«Если ты узнаешь настоящего меня, Отвернешься ли?»
Рядом с тобой хорошо. Спокойно. Ты излучаешь какую-то невероятную ауру тепла и света. Это чувствую не только я. Наверное, поэтому ты почти никогда не бываешь один. И никого и никогда ты не обделяешь вниманием. Но мне важно получить лишь свою долю. Я пытаюсь насладиться сполна, насытиться этим светом, пропустить тепло через себя, начиная от кончиков покалывающих пальцев до линии роста волос на затылке, покрывающуюся приятными мурашками, каждый раз, когда твоя улыбка, взгляд или жест адресован мне. И кажется, мне всегда, всегда будет мало. Придурок Хината шутит, что со стороны это выглядит так, будто птенец заглядывает в рот мамочке в ожидании вкусного червячка. За насмешку хочется ударить, но еще сильнее оспорить, доказать, что это неправда. Ничерта так не выглядит! Это же нормально — смотреть на собеседника во время разговора? Сугавара-сан тоже очень внимательно следит за мной, пока я говорю, и его широко распахнутые глаза заставляют меня терять нить разговора, сбиваться, чувствовать себя нелепо. К счастью, такой внимательный собеседник, как он, всегда подскажет, на чем ты остановился. У Танаки-семпая тоже свое мнение на этот счет: «Смотри, не расстраивай свою мамочку и учись хорошо!» — в шутку подначивает он. Правда, здесь уже справляется Дайчи-сан, отвешивая неслабый подзатыльник, а иной раз, будучи в не особо хорошем расположении духа, припечатывает одним только взглядом. Я благодарен ему, а ты не устаешь дипломатично напоминать о важности учебы для каждого из нас. Я никогда не рассматривал для себя другой позиции в волейболе, кроме связующего. Связующие потрясающе! Они самые главные в команде, чаще других касаются мяча. Связующий подобен правителю — круче него никого нет! По их воле мяч за мгновение перелетает с одной стороны площадки на другую. Все позиции в волейболе важны, но связующие обманывают блокирующих, тем самым, образуя ту самую брешь в стене. Это очень трудная, важная и интересная позиция! Я был готов бороться до последнего, лишь бы получить это место в основном составе. Всегда побеждает сильнейший. Это спорт — это нормально. Я желал соперничества. Желал доказать всей команде и себе в первую очередь, что я, я самый лучший связующий! Или стану им. Я хотел выиграть эту позицию в честной борьбе. Мне бы радоваться, что место в составе досталось так легко (не считая вынужденного матча три на три в самом начале, но это ерунда), однако я не мог отделаться от легкого угрызения по началу, что ты сдался так легко. Просто потому что признал меня лучшим? Потому что это могло помочь команде победить? Я видел в тебе соперника. И готов был к соревнованию между нами. Но ты, как мне казалось, опустил руки, сдался. Я считал это глупостью. Ты мог попытаться. Все изменилось во время первого официального матча против Аобаджосай. Одно дело наблюдать за тобой на тренировках и товарищеских матчах, другое — увидеть, как ты с легкостью преодолеваешь мои барьеры в настоящем сражении. Чего только стоило одно твое появление на площадке! Точно выверенными, ловкими, будто задолго наперед продуманными пасами ты обводил противника, добавляя очки команде и поднимая дух ее игрокам. Твое спокойствие, опыт и мастерство сыграли свою роль. Тогда я думать не мог ни о чем другом, как о желании вновь оказаться на площадке. Все, я понял! Я остыл, собрался с мыслями! Я хочу играть! Хочу быть там! Наблюдая за игрой двух своих семпаев — бывшего и нынешнего, осознание собственной несовершенности, своего настоящего уровня, далекого от хвалебных од, что часто слышались со