We Are Gonna Be Alright

No distance could ever tear us apart There's nothing that I wouldn't do I'll find my way back to you Никакое расстояние не разлучит нас, Нет ничего, чего я бы не сделал, Чтобы найти дорогу обратно к тебе Eric Arjes – Find My Way Back

Ночной кошмар снова застигает меня врасплох, и я просыпаюсь с дикими криками.  — Кискис, ты в порядке? В бледно-желтом свете лампы, стоящей на моем ночном столике, я вижу этот обеспокоенный взгляд серых глаз. Эти глаза меня не успокаивают. Не их я сейчас хочу увидеть. — Просто очередной кошмар, — отдышавшись, говорю я и откидываюсь назад на подушки. — Извини, если разбудила. Можешь вернуться обратно в кровать. Гейл тяжело вздыхает, но никуда не уходит. Поколебавшись с секунду, он опускается на постель рядом со мной, его рука мягко касается моих волос, гладит их. Я понимаю, что он так пытается меня успокоить, но ничего не могу с собой поделать. Я отстраняю его руку от себя. — Гейл, не надо… пожалуйста, — тихо говорю я, и смотрю куда-то мимо него. — Я бы хотела вернуться в объятия сна, если ты не против. Гейл в ответ кивает и, бросив фразу: «Приятных снов тебе, Кискис», уходит. Дверь тихо скрипит, когда он закрывает ее за собой. Я слушаю, как его шаги постепенно затихают в коридоре, и из моих глаз горячим потоком начинают литься слезы. — Прости меня, — всхлипываю я, сжимая пальцами уголок одеяла и, повернувшись на правый бок, плачу в подушку, уже не сдерживаясь. *** Ранним утром начинается дождь. Я стою у окна с кружкой горячего ромашкового чая в руках и смотрю, как крупные капли воды барабанят по стеклу. Водяные дорожки стекают вниз, рисуя разводами замысловатые узоры. В отражении окна я вижу свое лицо, все опухшее от ночных слез. Гейл ничего не сказал мне, только странно посмотрел, обнял на прощание и отправился на работу. В шахтах работа не прекращается из-за какого-то обычного дождя. Не тот случай… Уже семь лет прошло с тех пор, как Альма Койн стала президентом Панема, Кориолана Сноу казнили в прямом эфире, а Гейл и я живем вместе. Без каких-либо обязательств. Просто взаимовыгодная помощь по дому с готовкой, уборкой, оплатой счетов, и ни к чему не обязывающий секс иногда. Да, все беспристрастно, без какой-либо искры с моей стороны. Замуж он меня не зовет, а о детях мы не говорим. Вернее, я обычно пресекаю все попытки подобных разговоров. Дети и замужество — это точно не то, чего мне хочется. Если быть точной, я не хочу этого с Гейлом. Отчего-то я чувствую, что он — не тот, кто мне нужен, и о ком я мечтаю. Иногда мне снятся кошмары об этом. О том, что я и Гейл женаты, что у нас есть дети, но это все не похоже на сказку со счастливым концом. Мне снятся наши с ним ссоры и бесконечные споры, я вижу, как при этом каждый раз страдают дети, как они молча плачут, глядя на нас. Я вижу, как Гейл снова и снова поднимает на меня руку, а я снова и снова убегаю из дома, оставляя детей с ним. Дальше дети всегда пропадают, на их место приходят убитые трибуты и переродки — мои старые кошмары со времен участия в Играх. Просыпаясь от таких снов, я долго не могу унять дрожь. Я осознаю, что это всего лишь сны, но не в моих силах прогнать эти навязчивые мысли прочь из моей головы. Мне кажется, что я начинаю бояться Гейла. Пусть он никогда не причинит мне такой боли в реальности. Пусть это и кажется абсурдом. Я не могу с этим бороться. Или не хочу?.. У меня нет ответа на этот вопрос… *** Вечером я смотрю, как Гейл кладет две чайные ложки сахара в свой чай, и мне становится не по себе от мысли, что это неправильно. — Разве ты пьешь чай с