родительским словам и сам навлек на себя неприятности. Это не имеет отношения к тебе. Его яо-сюн, казалось, сейчас заплачет кровавыми слезами. Шэнь Сань легонько ухватил и потряс его за руку: — Сяо Вэй, подожди меня немного. Не уходи, останься жить здесь, в этом маленьком саду. Если перерождение и следующая жизнь существуют, я вернусь и найду тебя, хорошо? — Шэнь Сань продолжил допытываться: — Хорошо? — …да. Услышав ответ, Шэнь Сань удовлетворенно закрыл глаза. Всего лишь несколько произнесенных фраз утомили его так сильно, что он был не в состоянии пошевелить и пальцем. «Договорились. В этот раз обязательно выполни обещание, яо-сюн». Продолжая думать о своем, Шэнь Сань прислонился к Шэнь Вэю, державшему его в объятиях, и ослабевшие пальцы в какой-то момент разжались. Преисполненный радости, он устремился в будущую жизнь ждать условленную встречу.(10)
Вэй… Шэнь Вэй нашел утраченную Шэнь Санем деревянную табличку спустя десять лет поисков в мире людей. В глазах обычного человека это был всего лишь покрытый пылью кусок ветхого дерева, но в руках Шэнь Вэя он вдруг засветился одухотворенным светом, искрящимся подобно лунным бликам на воде. Поднявшись в небо, Шэнь Вэй увидел мерцание, как две капли воды похожее на то, что окутало деревянную пластинку, будто они гармонировали друг с другом. Свечение привело его, ставшего невидимым, к дому семьи, где родился маленький мальчик. И хотя ребенок пока еще не открыл глаза, то, как приподнимались уголки его губ, напоминало о знакомой улыбке. Шэнь Вэй потянулся вперед, желая дотронуться до детского личика, но внезапно задумался и обреченно отдернул руку. Вместо этого он обернулся лучом света и направился к горе Куньлунь. На вершине горы под защитой печати уже бесчисленное множество лет мирно спал кот — один из потомков мифического племени Белого тигра. Шэнь Вэй повесил деревянную дощечку ему на шею, погладил ладонью макушку огромной головы, забирая его ранние воспоминания, оставив лишь память о хозяине, после чего, взмахнув рукой, убрал печать. «В будущем защищать его станешь ты». С тех пор в мире людей появился Хранитель душ.(11)
В первом Хранителе душ было хорошо все, кроме одного: отсутствия постоянства характера. Он дожил до тридцати лет, и многие сверстники, рано связавшие себя узами брака, уже готовились вскоре обнимать внуков, пока он продолжал легкомысленно тратить время попусту. Он странствовал по миру, то и дело попадая в истории из-за своих любовных похождений (25). Каждый раз, когда домашние задавали вопросы, этот крайне невоспитанный наглец, не лезущий за словом в карман, отвечал: — Я рассчитал свою судьбу и в глубине души чувствую, что в предыдущем воплощении связал себя обещанием с другим человеком. Я должен дождаться его. Обещанной в прошлой жизни встречи он прождал до тридцати одного года. Родную мать сразил тяжкий недуг; лекарства оказались бессильны, и жизнь ее вскоре должна была исчерпаться. На смертном одре она потянула сына за руку и сказала, что не сможет умереть спокойно. Он выслушал мать до конца и мельком бросил взгляд на окно, будто кто-то мог из него появиться. Но как долго бы он ни ждал, за окном по-прежнему стояла только искалеченная цветущая зимняя слива. Его сердце зашлось неровным стуком, словно он только что потерял что-то очень важное. Утратив присутствие духа, он поднялся на ноги в полной растерянности. Этот крепкий орешек наконец раскололся и, поддавшись уговорам, пошел на уступки. Ликующая семья быстро подобрала ему достойную партию и немедля отправила сватов, чтобы вскоре организовать пышную свадьбу. Невеста, нежная как жемчуг и прекрасная как нефрит, застенчиво потянула за связывающий их красный шелк, все еще немного дрожа подобно трепещущим крыльям бабочки и приводя в хаос мысли жениха. Он вдруг что-то почувствовал и обернулся, устремив взгляд вдаль, но увидел лишь полный двор гостей. Оглушающий гул гонгов и барабанов возвещал прекрасный день. — Поклон небу и земле… (26)(12)
Во дворе горной лачуги оставался кувшинчик крепкого алкоголя, зарытый там еще в прошлой жизни. После благополучно завершившегося бракосочетания, где он присутствовал сторонним наблюдателем, Шэнь Вэй в одиночку вернулся в хижину, выкопал тот кувшин и глоток за глотком осушил его содержимое как традиционное свадебное вино. Он так и не научился пить, и, несмотря на то, что сердце словно пронзили десять тысяч стрел, продолжал пьянеть все сильнее. Напившись до состояния, в котором не мог определить, какой сейчас день, Шэнь Вэй будто вернулся в тот год, когда стоял перед Колесом реинкарнации посреди мрака преисподней. Заключив контракт с Шэньнуном (27), он смутно услышал, как этот мудрец долго и тяжело вздохнул: — Не позволять тебе видеться с ним — это для твоего же блага.(13)
