Стаи невысказанных идей бессмысленно порхали в воздухе. А. Стругацкий.
Умклайдет (инвентарный номер УКС-162) он положил за клетку с крысами. Крысы оживились, вылезли из гамака, затрясли клетку, цепляясь за прутья. — Ша, — сурово сказал крысам Шастун. Выдернул из брови волос, сморщился и скрючился, чихнул от боли и, заикаясь, воспроизвел аудиальное воздействие, поляризовав вектор. Завоняло неприятно и не аппетитно. Крысы трясли клетку, умклайдет покачивался на ребре и вибрировал. — Товарищ Шастун, — Возмущенно сказал за спиной Привалов. — Товарищ Шастун! Товаааарищ, тянул Привалов разочарованную в Шастуне лично букву «а» и возмущенно дергал молнию на рукаве пижонской косухи. — Вы не понимаете, — хмуро заявил Шастун. — Вы ничего не понимаете, товарищ Привалов. — Куда уж мне, — горестно вздохнул Привалов. — Умклайдет у крыс заберите. И верните крыс Белайчук, она расстроится. Пойдемте, товарищ Шастун. — Не пойду, — закаменел Шастун, запихивая умклайдет в карман на пузе. Стиляга Привалов с минутку посмотрел на гордо выставленный вперед шастунячий подбородок, снова вздохнул и пожал дюжими плечами. — Антон Андреевич, — ласково, как не умному, сказал Привалов и смял лапами халат, свисающий с локтя. — Зачем вы так? Шастун немедленно устыдился. Бедняга Привалов, ночующий в вычислительном центре, наверняка собирался домой, а тут Шастун со своими изысканиями. — Простите, — промямлил он Привалову. — Пойдемте, Шастун, — Привалов подхватил клетку, сунул через прутья палец и пощекотал серого крыса. — Арсений Сергеевич ещё не ушёл.***
Арсений Сергеевич ещё не ушел. Перед ним на столе сиял гигантский дистиллятор Детского Смеха, похожий чем-то на генератор Ван де Граафа. Лев Бен Бецалель бы съел свою бороду от зависти. Дистиллятор сиял золотым и пах баббл гамом. Стоящий за дистиллятором Шастун был черен челом и пах сигаретами. — Крыс я Белайчук верну,— гудел в своем кресле Привалов. Он все ждал Эдика Амперяна, магистра отдела Линейного Счастья, но Эдик запускал портативный злободробитель и ждать его Привалову приходилось долго. — Да не в крысах дело, — вздохнул Арсений Сергеевич. — Вы не понимаете, — шмыгнул носом Шастун. — К сожалению, мы никогда не понимаем мотивы новых поколений, — без капли издёвки, ласково и спокойно сказал Сергей Вячеславович. Он проявлялся потихоньку, сначала щегольские лоуферы, за ними голые щиколотки, потом колени, обтянутые дорогой шерстью гленчек. Заведующий отделом Истинной Правды, непревзойденный лгун, великий обманщик, интриган и лукавец, знал толк в неожиданных появлениях и стиле. — Здравствуйте, Сергей Вячеславович, — смутился Привалов и поспешно вскочил из кресла. — Арсений, я пошел. Эдика отправь ко мне, ладно? Всем удачных изысканий, товарищи. Шастун проводил его взглядом мученика. — Антон Андреевич, вы не Редрик Шухарт, — все так же ласково сказал Сергей Вячеславович и весело помахал на прощание Привалову. Привалов кинул странный взгляд, вывел пальцем на стене горящую Соломонову звезду и растворился в воздухе. Арсений задумчиво помахал ладонью перед лицом, отгоняя дым. — Причем здесь Редрик Шухарт, — обозленно осведомился Антон, независимо ковыряя дырку на рукаве. — Первое, что усваивают стажеры моего отдела, — мягко сказал Арсений, — это то, что под эгидой фразы «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный» далеко не уедешь. Где вы взяли умклайдет? Тем более неоткалиброванный. Вы осознавали, что вы можете им натворить? Магистры учатся работе с умклайдетом восемь семестров. — Арсений Сергеевич, — проскрипел Шастун. — Для корректной работы с умклайдетом вам, как минимум, нужно иметь допуск от Позова. У вас есть допуск