сахаром? — удивляюсь я, а он так же удивленно смотрит на меня и говорит: — Я всегда пью чай с сахаром. Кискис, с тобой все хорошо? Но у меня екает сердце, и я кусаю губы до крови, чтобы не расплакаться. Только не при нем. Был кто-то еще, кто-то другой, который никогда не осуждал меня за что-либо. Даже за дурацкие женские слезы. Я не могу вспомнить его имя… и от этого мне еще хуже. Чтобы успокоиться, у меня всегда заготовлен мини-монолог, который я повторяю про себя, словно мантру: «Меня зовут Китнисс Эвердин. Я из Дистрикта 12. Мне 24 года. Я выжила в Играх. Дважды. Я была Сойкой-пересмешницей, лидером восстания. Я убила Сноу. У меня была сестра Прим. Я не спасла ее. Наш дом был уничтожен Капитолием. Теперь мы отстраиваем его заново. Я вернулась в Деревню Победителей. Я продолжаю охотиться. Я должна оставаться сильной. Ради мамы, ради Прим. Ради него». Здесь память меня всегда подводит. Нужное мне имя не идет на ум. Это не Гейл, его я никогда не любила… Мне снова снятся картины. Чьи-то очень умело нарисованные картины в том самом поезде, везущем нас в Дистрикты во время Тура Победителей. На всех картинах во всех красках изображены Игры, жестокие смерти трибутов, а еще… на них я, буквально на каждой. В ракурсах, которые даже я считаю удачными. А дальше тьма… я слышу нечеловеческие вопли переродков и… Катона, которого разрывают на части где-то внутри Рога изобилия, на верху которого стою я и… Я просыпаюсь в холодном поту. Гейла нет, значит, я не кричала во сне. Меня это поражает настолько, что я не замечаю, как засыпаю снова. *** Окна, которые я обычно оставляю на ночь открытыми, теперь закрыты. На меня накатывает волна злости и я, выпрыгнув из кровати, иду искать Гейла, заглядывая во все комнаты. Нахожу его на кухне стоящим у плиты и готовящим что-то ароматное. — Перестань закрывать у меня в комнате окна, прошу тебя, — я стараюсь говорить как можно строже, но вся злость куда-то улетучивается. — Ты можешь простыть. Лето закончилось, ночи теперь холодные, — отвечает он, не переставая что-то готовить. У меня даже начинают течь слюнки от этого аппетитного запаха, но его ответ возвращает меня на землю. — Черт возьми, Гейл, хоть раз послушай меня! — вдруг кричу я, уже начиная жалеть, что повышаю на него голос. — Мне гораздо спокойней, когда они открыты. Это помогает мне уснуть. Поэтому, пожалуйста, хватит их закрывать. Опять этот его взгляд. Слишком внимательный и такой заботливый, что я чувствую отвращение. — Хорошо, Китнисс. Больше не буду, — тихо говорит он, выключая конфорку, и переставляя кастрюлю с плиты на стол. — Завтрак готов, кстати. Я виновато смотрю на него: — Прости меня, я не хотела кричать… А что на завтрак? — Тушеная оленина с овощами, — Гейл снимает крышку с кастрюли, выпуская наружу ароматный, но обжигающе горячий пар, и показывает мне ее содержимое. — Мм, отлично, — говорю я, и вдруг чувствую во рту совершенно другой вкус. Мой голос еле слышен: — Сыр… — Что? — Сырные булочки, — слегка отрешенно произношу я. — Не знаю, почему я о них подумала… Я сажусь за стол и грею озябшие руки о кружку с горячим чаем, который Гейл предусмотрительно успел заварить до моего прихода сюда. Я чувствую укол совести. Не стоило мне кричать на него. — Их делал для тебя Пит, — голос Гейла почему-то дрожит. — Помнишь? — Пит… — медленно говорю я, растягивая это имя, словно пробуя его на вкус. — Мальчик с хлебом… Осознание больно сжимает мое сердце своей холодной рукой. Я чувствую, что готова заплакать, но сдерживаюсь. — Где Пит? — задаю я очевидный вопрос, не смотря при этом Гейлу в