стороны, и зависть таланту, меркли на фоне вас двоих. Мне никогда не стать лучшим, если я не сумею научиться быть таким же внимательным, отзывчивым, как вы, не научусь подстраиваться под игроков и считывать все их эмоции и состояние. Проблема в том, что особо располагать к себе людей я не умею. Да и в вопросах взаимодействия мне есть, куда расти. Я не всегда способен понять откровенные намеки, сказанные почти прямым текстом. Так что говорить про общение с такими, как Цукишима, которые, как и я (вот ирония), скорее удавятся, чем попросят помощи или поделятся чем-то личным, что их волнует. Но на каждое правило есть исключение. Бывает, и не одно. Все мои заморочки и самокопания разбиваются о десяток-другой слов, найденных тобой, чтобы подбодрить меня. Ты улыбаешься так широко и твоя ладонь на моем плече. Мы сидим рядом, и ты так горячо и уверенно убеждаешь меня в беспочвенности моих переживаний, что мне остается только смотреть, слушать, запоминать, а в конце выдохнуть тихое, но искреннее: — Спасибо, Суга-сан.***
Мне нравится находиться рядом с тобой, но особенно я ценю те отрывки времени, что удается выкроить в перерывах на тренировках и по пути домой. Особенно, когда нам случается идти вдвоем. Ничего не имею против остальных, но когда дело касается твоего внимания — в компании оно распыляется на всех, а мне хочется большего. Тебе, кажется, плевать на шутки и прозвища вроде «мамочки Карасуно», хоть ты фыркаешь и пытаешься изобразить недовольство, мне почему-то кажется, что тебя это не волнует. Я завидую тебе даже в этом. Например, колкое и метко брошенное «Король» моментально вызывает во мне бурю чувств, которым бы поутихнуть за столь долгое время, но нет. Мы сидим очень близко, твоя рука на моей спине, а колени едва ли не соприкасаются. Ты и Хината единственные люди, с кем я так тесно контактирую в буквальном смысле. Вы оба тяготеете к телесному контакту, оба живые, яркие. И хоть это до сих пор вызывает некоторую неловкость, мне приятно, что вы есть. Но если Хинату я признал, как равного, то ты для меня кто-то вроде далекого, но не недосягаемого идеала. Ладно, может, не идеала, но кого-то близкого к этому. Связующий-третьегодка с идеальной успеваемостью, добрый, чуткий, понимающий. Кого я обманываю? Мне не стать таким. Не потому что не смогу, нет. Я предпочту втайне восхищаться такими людьми, как ты, Хината, Нишиноя-сан или Танака-семпай. Но сам я другой. Не лучше, не особенней. Другой, но не белая ворона среди черных. Это тоже помог понять мне ты. Мне не нужно пытаться стать таким же, как ты — сколько не тянись, до солнца не достать. Возможно, тебе стоило бы задуматься о карьере психолога в будущем. Боюсь представить, скольким людям за свою жизнь ты успел ненавязчиво вправить мозги. — Ты больше не одинокий король, — мягко напоминаешь ты мне в период очередной рефлексии. Твой голос звучит успокаивающе, почти гипнотически. Может, еще и из-за этого тебе хочется довериться, вскрыть все карты и сдать козыри? — А вдруг… — мой же голос предательски подводит, — а вдруг я забудусь и… — И что? Снова станешь деспотичным диктатором? В твоих словах явно звучит ирония напополам со скепсисом, но я не могу не вздрогнуть от мысли, что когда-то так и было. Периодически наведывающиеся кошмары и кличка, прилипшая Бог знает до каких времен, тому подтверждение. — Ты уже не тот, каким был раньше, Кагеяма-кун! — твоя рука ерошит мои волосы. Я терпеть не могу, когда их трогают. Но только тебе это позволено. Твои прикосновения — особенные. — Ты осознал свои ошибки и понял, каким быть не хочешь. И ты должен помнить, что волейбол это… — Командная игра. — Верно, — улыбаешься ты во все тридцать два. — И на площадке ты не один. Ты поддерживаешь каждого и получаешь отдачу взамен. — И Суга-сан меня поддержит? Я позволяю себе эту вольность. Пока одни — можно. А ты смотришь так серьезно и внимательно, будто видишь меня насквозь, после чего подтверждаешь: — В первую очередь, — киваешь ты, и сердцу в грудной клетке забивают очко.***