от Позова? — Есть, — внезапно возликовал Шастун и выдернул из кармана бумажечку. — Есть допуск от Позова! — Кому мы доверили управление институтом? — печально вопросил у Мироздания Сергей Вячеславович. Мироздание на восемьдесят первом этаже отвлеклось от перекидывания в картишки с Горизонтом Событий и пожало плечами. Знали глазки, что покупали, теперь ешьте, хоть повылазьте. — Что вы планировали сделать? — Арсений устало потер лицо ладонями и уложил тяжелую голову на столешницу. — Зачем вам эти крысы, товарищ Шастун? Товарищ Шастун молчал. — А у Ганеши Шиваевича недавно транспорт личный пропал, — задумчиво сказал Сергей Вячеславович. Он качал ногой, обутой в лофер, и смотрел внимательно в упор. — Это вы у него крыс поперли, Антон Андреевич? — У него их полчище, — пробормотал Шастун. — А мне Камноедов двух мышат зажилил на испытания. — На испытания? — поднял голову от стола Арсений и вперил тяжелый синий взгляд в уважаемого младшего магистра. — Я решил теорему Белого Тезиса, — сломался под этим взглядом Шастун. — Предлагаете диван у Корнеева скоммуниздить для опытов? На Матвиенко тренироваться? Шеминов меня нахрен послал. — Что ты сделал? — Очень тихо спросил Арсений и прикрыл глаза. — Решил теорему Белого Тезиса.***
По слухам, в кабинете заведующего отделом Истинной Правды за неприметной ширмой стоял настоящий Стейнвэй энд Сонс тысяча восемьсот лохматого года. Столь неподобающе дорогой предмет интерьера никто никогда не видел, но изредка из кабинета товарища Лазарева доносились мелодичные гаммы и арпеджио, а бывало, что и сильный, звонкий голос, будоражащие слух и фантазию. Сейчас из кабинета товарища Лазарева доносился лишь беспросветный мат. Домой никто не пошел. Осипший Хунта стучал кулаком по столу, Арсений обессиленно лежал лицом в стол, Позов шипел матом из президиума и лампочки над его головой взрывались, и осыпали его мириадом осколков, не долетая и растворяясь в метре от его затылка. Жиакомо на негромком английском изливал Лазареву восторги по поводу изящества решения. Привалов, тесно прижавшись плечом к Амперяну с одной стороны и к Корнееву с другой, карандашом прямо на выбеленных лазаревских стенах в три руки выписывали это самое решение теоремы Белого Тезиса. Шастун им завидовал раньше. Это они были примером, это они были шумными и ругались страшными словами, это они проверяли друг другу уши на предмет порезов и обрастания, это они изобрели модус трансгрессии в пространстве через матричную схему, это они первые ужасно рискованно создали матриката, но это не они решили теорему Белого Тезиса над которой с пятьдесят шестого билось пять отделов, а Шастун. Ещё Эд, конечно, и Егор. И Серёжа Матвиенко помогал. Серёжа предложил гениальное в своем роде решение пятого уравнения в квазипространстве, за что Шастун великодушно согласился не обзываться шерстеухим. Голова у них был Серёжка. Димка тоже был голова, но лучшие уходят в руководство первыми. Они решали её неделю, и потом ещё три ночи, а потом пришел Камноедов, приказал обесточить лабораторию, а решение, зыбкое, только-только начало проявляться из нагромождений неудобных буквенно-цифровых конструкций. Ах, что за дело было незыблемому, точно свиток Торы, Камноедову до проблем всяких там младших магистров отдела Линейного Счастья. И тогда они пошли в общежитие прямо из коридора в коридор, и Выграновский все взмахивал рукой, объясняя практический метод Ойры-Ойры, а у Лазарева из кабинета неслось нежное и плавное ададжио, напоминало Антону о плавном заведующем отделом Линейного Счастья, о голубых глазах за очками, о том, что счастье само нашло Шастуна. Шастун восхищенно всхрапнул, схватил Булаткина