Шаман духов, хранитель земель

Ганнаев стиснул зубы, игнорируя пот, скатившийся по высокому лбу с неприятной щекоткой. Он не мог даже смахнуть эту каплю, ведь тогда сосредоточение нарушится. Как бы не бахвалился и какого бы высокого мнения о себе не был на словах, внутри он признавал правду: иногда его опыта не хватало. Духи взрастили и воспитали его как сына этой земли - шамана, знающего ее тайны, способного хранить и защищать ее саму и ее детей. Как мертвых, так и живых. И он, как хранитель, должен был откликнуться, несмотря даже на то, что по горло был занят величайшей угрозой для их земель. Вновь объявившийся Пожиратель занимал все время и силы Ганнаева. Он и помыслить не мог о том, чтобы медитировать, или слушать даже ту землю, по которой сам и ступает. Ведьмак был измотан. Проклятие голода ни разу не коснулось Ганна напрямую, но ощущение было такое, что оно жрет его по кусочку, выпивая в итоге без остатка. Но его состояние, его нежелание оглядываться, видеть и слышать не отменяло того, что остальные видели его. Их мудрый, стойкий народ мог распознать шамана, когда он проходил мимо. В далекой деревне, где Фарлонг даже не посчитала нужным останавливаться, обезумевшая от горя мать бросилась им наперерез. Хватая его за руки, целуя их, плача и умоляя. Ганн оставался непроницаем. Просто не желал слышать ни о каких больных детях. Пусть идут в Мулсантир. Туда всего три дня пути без единого постоялого двора, по густому заснеженному лесу в самый разгар зимы. Если ей до такого черного отчаяния хочется сохранить свое дитя, она бы пошла. И справилась бы. Но бабе было хоть кол на голове теши. Она упала оземь, обнимая его ноги и вопя, как оглашенная. Фарлонг, в приступе сердобольности, приказала Ганну помогать. Чем он и занялся, вяло цедя черные ругательства. Именно поэтому Ганн сидел у постели ребенка, мечущегося в бреду, и окуривал его последним запасом собственного сбора трав, стучал над ним погремушкой, в сердцевине которой прятались кости собранные с местных тотемов, и зычно пел о силе, которую хранители этой земли должны принести обоим ее взывающим сыновьям. Шаманские премудрости помогли успокоить ребенка достаточно, чтобы тот погрузился в более глубокий сон. Вот тут-то и началась настоящая работа. Скрестив ноги, делая не более шести вдохов в минуту и войдя в транс, Ганн последовал за мальчиком. В одном местная знахарка была права — это не телесная хворь. Мальчик гулял один в лесу. В мальчика вселился злой дух. Ганн ступил на скользкие, скрипучие доски старого дома, созданного отнюдь не детским разумом. Ни один ребенок не мог такого себе придумать. Такого реалистичного и подробного. Это были давние, древние, как сами боги, воспоминания. Расчлененные тела уже тронутые тлением даже на вид были мягкими и рыхлыми. Мальчик не видел Ганна, хоть тот и приказал ему заметить его. Но кем бы дух ни был в прошлом, он владел ребенком достаточно. Мальчик, скорее всего даже не понимал, что он всего-лишь семилетний деревенский дурошлеп, он мнил себя тем, кто его захватил. И в этом воспоминании был тем взрослым мудаком, чья память нарисовала эту мерзость. Он с недетской силой поднял один из трупов, потом второй, расчищая себе проход в дальнюю комнату. Тела варваров говорили о том, что они погибли в сражении. Но не оружие убило их. Тела, скрученные в агонии, с содранным об пол и стены ногтями, с кишками, вылезшими через рот, с пустыми глазницами и грязными из-за лопнувших глаз и крови щеками — все это указывало, что тот, кто был в той комнате, произнес нацеленное Слово силы. Ганн до этого видел только результат Слова Смерти — это заклинание лишь останавливало сердца, разя противников настолько далеко, насколько был силен волшебник. Слова, выворачивающего людей таким образом, Ганн не знал. А мальчик уже прорвался в дальнюю комнату. Что бы или кто бы там ни был, Ганн не успел увидеть. Мальчик вдруг обернулся, в упор посмотрев на ведьмака и рассмеявшись. Его глаза полыхнули огнем, и темнота утянула их в другой сон. Другое воспоминание. Мефиты, питающиеся плотью какой-то девочки-подростка. Тэйки, судя по всему. Всей брюшной полости у нее уже не было, да и лицо было выедено наполовину. Мальчик, дух-воспоминание, сидел в углу и покачивался, обхватив колени руками. И опять заметил Ганна не потому, что шаман ему так велел, а потому, что сам захотел и вел его по своему разуму себе в угоду. Снова поглядел на него потусторонними глазами, со смешком заявив: - Как долго проживешь ты сам? Какие воспоминания ты сможешь подарить лесу, который тебя упокоит, шаман? Вот и ошибка. Ганн уже понял, что ему не хватает сил и опыта вырваться из лап такой древней и до основания безумной сущности. Но этот дух почуял только то, что Ганн делал с ним до прихода в сон, его шаманскую магию. Но сноходец в Рашемене был один, и этого дух не ожидал. А потому Ганн мог сражаться. Достаточно хитро, чтобы не раствориться здесь, но в итоге все, на что его хватало, это бесконечно долго убегать, не поддаваться гипнотическому взгляду, не поддаваться смыслу издевательских речей и скрывать собственную истинную сущность. А сил оставалось все меньше. Целую безумную вечность он блуждал по воспоминаниям того, кто, видят боги и духи, успел натворить кровавых дел. И когда казалось, что для него настал конец, что он больше не может бежать, да и некуда... Все оборвалось. Ганн открыл глаза у постели, на которой был распростерт уже посеревший труп мальчика. Его мать, с рассеченной мечом грудью лежала рядом, будто до конца укрывала сына. А Фарлонг, за спиной которой сыто змеились тени Проклятья, вытирала окровавленный меч лоскутком ткани. Девушка поглядела на него взглядом пустым и мертвым, глазами Пожирателя. Она сухо заговорила: - Задница не затекла? Вы спали не шелохнувшись больше суток. А Окку сказал, что дух мальчишки дурно пахнет, и ты уходишь все дальше. Я решила тобой не рисковать. Ганн с трудом разлепил пересохшие губы, кривовато улыбнувшись и ответив ей с тем обаянием, которое только мог наскрести в своем осипшем голосе: - Не рисковать мною? Я тебе дорог. Я польщен, спасительница. Не врал — она спасла этого мальчишку. Он, хранитель, как никто знал, что есть жизни, которые хранить не гоже. Фарлонг кивнула. Она знала и сама. Она, как никак, сожрала этот древний дух только что. Должно быть, он и на вкус был мерзок.