Hate my own shit, but I love yours

      Страх парализует — они знали это с самого детства. Страх сковывает руки жгутами, давит острой шпилькой на горло, загоняя в тесный, пахнущий вековой сыростью угол. Шахматные фигурки с грохотом падают на почерневшую доску, партия снова проиграна.       Хочешь сыграть еще?       Майку был хорошо известен этот липнущий к спине холодок. Он забирался цепкими ледяными пальцами за шиворот, больно впивался в плечи, накрывая сознание десятибалльным ураганом тревоги. Зажимал в тесноту собственного бессилия, толкая всё дальше-дальше-дальше, и вот ты уже сидишь, согнувшись напополам, — считаешь секунды. Когда тебе страшно, время ощущается совсем по-другому.       Ричи запирал его в темном, старом подвале на ключ, прислонялся спиной к двери, и, притаившись, слушал: глухие удары, ругательства, порой — угрозы. Майк сползал по стене спиной, часто-хрипло дышал, ртом хватал воздух, словно выплеснутая на берег рыбешка, и категорично мотал головой точно китайский болванчик, когда брат предлагал открыть глаза и всмотреться в самое нутро лязгающего в темноте страха. — Дыши медленно, — говорил он, прислушиваясь к рваным, прерывистым вздохам, считал минуты. Нервное напряжение звенело в воздухе где-то рядом, поблёскивая острым лезвием в чернильной темноте; страх — это вирус, передающийся через воздух. Ричи впитывал чужие эмоции, и если гудящая по натянутым нервам тревога выбивала почву из-под собственных ног, рывком отворял дверь, а потом долго удерживал подрагивающее тело брата в надежных объятиях. Страх — зверь капризный, он не покоряется с первого раза.       Такую же тень испуга Майк видел, когда намертво впивался пальцами в локти Ричи. Вода выплескивалась за бортики уже не переставая: в ванне бушевал шторм, искусственно созданные волны били по рукам, одежда стремительно становилась влажной. Ричи брыкался с отчаянным рвением, крича до болезненного спазма где-то в легких. Так ощущают себя утопленники: панически заглатывают воду, сдаваясь напору стихии, пока пузырьки воздуха не станут совсем уж редкими, вдохнут вставший костью комок в центре горла, и примут неминуемое поражение. Шах и мат. Фигурки снова с глухим перестукиванием летят на скользкий кафель.       Как бы не забыть, что это всего лишь правила новой игры, как бы не сорваться и не поверить, что всё понарошку, не по-настоящему. Как бы, как бы... Ричи крепко держался за эту мысль, когда пальцы до крови хватались за острые бортики ванной, а в висках из-за доведённого до грани желания жить болюче отбивал свой ритм жгучий пульс. Сквозь толщу неспокойной воды едва ли можно было разглядеть силуэт брата; Ричи казалось, увидь он перед глазами лицо Майка, игра бы клацнула зловещей пастью у самого носа, мир бы вспыхнул красным, а потом... что потом? Ответ скрывался совсем рядом — завесу дозволенного приоткрывать не осмеливался никто. Ответ был до истерики очевидным. — Страшно?       Майк поднимал голову навстречу скручивающей внутренности темноте. Улыбался совсем безумно, чувствуя сквозь дверь прожигающий взгляд Ричи, неверяще отсмеивался сквозь плотно сжатые зубы, и качал головой. Ну уж нет. «Если она захочет притронуться, я кинусь к шее». Парализующий страх жалобно подвывал откуда-то изнутри, становясь совсем уж ручным, и, скуля, поджимал хвост. Хороший мальчик. — Страшно?       Ричи с вызовом вскидывал подбородок, прислушиваясь к еле ощутимому пульсу, широко открывал глаза, и смотрел до тех пор, пока не мутнел рассудок. Пьяный восторг охватывал каждую клеточку в теле, рассыпался до щекочущего вены конфетти, да так, что хотелось глупо хихикать. На коже рассыпались синяки таких оттенков, каких не бывает в радуге — Ричи потом любовно проходился по каждому, самозабвенно обводил пальцами. Это — его трофеи. Отражение в лице Майка смотрело горделиво-щемящим взглядом.       Законы человеческой природы наивны: людьми движут животный страх и любовь. Первый парализует — они знали это с самого детства. Фигурки, некогда с грохотом падавшие на пол, теперь замирали и возвращались на свой законный квадрат на почерневшей доске. Они выдрессировали свой страх. Отныне он прятался в зазоре между лестничными ступеньками и с тихим предсмертным воем растворялся в вихре сливной воды. Сейчас, после каждой победы триумф закреплялся печатью горячего обещания — целуй меня, и узнаешь, какова на вкус звенящая судорога.       В детских книжках никогда не напишут о слове на букву «л» — в их случае это грязно, порочно, до смешного распущенно. Так не бывает. Эта любовь отдавала нотками загустевшей крови и адреналина.       Хочешь сыграть еще?