за шиворот и потребовал вернуться в обесточенную лабораторию, и там расписал на перфокартах идеальный вариант, ввернув гениальнейшее серёжино решение пятого уравнения в квазипространстве. Эд от восторга взлетел под потолок и долго там шёпотом прекраснодушничал, Егор, вцепившись в волосы, буравил взглядом решение и кивал китайским болванчиком: так, так, подставим переменные, всё решается, Антоха, да ты голова! Так Антон Шастун решил теорему Белого Тезиса о абсолютном линейном счастье. А Камноедов зажал мышат. А как Антону проверять решение, Камноедов не подумал. Дублей не осчастливишь, многозначительно напомнил Егор и предложил угнать ганешин транспорт в количестве двух штук. Ганеша Шиваевич гонял своих крыс и в хвост и в гриву, это был ещё один мотив их осчастливить. Но ганешины крысы впали в нирвану. Больше крыс не оставалось, проверять мощность Белого тезиса было не на ком, и тогда Антон спёр крыс у Белайчук. А дальше случилось то, что случилось, и Шастун сидел на колченогом стуле из лабораторий Ойры-Ойры, смотрел на черную, растрёпанную макушку, и слушал, как отчаянно защищает их Позов, по ходу дела разбазаривая весь выделенный на отдел Истинной правды запас электрических энергосберегающих лампочек. — Диссертацию напишем, — бормотал ему в правое ухо Булаткин, — переведусь к Ойре-Ойре, Недоступные Проблемы решать. — Зачем, — с глупым видом спросил Шастун, не переводя взгляда с макушки уважаемого заведующего отделом Линейного Счастья. — Дурак ты, — фыркнул Егор. — Ну решили мы Белый Тезис. А сколько осталось? Что мне, до конца жизни всем счастье раздавать? Я ж не Шухарт. — Дался вам всем сегодня Шухарт, — пробормотал Антон. — Сам дурак. Эдька, слышишь? — Я с кадаврами не разговариваю, — проскрипел Эдька и схватился за карандаш зачем-то. — Так шо пусть уважаемый товарищ Булаткин все делает, як захочет. — Живая вода, — не слушая, перечислял Егор, — с контрамоцией Роман Петрович темнит, умклайдеты из рук вон, что, работы мало? Пусть вон Тоха всех счастливит. Антон встрепенулся. А что? Кому бы сейчас помешало? Амперяну бы немного, чтобы перестал быть таким вечно печальным и сходил уже с Виктором Петровичем посмотреть на единорогов. Привалову, совсем уже седому, чтобы перестал бродить ночами у отдела Истинной правды. Эдьке с Егором, чтобы послушали друг друга, остолопы и австралопитеки от науки. Товарищу Попову, потому что...потому что. Да и вообще. Мощность, главное, настроить. И крыс найти.***
Я запрыгнул на Алдан и задумчиво уставился в стену напротив. На стене красовалось очередное художество: палочный человечек с огромными ушами размахивал ручками-палочками и, видимо, умклайдетом. От умклайдета сыпался сноп искр, обозначенных звездочками. Сверху было написано: «ВЖУХ». Камноедов, конечно же, потом кого-нибудь убьёт, но пока я сидел и любовался, наслаждаясь каждой буковкой слова «ВЖУХ». Шастуну дали внеочередного старшего магистра за этот самый «вжух». Булаткин внезапно сбежал к Ромке решать теорему о рыцарях и лжецах. Выграновский вернулся к Жиакомо, Ромка к Эллочке, Корнеев к своим земноводным макарам, а я и Эдик Амперян в депрессию. Эдик сидел тут же, подбрасывал монетку и записывал ходы, пытаясь опровергнуть вероятностный модус Киврина. Лицо у него было печальным — впрочем, как и всегда. Я подозревал, что за опровержение модуса Киврина он взялся только для того, чтобы не завыть в ночи от тоски на Алдан. Я бы сам завыл, если честно. В дверь резко стукнули, и тут же распахнули. Я без любопытства кивнул Позову, слезая с Алдана, — У меня тут расчётик, — сказал Позов, как всегда не здороваясь, словно видел нас только что. — Здравствуйте, — вежливо