глаза. — Китнисс, Пит… он… — мнется он, но все-таки овладевает собой. — Я лучше покажу тебе. Он решительно берет меня за руку и тянет в холл. Я послушно следую за ним, чувствуя себя тряпичной куклой, потому что мое тело полностью утратило всякую чувствительность. Я еле успеваю вдеть ноги в ботинки и накинуть на плечи кожаную куртку отца, как в следующие пару мгновений уже оказываюсь на улице на пронизывающем меня холоде. Я едва это замечаю. Гейл тянет меня на Луговину, это я понимаю уже тогда, когда он резко останавливается, явно не собираясь идти к забору, окружавшему наш старый-добрый лес. Вместо этого мы подходим к большому, раскидистому дубу, одиноко стоящему на окраине пустыря. Гейл опускается на колени и раздвигает сухие заросли сорняка и все еще зеленую траву. Я замечаю серый гранит камня, весь увитый побегами ржи, скрытый от чужих глаз, и мне становится дурно. — Когда? — выдавливаю я из себя всего лишь один короткий вопрос, но у Гейла уже есть на него ответ. — Семь лет назад. Мы не успели его вытащить тогда… ты помнишь. Я вспоминаю. Лучше бы забыла. Мой весенний одуванчик увял навсегда. Он покинул меня, отнял у меня последний лучик надежды… Колени подкашиваются, и я оседаю вниз, оказавшись так близко от надгробия. Теперь я выпускаю наружу свои жаждущие свободы слезы. Того, кто мог бы их утереть, утешить меня, подарить всего лишь одно объятие, способное оградить меня от всего плохого, больше нет. — Сначала Прим, теперь ты, — шепчу я, убирая побеги с вырезанного на камне имени Пита и эпитафии, и всхлипывая при этом. — Я не спасла ее, не уберегла тебя. Прости меня… Нестерпимая боль в животе вдруг скручивает меня пополам и я, словно ища утешения, обнимаю надгробие, впускаю его ближе к себе. — Даже это не разлучило бы вас, да? — с горечью в голосе спрашивает Гейл, осторожно гладя меня по плечу. Я вздрагиваю, но не отстраняюсь и не выпускаю из объятий надгробный камень. — Не важно, что бы ни произошло, я всегда была бы с ним, — сдавленно говорю я. — Теперь я это понимаю. — Китнисс, просыпайся, — вдруг слышу я сквозь собственные всхлипы. И это не голос Гейла, это… — Хеймитч? — Ну, наконец-то! Я уж думал, мы тебя совсем потеряли. Его голос звучит радостно. Есть в нем еще что-то. Облегчение? В носу чувствую стойкий запах укропа и корицы. Такой знакомый, такой нужный мне… Сознание проясняется, и я вижу, что нахожусь в больничной палате в окружении Хеймитча, Плутарха и Прим. — Прим, — мой голос жутко хрипит, говорить ужасно трудно, поэтому это больше похоже на нечленораздельные звуки, чем на нормальную речь. Но меня все равно понимают. Мои пальцы ощупывают шею, которая совсем онемела, и обнаруживают на ней тугие повязки. Когда я успела повредить ее?.. Прим обнимает меня, и я чуть ли не схожу с ума от радости — она жива. — Пит, — хриплю я и вопросительно смотрю на Плутарха и Хеймитча поверх плеча сестры. — Китнисс, тебе лучше поберечь голос, — шепчет мне на ухо Прим, но из объятий не выпускает, только сжимает крепче. — Солнышко, он в палате. Не волнуйся, за ним строго наблюдают, — говорит Хеймитч, в его взгляде сквозит беспокойство. — Ты семь дней как в бреду была, мы боялись, что не выкарабкаешься. Ты в порядке? Но в ответ я только улыбаюсь. Это, скорее всего, самая глупая из моих улыбок, на которые я только способна. Но, если честно, мне все равно. Надгробие мне привиделось, совместная жизнь с Гейлом — тоже. Пит жив. Мой одуванчик вновь зацвел. И моя надежда снова со мной. — В порядке, — отвечаю я, слезы начинают катиться по моим щекам, но я продолжаю счастливо улыбаться. — Теперь я в порядке.