Время неумолимо бежит вперед, и у нас нет и свободной минуты, чтобы остановиться, подумать. Или это только со мной так? До недавних пор всей моей жизнью был волейбол, остальное — лишь приложение к возможности играть. Неважны персонажи, не нужны локации, если они не связанны с любимым спортом. Я бы поделил сутки на время, которое я посвящаю волейболу и на все прочее. Когда мы тренируемся, разрабатываем стратегию, отрабатываем приемы и подачи, играем, когда я на площадке, когда перед глазами сетка, по другую сторону соперники, а сзади товарищи, мне нет дела до всего остального, что творится в мире. Думаю, это чувство знакомо каждому. Ты живешь игрой, от подачи до забитого очка, удачного паса и пропущенного мяча. Но когда очередная битва окончена, ты возвращаешься в реальность, и в твоей жизни появляется место для других вещей. Семьи, друзей, учебы, работы и далее по списку. Мою брешь между волейболом заполнил ты. Осознание этого пришло внезапно, в один миг, но таилось где-то на подкорке уже задолго до этого, полагаю. Что это? Привязанность? Увлеченность? Восхищение? Понемногу от каждого и в то же время ничего из этого. Чем дольше я смотрел на тебя, чем больше позволял мыслям о тебе заполнять мой разум, тем больнее сжималось сердце, тем сложнее становилась привычная рутина. Отныне, это была уже не простая ревность к семпаю, когда ты давал пять Хинате, ерошил волосы Ямагучи, хвалил Танаку-семпая и Цукишиму, когда Дайчи-сан подходил к тебе сзади и чуть ли не клал свой подбородок тебе на плечо, когда Ноя-сан прыгал вокруг тебя, а Азумане-сан отвечал улыбкой на твою. Это было настоящее пламя, вспыхивающее и не оставляющее после себя тлеющих углей в моей груди. Я злился и не понимал, барахтался в своем отчаянье и захлебывался обидой, пока в одну ужасно-прекрасную ночь ты не пришел ко мне. Ты звал меня по имени и привычно лохматил волосы, утыкался носом в шею и оставлял на ней следы своего горячего влажного дыхания, пока тонкими длинными пальцами цеплялся за мои плечи, а я жадно, неверяще целовал твои ключицы, грудь, ощущая губами твою прохладную кожу на стройном теле; выводил какие-то узоры руками по бокам, с чуть выпирающими косточками ребер и таза, обнимал и, кажется, плакал… А ты смеялся и успокаивал, обещал, что все будет хорошо… И когда я открыл глаза, все еще чувствовал на горящих от смущения щеках влажные дорожки. Ночь, и правда, была ужасной, но хуже были те, что последовали за ней. Сначала я испугался, потом мне стало стыдно, а после — возненавидел тебя, себя и собственную фантазию. Ты жаловался на недостаток его внимания? Пожалуйста, Кагеяма, ночью Сугавара сам отдается тебе. Целиком и полностью, безотказно и с удовольствием. Это всего лишь плод твоей фантазии, но разве не лучше, чем ничего? Что тебе не нравится? Абсолютно все. Возможно, я посчитал бы подобные сны странными, но не более, окажись на твоем месте кто-то другой. Кто угодно, менее значимый. Такое бывает, все-таки, пубертат никто не отменял. Но человек, которого я признаю и уважаю, к которому всегда могу прийти за советом и поддержкой, которому я с такой преданностью (если верить Хинате) заглядываю в глаза, в моем воспаленном