сказал Эдик. — Давайте расчётик, — менее вежливо сказал я. Позов протянул мне пухлый блокнотище и внимательно уставился на моего товарища. — Вы голодны? — Внезапно спросил он. — Или заболели? — Все в порядке, Дмитрий Темурович, — ответствовал Амперян, не поднимая головы, он некрасиво грыз карандаш. — Уши проверьте, — посоветовал Позов, помолчав. Я потянулся к уху ладонью, но осекся и отвернулся к Алдану. Я имею право иногда погрустить, и ничего от этого не случится. И Эдик имеет. И все у нас с ушами в порядке. — Привалов, может вам помощь нужна какая? — Вдруг мягко спросил Позов. Он же был ещё совсем молодой, только вылупился, но натаскан был Невструевым будь здоров, оттого и напоминал местами статую командора. Я пожал плечами. — Бутерброды творить не разучились, вечный двигатель изобрели, смета абсолютников сошлась, сидим вот, праной дышим, — пробормотал мой друг, подкидывая монету снова. — Спасибо, Дмитрий Темурович. В незакрытых дверях проявился шикарный ботинок, а за ним и весь заведующий отделом Истинной Правды. Я напрягся. Но он промаршировал ко мне и сунул лист, исписанный круглым почерком отличника, слава Саваофу Бааловичу, не с проблемой требожия Булоса. Тьфу ты, каменный гость. Опять дубль. Ко мне в вычислительный центр уважаемый Сергей Вячеславович заходил примерно...никогда, но дубли у него были настырные. Этот вот отошел к стеночке и замер. — Ваш расчётик будет через час, — извиняющимся голосом сказал я Позову. — Они обычно торчат тут, пока я ответ не отдам. — Зайду через час, — кивнул Позов, не сходя с места, сотворил нам по кружке одуряюще пахнущего кофе и исчез. Потом пришел Антон и принес мою забытую в кабинете Попова трубку. В этот год весь институт охватила повальная мода курить трубки, я таскал шикарнейший гладкий бент, презентованный мне Жиакомо на юбилей, даже некурящий Эдик на него облизывался. Антон вручил мне трубку и тут же заклянчил ее на покурить. Я отмахнулся. Карие глаза лазаревского дубля нервировали. — Ты чего злой такой? — Подергал меня Шастун за рукав халата. Я вздрогнул и рассыпал табак на Алдан. — Он не злой, — печально сказал Эдик и глотнул кофе. — Он нервный. — Я не нервный, — буркнул я, и запихал в Алдан перфокарту. Тот воодушевленно загудел, замигал всеми пятьюстами лампочками, поперхнулся перфокартой и затих. — Саныч, спокойно, — Антон смахнул в ладонь рассыпанный табак и поправил Алдану перфокарту. — Хочешь, выгоним его? — Он не выгоняется, — пожаловался я. — С места не сдвинешь. Попов пробовал — плюнул, Хунта развоплощал — тот даже не почесался. Ромка его умклайдетом стукнул — вылетел в окно. — У Сергея Вячеславовича кривая Бальзамо заземляется под углом в девяносто четыре градуса, а у тебя, Привалов, в сорок три. — А у Эдьки в пятьдесят шесть, а у Позова в тридцать семь, а у Арсения в сорок девять, и что дальше? — вспылил я. Кофе в кружке закипел. — Он просто сильнее, — пожал плечами мой армянский рыцарь печального образа. — У Жиакомо тоже девяносто четыре, — проскрипел я. — Проблема от этого не решается. Эдька, а напомни мне кратковременность памяти дублей? — Саныч, ты чего задумал? — Оторопело протянул Антон, а я, хищно буравя дубль Лазарева глазами, затянулся трубкой так, что пискнуло где-то в груди. — Счастья для всех, даром, и чтоб никто не ушёл обиженный, — пробормотал я и вытянул готовый расчёт из Алдана. — Шухарт плохо кончил, — вздохнул Амперян и скомкал бумажку с результатами опровержения. — Не дури. Я не дурил.***