Впервые за тысячи лет он действительно перешел границы. Еще немного, и последствия его деяний стали бы необратимыми (28). Истинно великий и находящийся в сиянии славы мудрец Шэньнун был в высшей степени прав. ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ 1. 轻功 qīnggōng – цингун; различные способности легкого передвижения, как будто без учета силы тяжести. 2. 1 чи примерно равен 1/3 метра. 3. «Преследующий за тысячу ли». 4. Китайская сажень, 1 чжан = 3,33 метра. 5. В оригинальном тексте используется слово 淡墨 dànmò – так называемая слабая, или бледная тушь: тушь, разведенная до серого тона, которая способна свободно растекаться. Такой оттенок туши используется для рисования облаков и дымки в традиционной китайской живописи. Сказать о человеке, что он умеет писать облачную дымку, означало назвать его искусным художником – именно к этому выражению отсылают нас слова, что владелец кисти, которой были «прорисованы» глаза Вэя, в этом понимании истинным художником не был. Облачная дымка преображает физический мир, и получается, что в данном случае, раз взмах кисти был нечетким, в мир пришло нечто потустороннее. 6. Имеются в виду три эфирных души человека – три души-хунь (魂 hún). 7. В оригинальном тексте используется слово 妖 yāo, которым чаще всего в китайской демонологии описываются оборотни: что-то зловещее, коварное, но при этом соблазняющее. Обычно используется в сочетании с другими иероглифами, означающими разные виды нечисти, и наиболее точным здесь будет слово 妖怪 yāoguài (оно же японское «ёкай»): оборотень, нечистая сила, призрак, диковина, чертовщина, наваждение. Несмотря на то, что Вэй по факту не является яогуай, Шэнь Сань впоследствии вспоминает три известных китайских легенды о встрече с бессмертной нечистью, и все трое персонажей были в той или иной степени именно оборотнями. 8. 妖兄 yāoxiōng буквально означает «братец-нечисть» или «братец-демон». 9. 星河 xīnghé – Звездная река, китайское название Млечного пути. 10. В оригинале используется выражение «霜华满地», которое, в свою очередь, весьма вероятно является сокращением от «月色满天，霜华遍地» – «все небо окрасилось в лунный цвет, всю землю покрыли морозные цветы». Это цитата из романа «Речные заводи» Ши Найаня, XIV век. 11. В оригинале используется выражение 成精. 成 chéng – становиться, 精 jīng – дух, душа, энергия, сущность, привидение, оборотень, призрак. Это то самое «цзин» из «хули-цзин» - лиса-оборотень. То есть, по факту, Вэй говорит, что у снежинки нет времени стать призраком или оборотнем, она теряет форму задолго до того, как сможет обрести подобную сущность. 12. Выражение 以身相许 yǐ shēn xiāng xǔ – вид любовной клятвы в средневековом Китае, обещание, которое подразумевает сохранение верности и тот факт, что женщина приносит свои чувства в дар любимому мужчине (важный нюанс, что речь идет о женском обещании, данном мужчине!). Однако брачным обетом и гарантией заключения брака эти слова, таким образом, не являются, потому что брак заключается старшим поколением обеих семей – родителями. 13. Здесь перечисляются три известных китайских легенды, в которых смертные мужчины встречали оборотней женского пола. 14. 钱 qián – здесь: цянь, десятая часть ляна/таэля, кусок серебра весом около 3,74 г. 15. 桃花源 táohuāyuán - «персиковый источник» (цитата из поэмы Тао Юаньмина), земной рай, «счастливая Аркадия»; уединённое место. 16. 盘丝洞 pánsīdòng - Паутинная пещера (по роману «Путешествие на запад»: грот оборотней пауков-красавиц). В образном значении – западня, место, из которого не выбраться. Имеется прямая отсылка к тексту новеллы, в котором Чжао Юньлань сравнивает Шэнь Вэя с пауком, намертво опутавшим его жизнь своей паутиной. 17. Имеется в виду право- и левобережье Янцзы, которое называется соответственно Цзяннань и Цзянбэй. 18. 分桃 fēntáo – остатки персиков/надкушенный персик. Из текста Хань Фэйцзы – намек на сексуальные отношения между мужчинами. 19. Палочка благовоний сгорает примерно за полчаса. 20. 三九 sānjiǔ – период наибольших холодов (с 19-го по 27-й день после зимнего солнцестояния). 21. 春宫 chūngōng – здесь: эротический (порнографический) рисунок. 22. Изначально имя Вэя записывалось как 嵬 wéi: высокая гора, вершина горы; обрывистый, скалистый, величественный, странный, причудливый. Состоит из корня 山, «гора», и фонетика 鬼, «призрак». Шэнь Сань поменял его имя, добавив в него несколько черт, чтобы получилось 巍 wēi: величественный, огромный, возвышающийся. При этом также изменилось чтение со второго тона на первый. 23. Правобережье Янцзы. 24. 惊蛰 jīngzhé – «пробуждение насекомых» (от зимней спячки), один из 24 сезонов года, начинающийся 5-6 марта. 25. В тексте это описывается словом 风流 fēngliú – буквально «ток воздуха», «движение ветра», «ветротекучесть». Выражение, используемое для описания ветреных людей, талантливых, одаренных, ведущих непостоянную жизнь, часто полную романтических приключений. 26. Согласно китайским свадебным традициям, вступающие в брак совершают три поклона: первый поклон – небу и земле, второй поклон – родителям и фамильным дощечкам, третий – друг другу. 27. Шэньнун - бог земледелия, медицины и торговли. 28. Так как у Куньлуня отсутствует один из трех огоньков души, то в его человеческих жизнях он максимально уязвим перед призраками. Шэнь Вэй, находясь рядом, мог не только забрать у него жизненную энергию, но и своим постоянным присутствием уничтожить его душу.