Всё-таки

Эрика отпускает Алану, как воробья, которого они однажды вытащили из колючего куста. Тогда в лице Эрики читалось непривычное, чистейшее милосердие. Но так ли она милосердна к самой Алане? Эрика отпускает Алану, веря, как не верила ни во что, что та вернётся к ней вновь. И спустя долгие дни, полные сигаретного дыма, предательских бабочек в груди, нервных усмешек и удушливой спешки, спустя ещё 47 душ, стонущих и слоняющихся внутри, спустя ещё 47 предательств — Алана возвращается. Эрика ведёт носом по белым, чуть шершавым плечам. Не решается прикоснуться губами: боится, что мгновение оборвётся, как сон, на самом важном моменте. Сбежит, оставив лишь смутное воспоминание, липкую тоску и вой сотен голосов. Но Алана не обрывается, не сбегает, а — и от этого что-то живое в Эрике корчится в сладкой муке — расчёсывает пальцами светлые кудри и целует в мокрый висок. Только одно такое незначительно маленькое, такое нестерпимо огромное благословение, такая бесконечная секунда нежности — и Эрика точно знает, что стерпит. Стерпит ледяное дыхание смертей, стерпит разочарование и любую злость в глазах Аланы. Алана тянет длинные эриковы ладони к своему телу — белеющая в сумраке струна, вот-вот порвётся, лопнув прямо под пальцами, да ещё оставив на коже полосы. Впереди ещё целая ночь, долгая, как ожидание неизбежного, но Эрика не может ждать. Она отрывает руки от чужой груди, и ей стоит огромных, как её грех, усилий не остаться. Она бы сбежала, если б можно было от такого убежать. Но — некуда, и Эрика делит на двоих пустую неудовлетворенность, будто у самого рта отобрали долгожданный кусочек, выключили песню перед припевом, подняли с постели перед самой дрёмой. Делит, и... — Куда же ты убегаешь? — ласково, но с таким тёмным испугом. ...отдав напоследок «салют», нелепо комичный во всей этой, чтоб её тысячу раз, ситуации, пообещав «закончить» в другой раз (она всё надеется, что Алана ещё верит её обещаниям, и радуется, что не видит в темноте её глаз), уходит. Алана слышит, как полязгивает лезвие пилы и как судорожно вздыхает Эрика. Алана долго лежит — либо ноги подведут, либо разум, если встанет — и думает, как будто прокручивая в голове чужие мысли, как будто за героиню жестокого романа, что же стало с воробьём, которого Эрика отпустила тогда?.. Единственная развязка проясняется в голове так быстро и точно, словно взмах пёстрого крыла. Только вместо того, чтобы взлететь, прочь от грешной земли, прочь от шипов куста, Алана падает в сон. Ей снятся глаза болотного цвета, блеск лезвия, страх, снег и потом, почему-то, самые нежные прикосновения. Нет, думает Алана на неверной грани реальности и сна. Нет: надо как-то уговорить Эрику остаться надолго. Души, шипы, обещания... но ведь, всё-таки, она так её любит. Она так её любит.