Антону было жалко. Жалко котят, жалко бездомных собак, жалко Людочку, и эдькину Майку, и Эдьку самого было жалко, Киврина было жалко, австралопитека от науки и предателя Булаткина жалко, и Скря жалко, Алдан и Привалова тоже было жалко. Ну, разве тяжело ему было пару раз колдануть? Чародей он или где? Раз, постучал он умклайдетом по Алдану, и будет счастье хорошему человеку. Два, постучал он в двери корнеевского вивария, и будет мир во всем мире. Три, постучал он к Выграновскому, и воцарится любовь. — Ты шо там стучишь? — Выглянул Выграновский. — Заваливайся. — Скря, — задумчиво сказал Антон и сунул умклайдет в карман. — Ты счастлив? — Не шукай у інших правди, як у тебе її нема, — буркнул Выграновский и спрятался обратно. — Чего. — Глупо сказал Антон. — Хрен через плечо, — беззлобно отозвался Эд. — Заходи, шо стоять. К чому питання? — Да так, — пожал плечами Шастун. — Вот решили мы теорему. А кому легче стало? Тебе стало? Егору стало? — Егору стало, — вздрогнул Эд и зашарил по карманам в поисках сигарет. — Сидит у Романа Петровича, недоступные проблемы решает. — Эд, — растерянно мяукнул Антон. — Мы же доказали. Мы же счастье нашли. Киврин двести лет искал, Бен Бецалель половину Праги реморализовал. Так почему все несчастливы, Эд? — Почём я знаю, — буркнул Эд. — Мне много не надо. Это Егору все подавай. Не слышит он меня. — Ты посмотри на Привалова, — помолчав, сказал Антон. — Черный ходит. Амперян забросил отдел, уши шерстью заросли. Попов из лабы не вылезает, я забыл, когда его видел в последний раз. — А ты сам счастлив? — Эхом откликнулся Выграновский. — Счастлив, или опять пойдешь под двери к Арсению сидеть? Чем ты Привалова лучше, кадавр? — Сам ты кадавр, — грустно сказал Шастун. — Пойду я. — Куда? — Счастье раздавать. — Себе захвати, остолоп. — Пусть. Позвони Егору.***
Егор Николаевич приближался к месту своего назначения. На заднем сиденьи кряхтел от ухабов на дороге Позов, в обнимку с рулоном дефицитного пергамента для чертежей Уиджи. Соловец уже виднелся задворками кособоких лабазов, когда на дороге возникла двухметровая фигура с огромным булыжником наперевес. Булаткин притормозил, высунулся из окошка и заорал Шастуну: — В багажник суй, только осторожно! — Да я дойду, — заорал в ответ Шастун, сгибаясь под тяжестью. — Это ж Алатырь-камень, как я его тебе в багажник суну? Позов уложил драгоценный пергамент поудобнее и высунулся тоже. — Карман Жиакомо раскрой и клади, — посоветовал он. — Ты чего? — Я не тупой, Дим, честно, — покраснел Шастун, поднапрягся, направляя прямую импульса Калиостро прямо в булаткинский багажник, и осторожно опустил камень в раскрывшийся подпространственный карман Жиакомо. Потом он оттряхнул ладони, уселся на отчаянно скрипящее переднее сиденье старенькой Волги и выдохнул. — Нахер тебе Алатырь-камень? — С любопытством спросил Позов. — Арсений...— стушевался Шастун и закурил, не спрашивая разрешения. — Арсению Сергеевичу захотелось провести запуск Колеса Фортуны на вечном двигателе, а все доступные образцы Алатырь-камня выписаны Лазаревым. Образцы из музея Модест зажилил. — И ты решил припереть ему весь Алатырь, — усмехнулся Егор и вкусно зевнул. Время клонилось к вечеру, зыбкие тени соловецких сосен поползли по шуршащему под колёсами гравию. — Мне не сложно, — смутился Шастун. — А ему в радость. Запустим колесо — и отоспимся всем отделом. А у вас как? — А мы с Эдом рассчитали для Хунты вероятность бесконечно приближенного к трансцендентности смысла для каждой из двадцати религий, включая унитарный универсализм. Социализм, Хунта, кстати, тоже религией считает. — Вы с Эдом? — Шастун даже не думал делать вид, что ему не интересно. — Помирились? Булаткин засопел и выдрал из держателя трубку, принимаясь набивать её одной рукой. Позов склонил очкастую голову меж их плеч и ехидно сказал: — Для чего ещё нужны друзья? Егор мучительно покраснел. Впереди замаячили ворота института и он кинул умоляющий взгляд на Антона, мол, потом. Антон ухмыльнулся.***