воображении выгибался и стонал подо мной с раскрасневшимися щекам и припухшими губами, с которых так томно слетало: «Тобио-чан». Мне было так стыдно, что я выбрал наихудший из всех возможных вариантов поведения — постарался тебя избегать. Стоит ли вспоминать, с каким треском провалился мой план? — Ты в порядке? Черт, я никак не привыкну к твоей почти бесшумной походке. Возможно, не уйди я с головой в размышления, к которым примешивался обычный и такой раздражающий выбор между йогуртом и молоком, не вздрогнул бы так, что умудрился напугать еще и тебя. — Прости, я не хотел подкрадываться! — ты вскидываешь руки в успокаивающем жесте, а после спешишь разрядить обстановку и указываешь в сторону автомата. — Знаешь, я недавно попробовал вот это и мне очень понравилось! Оно такое вкусное, что, пожалуй, возьму его себе! Ты светишь ярче, чем сегодняшнее солнце и я, не раздумывая ни секунды, беру два одинаковых напитка. День выдался солнечным, теплым, но не жарким благодаря легкому и свежему ветерку. Мы сидим на скамейке во внутреннем дворике. На удивление, здесь мы одни. Самым магическим образом, я успеваю забыть о том, что меня тревожило. Хочется откинуть смущение и жмурится, как кот, подставляясь теплым лучам полуденного солнца, наслаждаясь твоей компанией. Я с громким всасывающим звуком допиваю последние капли напитка. — Ну как? — ты явно доволен, что я прислушался к твоему совету. — Неплохо. Я всегда думал, что клубничный йогурт — мой любимый. Но оказывается, молочный чай довольно вкусный. «Что ты несешь? — обрываю сам себя». Ты на полном серьезе будешь рассуждать о вкусовых характеристиках йогуртов пока сидишь с парнем, который, возможно, тебе нравится? И привлекает тебя? И является твоим семпаем? А может, и крашем? В обеденный перерыв? Больше тем других нет? — Да, а ты пробовал тыквенное молоко? — Такое бывает? — Ага. На любителя. Знаешь, сначала ты пьешь и думаешь, какая гадость, но послевкусие такое притягательное… В этом весь ты. Ты сумеешь поддержать любую беседу, независимо от того, насколько она незначительна и бессмысленна. Ты сумеешь притвориться заинтересованным, вовлеченным. Люди чувствуют, что ты с ними на одной волне и тянутся к тебе в ответ. Хотел бы я уметь так же располагать к себе. Ты беззаботно болтаешь и рассказываешь еще много чего, даже грозишься отвести меня в кафе, где подают самое вкусное в мире фисташковое мороженое и делают лучший кофе. Как мы перешли от обсуждения йогуртов до назначения встреч я помню плохо. Все внимание в тот момент переключилось на колотящееся сердце, при мысли, что это очень может походить на свидание. Зато я отлично сохранил в памяти момент, когда незадолго до звонка, мы встали и уже направились каждый в свой корпус, как ты обернулся, и лицо твое было таким печальным, что в груди защемило почему-то у меня. — Кагеяма, хотел спросить… Я тебя ничем не обидел? Конечно ты не мог не заметить даже мельчайших изменений в поведении своего кохая. Мне, странным образом, льстит твое беспокойство обо мне, но добивался я не этого. Поэтому, качаю головой. Мои заморочки — только мои проблемы. Не стоит давать волю фантазиям — они не имеют ничего общего с реальностью. И если запереть все секреты на замке, а ключ проглотить, их никто не узнает. Никто, кроме того, для кого не существует закрытых дверей в моем сердце. Что ж, если тебя привлекает один конкретный человек, это же не так страшно, Кагеяма? За всю свою пока недолгую жизнь можно позволить себе один раз влюбиться? Ведь ты не собираешься никого добиваться или признаваться в чувствах? Просто вздыхать по семпаю чуть