Повторим?

Монстр появляется, когда темнеет. Его ослепляет и манит болезненный неоновый свет, оглушает громкий бит, под который десятки тел, потные, пропахшие дымом и спиртом, как в припадке, трутся друг о друга. Этот клуб всасывает их, пережевывает и выплевывает под утро, а потом истошно воет сливающимися в одно измученными голосами. Им почти всегда хуево, потому что тусовка – это всегда работа на износ. Но это никого не останавливает – они приходят снова и снова, чтобы напитаться любой химией, какую можно достать, сорваться и сделать все, что в обычное время не могут. И Монстр приходит. Всегда – не один. Мы сидим на гладком кожаном диване в тесной комнате с черными стенами. Он щурится на свет – неоновые надписи слепят, если долго смотреть на них – и закидывает руку Славе на плечи. Тот от неожиданности проливает пиво себе на джинсы, но не успевает ничего спиздануть, потому что Монстр уже тянется к его губам и крепко, даже, наверное, больно сжимает ему челюсть. Я напряженно смотрю на них. У меня мог бы развиться эпилептический припадок от этой бешеной игры света на их лицах и медленно, как змеи, двигающихся руках. Но я не могу оторваться. Я будто загипнотизирован и уже невольно встрял в их дуэт. Вижу свои руки на Славином бедре, целую его сзади в макушку. Как он приятно пахнет, ебануться можно! Этот пидорас всегда такой чистоплотный и аккуратный, хотя любит вместе учинять хаос вместе с Монстром. У Славы немного дрожит рука – он ставит на стол пиво и тут же ловит мой взгляд. У него глаза смеются, искрятся, просто демоны, блять. А Монстр уже гладит его между ног. Вот шельма. – Здесь? – стараясь перекричать музыку, спрашиваю я. Монстр с неохотой отрывается от Славы, и когда делает это, жертва его отпихивает. Зря он это делает. – Вы бы еще на людях потрахались, в самом деле. – Не завидуй, тебе тоже достанется, – отвечает Монстр, и я вижу, как у него сияют голубым идеальные зубы. И мне правда достается. Только позже. Мочевой пузырь не выдерживает, и я едва попадаю в шатающийся из стороны в сторону коридор, хватаясь за стены руками. Это ж надо так нажраться – да я, бля, всегда так нажираюсь! Чтобы нахуй башню снесло, чтобы ходить вот так, наталкиваясь на чужие тела, прижатые к стенам, громко стонущие, присосавшиеся друг к другу, как пиявки, и интеллигентно извиняться, смеяться, иногда даже присоединяться к ним. Но сейчас мне срочно нужно отлить. Не знаю, каким чудом я вообще попал в туалет. Не знаю, как оттуда вышел и как оказался в коридоре, залитом красным светом. – Вот ты где! – меня хватает за руку – кто, бля? – Слава и вытягивает из мутной красной бездны. Но отводит меня в другую, где позволяет прижать его лопатками к стене – этого гиганта, который так любезно наклоняется ко мне – и засунуть язык в его похабный жаркий рот. От него несет перегаром, язык и губы на вкус как Mountain Dew и кнопочные мальборо с ментолом. В глаза долбит сраный свет – красный, розовый, голубой, фиолетовый, зеленый– он повсюду, эта сраная химия, это издевательство, его можно потрогать точно так же, как я сейчас трогаю Славину шею, чувствуя под пальцами его бурлящую кровь. У него дико бьется сердце. Да и сам он дикий, шумно и громко дышит мне в рот, задирает футболку и сжимает талию горячими пальцами, давит на затылок – его руки оплетают, как моллюск, но они теплые, в них до усрачки хорошо. Это я его научил трогать. Вот во что он превратился со мной. Но Монстр никогда не позволяет развлекаться вдвоем. Я чувствую, как он плотно прижимается сзади и наклоняется ближе, целуя нас в наш поцелуй. Третий, но, черт его побери, без него никак. Музыка шумит в ушах, Слава и Ваня громко дышат друг в друга, в меня – и я становлюсь музыкой, пульсирую под их скользящими по коже ладонями, растворяюсь в огнях, которые отражаются в черных замутненных глазах обоих парней. И я не хочу, не могу это прекратить. Я протяжно вою, когда Ваня – Монстр Ваня – вторгается между нами и, повернувшись ко мне, опускается на колени.

ХХХ

Наутро после охуенной пьянки хочется сдохнуть. В прямом смысле сдохнуть: достать те запрятанные в тумбочке таблетки и проглотить горсть. Сразу штук двадцать. Нет, не из-за похмелья. Этим уже никого не удивишь, не напугаешь. Просто мания может помахать мне на прощание ручкой, когда становится слишком хорошо. Это все равно что забраться на вершину Джомолунгмы, хорошенько оттолкнуться и слететь нахуй вниз. Я так уже прыгал. Но меня всегда ловили. Ванька ловил. А сейчас он лежит рядом, сладко посапывает, а тусклые лучи солнца гладят его недавно окрашенные в новый цвет волосы. Фиолетовый ему идет. Ему вообще, кажется, любой цвет идет. У меня звенит в ушах и долбит в висках так сильно, что за этим шумом я не слышу ничего, что происходит в соседней комнате. А там – ванная. И из открытой двери вылезает тонкая полоска теплого света. Я спускаю ноги с постели и с трудом встаю, чувствуя, как от таких резких – да ладно бля! – движений меня начинает мутить. Плохая идея засыпать с вертолетами. Однажды тебя пронесет, может, но когда тебе стукнет тридцать, а то и больше, то это все… Прилетели, блять. – Освободи, бля, – вырывается у меня, когда я захожу внутрь. После этого долбоеба в ванной очень жарко, от пара сложно дышать. – Ебать ты Шрек, – с хохотом отзывается Слава. Видимо, мой вымученный взгляд его здорово напугал, потому что он быстро ретируется, захлопнув за собой дверь. А я один, обнимаю толчок и выблевываю все свое естество, все свои навязчивые мысли о самоубийстве и приближающейся депрессии. И мне становится так хорошо после этого, так легко, что когда я выхожу к парням, то первая моя прозвучавшая бодрым голосом фраза это: – Повторим?