Ключи

      Руки у Куренай совсем не такие, как у девушек из классических любовных поэм. Асума зачем-то начитался этих самых поэм перед свиданием, а теперь сразу же осознал всю их бесполезность. Куренай шиноби. И руки у нее как у шиноби. Пожалуй, даже у самого Асумы руки нежнее. Выбитые искалеченные пальцы, мозоли, грубые рубцы. Обычно все это она скрывала под бинтами, а сегодня вдруг сняла их. И держит Асуму за руку. Без этих бинтов. Касается его своей кожей. Впервые за последние несколько лет, наверное.       Куренай не любит прикосновений. После стольких лет войны любые касания ассоциируются у нее с ранами. Асума тоже не любит. Всегда не любил. Он вообще-то людей совсем не любит. И обычно не подпускает к себе никого на расстояние пары шагов. Поэтому они уже полчаса просто сидят рядом и держат друг друга за руку. И это уже много. Слишком много. У Асумы сердце, кажется, едва не вырывается из груди, и он уже верит всем банальностям, сказанным о чувствах к женщинам в тех скучных поэмах. Вот только руки у Куренай отличаются, и возвращают его к реальности.       Куренай нервничает не меньше. Даже больше, наверное. Если ее отец увидит, что она держит за руку парня, пусть даже и Асуму, который всегда крутился рядом, проблем потом не оберешься. Да и от одной мысли о том, что она и вправду сейчас это делает, что у них свидание, настоящее, слишком кружит ей голову, и перед глазами все расплывается. Она, наверное, сейчас краснела бы, если бы не сильная кровопотеря на последнем задании. Она совсем слаба, и Асума ненадолго «украл» ее прямо через окно палаты госпиталя.       Куренай больно, она теперь совсем не слышит левым ухом, а поврежденные ребра едва позволяют хоть как-то дышать. И все же сейчас она… счастлива? Слишком громкое и категоричное слово, наверное. Но сейчас ей так хорошо, что вся боль будто отступает сама собой. Отступает перед каким-то странным чувством, будто внутри, где-то под ее больными ребрами, растекается что-то приятное и теплое.       Асума почти не пострадал тогда. У него остался лишь порез на подбородке. Рубец обещает быть внушительным, но парень все равно собирается носить бороду, по традициям клана. Над его верхней губой и кое-где на щеках уже пробивается заметный пушок, среди которого можно найти даже настоящие жесткие волоски. У Асумы широкое смуглое лицо с выделяющимся большим носом и мощной челюстью. Еще прошлым летом он выглядел совсем ребенком. А сейчас все сильнее напоминает мужчину. Куренай смотрит на его лицо, и не находит в нем почти ничего от того странноватого задиристого мальчишки, к которому когда-то привязалась. Она смотрит, и ее не покидает ощущение нереальности всего происходящего. Когда это он только успел измениться так сильно? Он же все время был рядом, не выходил из ее поля зрения. Почему она не замечала?       Сама Куренай изменилась не так сильно. Разве что увеличилась в размерах, да и только. Ее лицо еще совсем детское, с тонкими аккуратными чертами. Про такие лица говорят «кукольное». Она и сама будто кукла, удивительно тонкой работы фарфоровая кукла, которую кто-то небрежно бросил о землю и разбил.       Ее кожа совсем белая, в противовес Асуме. Даже в самые солнечные дни Куренай никогда не загорала, оставаясь бледнее самой белой бумаги. Асума смотрит на свои загорелые, еще по-мальчишески тонкие руки, и не решается. Ему кажется, будто он недостоин. Будто он грязный, порочный, будто вся война сейчас отпечаталась на его руках. И он не имеет никакого права прикасаться такими грязными руками к этому лицу. Пусть и тоже отмеченному войной. Это лицо кажется самым прекрасным в мире, самым прекрасным из всего, что существует, и Асума отказывается осквернять его своими грубыми руками, даже если ему так сильно этого хочется. Он — всего лишь глупый мальчишка, возжелавший познать великое, коснуться его. Она — весь мир.       Асума не решается, и Куренай все делает сама. Она будто догадывается обо всем, будто читает его мысли. Куренай берет руку Асумы за запястье и сама касается его ладонью своего лица. И она тоже касается. Его лица. Но уже губами. Она целует его щеки, лоб, нос, целует раненый подбородок, заставляя его на мгновение дернутся от боли. Но он все равно не хочет ее останавливать.       Когда доходит до губ, они вдвоем на несколько мгновений застывают от неловкости. Куренай снова пытается проявить инициативу. Асума высокий, большой, и Куренай, сидя рядом с ним, тяжело дотягиваться своими губами до его. Тогда он и сам действует, тянется ей навстречу. У Асумы широкий рот и полноватые губы, и у него едва получается нащупать ими тонкие губы Куренай.       Наконец, они все же целуются. «По-настоящему», «по-взрослому». Их первый поцелуй выходит вот таким. Неуверенным, неловким, произошедшим на сломанной лавочке за какими-то хозпостройками госпиталя. Абсолютно ничего романтичного. Все не так, как хотелось Асуме. Под конец поцелуя он еще и ощутимо ударил ее в глаз своим носом. Куренай ничего не хотелось. Для нее все это было будто неправильным, запретным и крайне странным, но при этом таким притягательным.       — Если бы эта война когда-нибудь закончилась, ты была бы со мной?       — Должно быть, она никогда не закончится. Они обещали окончание боевых действий еще к маю. Уже август скоро закончится. А мы все еще ходим на эти задания. Я уже ничему не верю.       — А мне?       — Что тебе?       — Мне ты веришь?       Куренай ничего не отвечает. У нее в голове пусто, будто все мысли кто-то выбросил. Только шум в больном ухе и нарастающая тревога, мешающая дышать даже сильнее, чем ее сломанные ребра. Она хотела бы верить Асуме, но уже никому не может верить. В этой деревне все так запутанно и все кругом врут. Она уходит, в свою палату. Если ее не будет слишком долго, отцу точно сообщат. На прощание она целует Асуму в лоб, поправляя при этом его непослушную челку рукой. Асума тоже уходит. Он обещал матери помочь с лекарствами для новых раненых.       Эта война когда-нибудь точно закончится, но и их жизни тоже. Их молодость. Их «лучшие годы», как принято говорить. Асума смотрит на заходящее солнце, всеми силами вдыхает воздух с запахом летнего вечера. Ему тоже тревожно. Он боится. Боится за Куренай и ее травмы, не доверяя медикам кроме матери, которая сейчас занята особо тяжелыми ранеными. Боится за то, что война никогда не закончится. Что кто-то из них умрет еще до конца этой войны. Что все умрут. Что умрет он сам, и никогда не повзрослеет. Боится, боится, боится. Вся их юность — бесконечные страхи.