больше, чем делал до этого. От этого никому ни плохо, ни хорошо, а чувства никогда не стояли для тебя на первом месте, так что можно не бояться, что они чему-то помешают. Разве что спокойно спать по ночам. Стоит ли прыгать впустую и пытаться достать птицу, сидящую на ветке? Нужно ли? И что ты будешь делать, если тебе удастся поймать ее? Ты не знаешь, как обращаться с ней, а ей нечего делать рядом с тобой, на земле. К сожалению, на эту тему посоветоваться мне не с кем, а завуалировано врать тебе о чувствах я не желаю. Тем более, нам обоим нужно выложиться по максимуму. Как в спорте, так и в учебе. Хотя нагрузка треьегодок не идет ни в какое сравнение с нашей. Но нам с Хинатой хотя бы перешагнуть допустимый порог — за оценками мы не гонимся.***
Мы отдыхаем в спортзале. Сидим прямо на полу, привалившись друг к другу. В последнее время мы почти не контактируем. Ты постоянно вместе с Дайчи-саном, Азумане-саном и Шимизу-сан. Понимаю, что у вас свои дела, проблемы и задачи, которые нужно решать, но мысль, что скоро вы покинете школу, бьет в область селезенки, вызывая тошноту. — Как у тебя дела? — интересуешься ты, полностью восстановив дыхание. Распинываться ни к чему, отвечаю как есть: — Нормально. — Рад слышать. А вот мне, между тем, совсем не радостно. Мы сидим так близко, что мне хватает поворота головы, чтобы чуть не задеть носом твою щеку. Я разглядываю тебя, надеясь, что остальные заняты своими делами, и никто не смотрит на нас. Твоя челка прилипла ко лбу, но зато не выпадает, как обычно, когда ты заправляешь ее за ухо; опущенные, длинные для парня, ресницы, такие же светлые и отливающие серебром на фоне искрящейся пыли спортзала, слегка подрагивают. Через слегка приоткрытый рот ты дышишь размеренно и глубоко, а родинка под левым глазом так близко… Могу поспорить на что угодно, даже на свой первый волейбольный мяч или годовую подписку журнала «Молодые в волейболе», эта твоя особенность мало кого оставляет равнодушным. Возможно, я так увлекаюсь, что не замечаю, как наклоняюсь непростительно близко. Ты вдруг тоже поворачиваешься, и мы сталкиваемся носами. Я с замиранием смотрю в твои глаза, и, кажется, не дышу уже минуты две. Может, больше? Иначе, почему сердце колотится как после марафона, а мозгу явно не хватает кислорода? Я хочу разорвать этот контакт. Но мне не хватает силы отвести взгляд первым. Что ж, если перед тем, как задохнуться, последним, что я увижу, будут твои медовые глаза, я не против. Жаль только, что в волейбол больше не удастся сыграть. Ты тоже не спешишь что-либо менять. Я чувствую твое теплое дыхание на своих губах и мне становится до нелепого дурно и душно. Пожалуйста, пусть это не кончается!.. — Перерыв окончен! Построились! Громкий окрик с другого конца зала выводит из оцепенения. Дайчи-сан обращается ко всем, но я ловлю его взгляд на себе и впервые за все время мне чудится в нем что-то недоброе. Тогда же я вспоминаю, что на площадке я не один. И соперники найдутся среди товарищей.***
Дни сменяют недели, месяцы. До весеннего чемпионата рукой подать, а там экзамены и конец учебного года. Мы продвигаемся по турнирной таблице и за каждую победу мы боремся, как за жизнь. У нас нет права на ошибку. Я говорил, что не думаю ни о чем другом во время матча, но это не совсем так. Твой голос помогает вернуться из пучины водоворотных мыслей, утягивающих меня ко дну. — Расслабься и сфокусируйся! — Ты молодец! Хорошая работа, Кагеяма! — Следи за их пятым номером. Он уже приноровился блокировать вашу «быструю» атаку. Твои руки на моих напряженных плечах. Без нашего с тобой контраста я бы и не заметил, как они на самом деле подрагивают. Ты смотришь прямым уверенным взглядом, а от самого исходит сила, не оставляющая сомнений в твоих словах: — Все хорошо! Мы отыграемся! — Да.***