В виварии нынче неппетитно пахло. Впрочем, в виварии всегда неаппетитно пахло. Огромная, склизкая туша виверны ворочалась в крохотном загончике, где было воды по щиколотку, совала тупую морду меж редкого штакетника — Виктор Павлович, — заискивающе позвал Шастун. — Виктор Павлович.... Виктор Павлович не отзывался. Виверна потянулась дымящимися ноздрями к рукаву шастунячьей рубахи, а потом ухватила манжету и принялась с аппетитом жевать. — Ой-ой-ой, — попятился Антон, но виверна не отдавала лакомство. — Ой. Виктор Павлович! А потом он её стукнул. Виверна чихнула. Сияющий водопад искр из ноздрей обдал ему лицо и стало немножечко больно. — Виктор Павлович, — завопил он, выдирая рукав из пасти и прикрывая обожженное лицо, но на крики прибежал Амперян. Вдвоем они отобрали рукав, а потом, когда не к месту разговорчивый ныне Эдуард Ягович уже обработал ему ожоги, пришел мрачный Корнеев и занес массивную длань над шастунячьим челом. — Виктор Павлович, — радостно сказал Шастун и почесался. — А я вам осколки Алатыря для пегасов принес. — Ты зачем её стукнул? — хмуро спросил Виктор Павлович, не обрадовавшись совсем. — Витенька, — елейно сказал Эдуард Ягович. — А зачем ты виверну оставил вот прям так? Она пыталась отобедать товарищем старшим магистром. Получила логичный отпор. — А не надо лезть к вивернам, — сказал грубый Корнеев, а потом добавил в том смысле, что товарищам старшим магистрам с таким уровнем образования в магозоологии только помощником младшего ассенизатора в коровнике в Соловецкие Зори идти. Шастун даже не обиделся. Он смотрел, как улыбается Эдуард Ягович грубому Корнееву, пока тот разливается соловьем и гладит виверну по тупой морде, и Амперян тоже гладит, и пальцы их сталкиваются на грубой, зелёной шкуре, и думал, что виверна совсем не страшная, почти, как Корнеев. А если ты — Амперян, то тебе вообще ничего не страшно. Своих виверн Амперян приручил.***
Я создал первого дубля и присел перед ним на стул. Было похоже, но не очень, словно где-то однажды оригинал свернул не туда. А ещё у него совершенно точно никогда не было синих глаз и взгляда этого безжизненного не было. Все это от лукавого. Щелчком пальцев я избавился от дубля и создал другого. У этого экземпляра волосы были иссиня-черные и никакой щетины, аж родинку в уголке губ видно. Третий ухмылялся точно так же, но был пониже ростом и немного более...субтильней. Творить чужих дублей было тяжко. Я своих-то из рук вон плохо творил, что уж говорить о дублях великих магистров с кривой Бальзамо в девяносто четыре градуса. Пришлось сотворить кофе, набить трубочку и немного ещё подумать. Я вычислил вектор магистатум на изломе года в созвездии Весов, прищурился, прищелкнул и материализовал четвертого. Вышло на загляденье. Один в один, глаза, ухмылка, улыбка эта кривая, упрямый хохолок волос торчком над высоким умным лбом. И на обуви ни единого пятнышка. — Подойди, — попросил я дубля и поманил к себе. Дубль, ухмыляясь, сделал пару шагов и встал напротив. Ну, как живой. Как оригинал, то есть. Я не собирался делать с ним ничего особенного. Это же дубль. Не самый мой лучший навык. Говорить он не умеет, мозгов нет, пахнет совсем не так, развеется через пятнадцать минут, но пока у меня есть эти пятнадцать минут, я просто хочу прижаться головой к его плечу и посидеть так, словно есть у меня на это право. Я поднялся со стула, вытряхнул трубку в урну, вздохнул и ткнулся лицом в гладкую шерсть пиджака, точно такого, какой был на нем утром, темно-синий, с