Блуждая в поисках

      Он его не узнаёт. Совсем. Смотрит удивлённо и настороженно, неуверенно улыбается одними уголками губ и теребит края одежды.              — Извините, мы знакомы? — спрашивает он, и его улыбка становится немного шире. Он будто хочет ещё что-то сказать, потому что снова открывает рот, но ему не дают продолжить.              — Нет, я ошибся, — Хэ Сюань медленно качает головой и отступает. Не собирался же подходить. Каждый раз говорит себе: «оставь», «не трогай», «прекрати», «живи — существуй — дальше», «забудь». Не получается. Он следует за Ши Цинсюанем из жизни в жизнь, находит в каждом перерождении, обещает, что просто посмотрит издалека, но срывается, попадается на глаза и постоянно натыкается на доброжелательный, но всего лишь вежливый взгляд.              Ши Цинсюань его не узнаёт.              Не узнаёт в последующих жизнях, когда умерев бродягой, сначала перерождается в богатой семье и живёт так, как ему было предначертано предыдущей судьбой. Веселится, пьёт вино, разрешает вплетать в волосы цветы и смеётся. Много смеётся. Хэ Сюань, глядя на него из тени раскидистых деревьев, незримо следуя и наблюдая за каждым шагом, чувствует, как горячо сжимается что-то в его давно мёртвой груди. Ему хочется сделать шаг, ступить на залитую солнечным светом поляну, упасть в свежую весеннюю траву рядом с Ши Цинсюанем, положить голову на его колени и, позволив впутаться чужим тонким пальцам в волосы, пролежать так хоть немного. Сколько позволят.              Только ему не позволено уже ничего.              Он сам у себя отобрал это право. Он сам разорвал на клочки любую возможность быть снова рядом. И теперь сам себя истязает тщетными фантазиями. Будто бы многовековых страданий, когда он планировал месть, слишком мало. Будто он сросся с убеждением, что его существование — сплошная мгла, в которой ему не должно быть хорошо. И сейчас он ищет новые способы поковырять ржавым лезвием в своём только чудом не разложившемся теле.              Будто в насмешку Ши Цинсюань совсем не меняется внешне. У него так же в волосах путаются солнечные лучи, в широко распахнутых глазах сияют золотистые крапинки, а черты лица — мягкие, смешливые. Хэ Сюань помнит, как это лицо озарялось незамутнённой радостью, как лукавые лучики собирались в уголках глаз, когда Ши Цинсюань задумывал очередную безобидную проказу, помнит, как это же лицо было перекошено ужасом и мольбой, когда вокруг плескалась чёрная вода, а Хэ Сюань безжалостно втаптывал его в землю одними словами.              Хэ Сюань не жалеет. Ни о чём не жалеет. Это не в его характере. Он знает, что если бы можно было повернуть время вспять, он бы сделал всё то же самое. Он отомстил — за себя, за близких, за то, что никто не может распоряжаться судьбами людей, как им вздумается. Но на языке всё равно горький привкус сожаления. До сих пор. Даже спустя четыре человеческие жизни Ши Цинсюаня.              — Разве так бывает? — спрашивает Хэ Сюань и сам не до конца осознаёт, что говорит вслух. — Чтобы люди перерождались, не меняясь лицом?              Хуа Чэн смотрит на него непроницаемо, перебирая пальцами бусины, но всё-таки отвечает, отводя взгляд в сторону, расслабленно прикрыв глаза.              — Не бывает. Но ты видишь его душу, а не физическое тело. Душа не меняется.              — Да? — звучит полувопросительно, и Хэ Сюань и без того знает ответ. Если видит — значит, да. От этого легче не становится. Он бы с удовольствием не видел. Он бы хотел забыть. Он бы погрузил себя на дно собственных вод, захлебнулся ими и остался там, пока мир не исчезнет, превратившись в пыль. И на его руинах он бы развеял собственный прах, исчезая вслед за всем живым и мёртвым.              Но мир не собирается разрушаться. Он только крепнет, ступает в круговорот событий, в войны, в расцвет и упадок — снова и снова. Хэ Сюань наблюдает за этим, не вмешивается. Это игры смертных и немного богов. Ему это ни к чему.              Мир меняется. Медленно для людей, стремительно для бессмертных. Ши Цинсюань пропадает на целых пять столетий. Выпадает из круга перерождений, и Хэ Сюань отчаянно его ищет. Но Ши Цинсюаня нигде нет — ни среди живых, ни среди мёртвых. Будто никогда не существовало.              — Так не бывает, — снова говорит Хэ Сюань, когда в отчаянных попытках найти вновь оказывается рядом с Хуа Чэном. Тот предоставляет ему доступ к личной библиотеке, но смотрит уже почти сочувственно. И он стал мягче — с годами, с постоянным нахождением подле своего Величества, с постоянным наблюдением за тщетными попытками Хэ Сюаня найти того, кого давно потерял: Ши Цинсюаня и себя самого.              — Души не перерождаются раз за разом, — осторожно вступает в разговор Се Лянь. Даже ободряюще кладёт ладонь на плечо, но тут же её отнимает. — Некоторые не перерождаются вовсе, — тихо напоминает он.              — Но тогда бы он был среди мёртвых, — не соглашается Хэ Сюань, закусывая губу и судорожно скользя взглядом по строчкам из фолиантов. Там нет ничего нового, но он всё равно пытается найти.              — Необязательно, — качает головой Хуа Чэн. — Твоей семьи ведь тоже нет среди мёртвых.              Звучит отрезвляюще резко. Хэ Сюань вскидывает голову и смотрит прямо перед собой — на дёргающийся огонёк свечи в лампе и стену с зыбкими, дрожащими тенями. Хэ Сюань думал об этом раньше, где-то на задворках, боясь предположить всерьёз, поэтому озвученное наконец вслух заставляет застыть и стиснуть пальцы в кулаке.              От полного сочувствия взгляда Се Ляня становится тошно, и Хэ Сюань, не сдержавшись, морщится.              Он не сдаётся ещё сотню лет. Что такое век, когда ты прожил почти вечность? Небожители сменяют друг друга на небесах, теряя верующих и ввязываясь в междоусобицы, демоны появляются и исчезают, кто-то закрепляет за собой статус очередного Непревзойдённого, но Хэ Сюаню плевать.              Мир всё ещё не рушится и не превращается в прах. Хэ Сюань сам уже не помнит, как обрезает волосы и меняет многослойные одежды на простые. Видя своё отражение в зеркальной витрине шумного города с высокими домами, о которых и мечтать нельзя было ещё пару сотен лет назад, он не может вспомнить, как выглядел раньше, но помнит, как его волосы заплетали в несложные, но изящные причёски проворные пальцы Ши Цинсюаня. Как он смеялся, когда Хэ Сюань отталкивал его руки, и всё равно настаивал и оставался в выигрыше. Как плёл тонкие косы от висков, вплетая их в высокий хвост, как украшал заколками тонкой работы, как поправлял ворот ханьфу и широко улыбался, довольный своей работой. Хэ Сюань не помнит себя, но Ши Цинсюаня помнит до мелочей — его голос, смех и лицо с задорно блестящими глазами.              Оглядываясь по сторонам, Хэ Сюань снова и снова ищет его на улицах городов, выросших из-под земли, среди шумных машин, которые намного быстрее лошадей, среди так по-разному одетых, но почему-то совершенно одинаковых людей.              Ши Цинсюаня нигде нет. Ничего нет. Ни многих небожителей, в которых уже почти никто не верит и не приносит им молитвы с подношениями, ни доброй половины демонов, которым нечем питаться из-за отказа людей от суеверий, ни надежды. Есть только Хуа Чэн, который держится на неисчерпаемом запасе силы, есть Се Лянь, которому достаточно только одного верующего для существования, есть Хэ Сюань — блеклый, сдавшийся, потерявший надежду и готовый рассыпать свой прах уже просто так, потому что устал, у него нет желания смотреть, что с миром станет дальше — ему всё равно. Напоследок всего лишь хочется найти Ши Цинсюаня, в последний раз посмотреть на него, удостовериться, что он такой же улыбчивый и шумный, а потом сгинуть, будто его никогда и не бывало.              В современных шумных городах Хэ Сюань не видит себя. Новый мир ему чужд и неприятен. Он слишком громоздкий, его слишком много вокруг, от него болит голова. Единственное, что его до сих пор радует — это возможность перекусить и когда-то показавшийся необычным кофе, разбавленный молоком. Хэ Сюань заходит в одно из кафе, где постоянно бывает, когда возвращается в мир людей на очередные поиски, и оформляет привычный заказ. Ему приносят большую кружку кофе и несколько сэндвичей с курицей, и Хэ Сюань уже почти принимается за еду, когда взгляд натыкается на знакомое смешливое лицо, а в уши льётся звонкий хохот. Там, где когда-то билось сердце, всё замирает. Хэ Сюань сам замирает и не может пошевелиться, неверяще смотря на того, кого столько столетий безрезультатно искал.              