Мы убираем спортзал. Тело приятно гудит, а в голове блаженная пустота. Такая, как после горячего душа или плотного ужина. Не пропускающая ни одной лишней (никакой) мысли. — Кагеяма. Ты опять подкрадываешься незаметно, но я не успеваю вздрогнуть — чувствую, как твоя ладонь ложится на лопатки и поворачиваюсь. — Поможешь мне? — ты указываешь на корзину с собранными мячами, которую осталось докатить до кладовки. — Конечно. В зале почти никого не остается. Только Дайчи-сан и Азумане-сан возятся с чем-то у выхода. Мы закатываем корзину вглубь подсобного помещения, и я уже разворачиваюсь, чтобы уйти, но вдруг твои пальцы аккуратно перехватывают мое запястье. — Тебя что-то тревожит? Это звучит скорее как утверждение, а тон серьезный и напряженный. Раздается звук хлопнувшей двери — кажется, теперь мы точно одни. Ты совсем невесомо поглаживаешь мою спину, будто хочешь успокоить, и почти взволновано заглядываешь в глаза, а я, словно ребенок, закусываю губу и отвожу взгляд. Ты выжидающе молчишь, а я не отвечаю, потому что сказать мне нечего. И даже простое «да» выдавить я не в силах. — Ты же знаешь, что пока я здесь, ты можешь рассчитывать на мою поддержку и помощь? Чем ближе конец учебного года, чем ближе чемпионат, чем ближе экзамены и выпуск третьегодок, тем больше я извожу себя тренировками, тем больше выкладываюсь, тем больше мне кажется, что схожу с ума. Груз переживаний, бессонные ночи и истрепанные нервы дают о себе знать. Я стал еще раздражительнее, рассеянней и уже плохо соображаю, что творю. Я оправдываю себя именно последним, когда, не сдержавшись, порывисто заключаю тебя в объятия. Обнимаю и боюсь вдохнуть, отпустить. — Я буду скучать по вам! Я чувствую, как ты коротко вдыхаешь, как кладешь руки на плечи, пытаешься отстраниться. — Кагеяма. Вопреки здравому смыслу я сжимаю тебя еще крепче, даже зажмуриваюсь. Не хочу знать, что сейчас произойдет. Эти секунды мои. Я так устал от всего. Я просто хочу постоять с тобой так еще немного, прошу! — Кагеяма, — зовешь ты более уверенно. — Отпусти, мне нечем дышать. Не так крепко… И обнимаешь в ответ. Твои руки смыкаются за моей спиной, и я оказываюсь в твоей ловушке. Или ты в моей? Или мы оба попались уже давно? — Я тоже, — шепчешь мне на ухо. Ты делаешь пару шагов назад, утягивая меня за собой, и вот ты зажат между мной и ближайшей стеной. Я несмело тыкаюсь губами в твои, и чувствую, как твоя ладонь ложиться мне на затылок. Ты мягко надавливаешь, заставляя склониться еще ниже, прихватываешь мою нижнюю губу, проводишь по ней языком, и скользишь дальше в рот. Сначала я теряюсь, но инстинктивно пытаюсь перехватить инициативу. — Это твой первый поцелуй? — ты ерошишь мои волосы и хитро улыбаешься. Киваю. — А у вас? Ты смеешься и вместо ответа вновь целуешь, еще плавнее, еще тягучее, и ответ мне совершенно не важен. Какая разница? Ведь сейчас ты здесь, со мной. Твое колено зажато между моими. Ты поочередно перебираешь и тянешь мои волосы одной рукой, в то время как второй скользишь под кофту — прикосновение твоих вечно прохладных рук устраивает сердцу целые американские горки, разрывая и собирая его на части. От твоих движений, словно иней по стеклу, растекаются мурашки, и я рефлекторно напрягаю пресс. — Расслабься, — вновь раздается возле уха. Но легче сказать, чем сделать. Я по-прежнему не верю в происходящее. Может, это очередная эротическая фантазия, перенесенная