искоркой. Пахло озоном, пахло смесью специй и кофе, и немножко машинным маслом, и пахло его парфюмом. Я знал этот аромат «Джо Малон», как свой Алдан. И это было плохо, потому что если я смог материализовать свое воспоминание об этом аромате, то совсем плохи мои дела. Рука сама потянулась вверх, я коснулся кончиками пальцев небритой щеки и вздохнул снова. — У вас тахикардия, товарищ Привалов, — мягко сказал дубль. — Сердце ваше выпрыгивает. Я поднял голову. Дубль не улыбался, а смотрел внимательно и ласково. — Сергей Вячеславович? — скрипнул я. Сердце стукнуло, и действительно выпрыгнуло, и покатилось куда-то. — Не бойтесь, — сказали губы великого магистра у меня перед глазами. — Я вас не обижу. Пойдемте. И я пошел. Но это была уже совсем другая история.***
В субботу утром в институте было не спокойно. Сначала пробежал по коридору Хунта, придерживая ладонью у бедра эфес несуществующей шпаги, потом пронесся Кербер со зверским лицом, под конец влетел Попов, подгоняемый Димой, телефонировал вниз, в отдел Линейного счастья и затребовал Шастуна. Шастун отвлекся от генератора Физического Довольства и побежал в том же направлении, забыв снять халат. Попов встретил его уже один. Качалась сдернутая Хунтой в бешенстве штора, остывала в пепельнице позовская трубка, Арсений меланхолично крутился на стуле и комкал в ладони валяющиеся на столе бумаги. Антон вздохнул, сердце пропустило удар, Арсений всегда наносил этот удар в самый клапан, одним взглядом, одним словом или движением, и о, как же не прав был Выграновский, потому что Привалова его любовь убивала, а Шастуну его любовь подарила найденное им счастье. — АН СССР запретила проводить опыты с Белым Тезисом, — скучно сказал Арсений. — Что, — сказал Антон и сел, где стоял. — Антон, — мягко сказал Арсений, точно разговаривал с дитём. — Ваше доказательство теоремы Белого Тезиса нельзя применить на практике. — Почему? — бесцветно промямлил Антон, он не знал, как себя вести. Арсений встал, побродил немного по кабинету, тонкий, в черном, красивый до дрожи в коленях, всегда на своем месте, вечно несчастный заведующий отделом Линейного Счастья. — Граничным условием уравнения Абсолютного Счастья оказалось требование, чтобы счастье не причиняло никому вреда. Никакому разумному существу. Ни на Земле, ни в иной части Вселенной. А такого не бывает, Антон. Понимаете? Антон не понимал. Арсений вдруг всплеснул рукамт огорченно и присел рядом, смотря с горечью. — Но это не так, — упрямо мотнул головой Антон. — У меня все получилось. Кому плохо от того, что Егор с Эдом наконец поговорили? Разве плохо, что Корнеев показал Эдуарду Яговичу единорогов? Какой вред от того, что Привалов наконец-то поцеловал Лазарева и теперь способен жить? Разве вам плохо, Арсений Сергеевич? Великий магистр качал головой. — Таково требование. — Я уволюсь, — сказал Антон. — Прямо сегодня. — Антон, АН СССР — пустоголовые трутни из Тьмускорпиони, рабы лампы и огромной печати. Спроси товарищей, сколько им завернули проектов? Спроси Ойру-Ойру, разрешили ли опыт с контрамонцией? Всему свое время, Антон. И Белому Тезису. И поцелуям. И единорогам. И разговорам. И счастью человеческому тоже. — Вы счастливы, Арсений Сергеевич? — Я счастлив, — спокойно сказал Попов и щелкнул Шастуна по носу, как мальчишка. — А если вы спокойно примете это и останетесь со мной работать — буду счастлив вдвойне. Антон, вы не Редрик Шухарт. Антон вдруг засмеялся и его отпустило. — Нет, Арсений Сергеевич. Я Шухарт! Если не верите, спросите Булаткина! Арсений глядел на него и улыбался.***
Выграновский стукнул по двери в кабинет Попова, опустил умклайдет, и заговорщицки мигнул Привалову.