Ши Цинсюань снова не изменился: у него до сих пор длинные волосы, заплетённые в мудренную причёску с косами, почти такую же, какую он делал когда-то Хэ Сюаню, пушистые ресницы и в руках… Хэ Сюань сглатывает. Не может оторвать глаз от быстро мельтешащего в чужих руках веера. Ему даже кажется, что на нём та самая роспись иероглифов, но, приглядевшись, он понимает, что это простой узор.              — Прекрати, — кто-то говорит и перехватывает веер Ши Цинсюаня. — Меня сейчас укачает.              В ответ вновь слышится смех, Ши Цинсюань пододвигает к себе кружку и, отпивая, пачкает верхнюю губу в сливках.              А Хэ Сюань смотрит, смотрит, смотрит. Не верит, что ему наконец-то повезло. Что Ши Цинсюань встретился так внезапно. Как он и хотел — напоследок. Он последит за ним только ещё одну жизнь. Убедиться, что всё хорошо. В порядке. Что это тот же Ши Цинсюань.              Хэ Сюань вцепляется в чашку и кусает себя за внутренние стороны щёк. Ему холодно и горячо одновременно. Он дрожит, но только от осознания, что эти сотни лет были слишком утомительны и бессмысленны, потому что в них не было Ши Цинсюаня.              И впервые он жалеет о своей мести. Впервые думает, что, будь у него возможность, он бы не стал делать то, что сделал. Остался бы навсегда Мин И и ни разу не сожалел бы об этом. Откликался бы на весёлое или просящее «Мин-сюн», позволял втягивать себя в провокационные превращения в женщин и, наверное, до сих пор бы слышал смех обращённый к нему, а не к кому-то другому. А когда бы верующие покинули Ши Цинсюаня, как покинули многих других небожителей, он бы поделился с ним своими силами и продолжил идти рядом рука об руку.              Если Се Ляню достаточно одного верующего, то и Ши Цинсюаню было бы его достаточно. Хэ Сюань уверен.              Только уже ничего не поменять. Остаётся жалеть о совершённых ошибках и наблюдать. Но всего лишь последнюю жизнь, в последний раз он поддастся слабости, а потом утонет вместе с прахом в океанах, переставших быть его домом.              — Извините, мы знакомы? — звонкий голос слышится совсем рядом, и Хэ Сюань, вздрогнув, поднимает голову. И чувствует, как в горле сохнет. Ши Цинсюань нервно теребит край манжеты рубашки и неуверенно, но немного заискивающе улыбается. — Просто ты так смотрел, — смущённо поясняет он. — Вот я и подумал.              Ши Цинсюань всегда замечает его. Всегда подходит и спрашивает одно и то же. Сам того не зная вставляет кинжал и прокручивает между рёбер. Хэ Сюань всегда отвечает одно и то же и старается поскорее сбежать. Он не хочет мешать Ши Цинсюаню жить. Он не имеет права.              — Нет, я ошибся, — едва двигая губами, говорит Хэ Сюань, стремительно поднявшись с места, чтобы поскорее уйти. Скрыться где-то за углом, поменять личину и вернуться не со своим лицом, с чьим-то чужим, чтобы наблюдать спокойно и издалека, уже не совершив глупую ошибку, которую он повторяет раз за разом, выдавая себя.              — Постой, — его цепко хватают за локоть, и Хэ Сюань удивлённо оборачивается. Ши Цинсюань никогда не останавливал его. Или… он просто до этого всегда уходил раньше?              На лице Ши Цинсюаня задумчивость, и ему явно неловко, но он всё равно продолжает улыбаться.              — Прости, наверное, это глупо, — бормочет он, — но мне кажется, что я тебя знаю.              Хэ Сюань смотрит на то, как он кусает нижнюю губу, как смотрит прямо и немного смущённо, но не отводит взгляд, как переступает с ноги на ногу. И в этом так много родного, того, чего не хочется отпускать. И Хэ Сюань поддаётся. Опять. У него нет сил противостоять и сопротивляться. В конце концов, в последний раз. Поэтому он протягивает руку и, сжимая чужую тёплую ладонь в своей, говорит:              — Хэ Сюань. Мне тоже кажется, что я тебя знаю.