в кладовку? — Ущипните меня, — слова слетают с языка быстрее, чем я успеваю его прикусить. Ты хмыкаешь и исполняешь просьбу, видимо, истолковав это по-своему, а я с облегчением выдыхаю: это не сон, не сон!.. Все реально. Я даже не успеваю среагировать, как неожиданно, ты с достаточной силой отрываешь меня от себя, за секунду мы меняемся местами и к стенке уже оказываюсь прижат я. А после подсечки, чудом не падаю на пол, благо, ты держишь меня крепко. — Что это было? — Ах, прости, ты не ушибся? Это для удобства! Ты садишься сверху и продолжаешь улыбаться самой обворожительной улыбкой из всех, что я видел, но опомниться от своей нечеловеческой силы и приема (где ты этому научился?) не даешь, целуя вновь. Я первым запускаю руки под твою футболку, чувствуя, как рот наполняется слюной. Я слишком часто и много фантазировал о том, какое на ощупь твое тело: бока и ребра, которые я сейчас оглаживаю, твои бедра, на которых я втайне мечтал когда-нибудь полежать, твои плечи с острыми косточками и все остальное, все, до чего могу коснуться сейчас… Одежда мешает, в ней тесно, мокро, наши футболки оказываются заброшенными твоей замашистой подачей куда-то на антресоли. Найти бы потом. Прохладный воздух поначалу резко холодит, но мы не боимся замерзнуть. Щеки горят от смущения, но настоящий пожар сейчас в другом месте. Ты недвусмысленно трешься, я хватаю тебя за бедра, пытаясь утвердить инициативу. Твое жаркое дыхание на моей шее, над ухом… Что же мы делаем? Я не заметил, чей стон был первым. Ты путаешь руку в моих волосах, тянешь у основания роста волос, заставляя откинуть голову назад… А точно ли мы остались одни? Никто ли не зайдет сюда? — Все хорошо, — будто прочитав мои мысли, ты нависаешь сверху, заглядывая в глаза, — Тобио. Заправляешь вечно выбивающуюся прядь за ухо, которая тут же выпадает, и совершенно бесстыдно облизываешь губы. — Сугавара-сан, — хочу позвать тебя, но осипший голос вряд ли выдает хотя бы половину имени. Я тянусь к тебе — зачем? Не знаю. Инстинктивно. Но ты перехватываешь руку и прижимаешь к полу. Второй оттягиваешь резинку шорт. — Тс. Зови меня… Коуши. Небо уже давно сверкало миллионами ярких точек, когда мы выходим из раздевалки на свежий вечерний воздух. — Не самое плохое воспоминание, да? Ты издаешь нервный смешок и пытаешься спрятать взгляд, когда я смотрю на тебя. Неужели, ты тоже смущен? Но почему-то именно твоя неуверенность придает мне сил в этот раз. Я беру твою руку, бережно сжав, и поднимаю глаза к звездам. «Самое лучшее из всех, связанных с кладовкой», «я не хочу, чтобы это осталось лишь воспоминанием», «теперь я не смогу спокойно заходить в нее». Хочется выплеснуть, поделиться всеми эмоциями, но отвечаю, как всегда, коротко и ясно: — Да. Я запомню, как мы могли подолгу сидеть в приятной тишине, запомню, как мы могли взахлеб обсуждать какую-то фишку сеттера команды противника или делиться впечатлениями о самых разных вещах, я запомню, вкус фисташкового мороженого, такого же сладковатого, как и твои губы, я запомню все насмешки со стороны по поводу нас, запомню тот взгляд Дайчи-сана, я запомню и никогда не забуду, как ты улыбался, обнимал меня и целовал. Я запомню каждый изгиб мышц, линию пресса на твоем теле. Я буду хранить эти воспоминания, пока с годами они не потускнеют, словно старые фото, долго пылящиеся на чердаке. Пока цветы в моем сердце не обрастут новыми, если я позволю этому случиться, хотя любовь, как я понял, обычно приходит без предупреждения. Ты выпустишься, оставив на прощание горький вкус разлуки и сладость своего имени на языке и в моем сердце… Коуши.