Мёртвые души и один бес

Год выдался на удивление отвратительный. Казалось, все несчастья мира обрушились на деревню Маниловку, что близ уездного города N. То засухи, то пожары, то убежит кто-нибудь из крестьян, а ленивые мужики, которых мечтательный барин не умел держать в ежовых рукавицах, не только не стремились ликвидировать последствия всех этих происшествий, но даже в таком плачевном положении всеми способами отлынивали от работы. Каким-то чудом к осени всё улеглось и хлеба хватило на зиму. С тех пор всё пошло гораздо спокойнее, посевы стабильно всходили, крестьяне больше не убегали и даже мужики стали несколько деятельнее. Всё пришло в норму и удивительным образом держалось в этом положении. Но молодого барина это не радовало. Манилов буквально увядал на глазах, снедаемый внутренней тревогой. Некогда улыбчивый и приятный во всех отношениях молодой человек сделался бледной тенью самого себя. Голубые глаза утратили мечтательный блеск, золотые кудри потускнели, да и сам он осунулся и похудел, хотя и до этого был достаточно тонок. Раньше он грезил о преобразованиях в родной деревне, о том, как всё поднимется, как зауважают его в городе и, может, ему даже выпадет честь приехать в Петербург и увидеть самого государя. Но сейчас он весь переменился. Изо дня в день он с утра до вечера задумчиво ходил по гостиной, беспрестанно куря свою трубку и неразборчиво бормоча себе под нос. «Ничего, ничего, душенька, всё будет в лучшем виде, вот увидишь! Эх, заживём!» ─ так успокаивал он свою жену, влюблённо глядя ей в глаза и сжимая в своей руке её тонкие бледные пальчики. Однако долгими ночами не смыкал он глаз и всё думал о том, как же будет он, его деревня, его душечка жена… а она ведь ещё и носит под сердцем его ребёнка! И вновь Манилов погружался в пучину своих невесёлых мыслей, и снова мерил комнату шагами, но теперь уже на цыпочках, боясь разбудить жену или кого-нибудь из слуг. Причиной его терзаний было понимание того, что положение его ужасающе непрочно и всё, что ему дорого может рухнуть хоть завтра из-за очередной засухи или, наоборот, затяжных дождей. И когда совсем невмоготу стало ему с этими размышлениями, он пошёл на крайние меры. Через знакомых чрезвычайно приятных людей он самым обходительнейшим образом выяснил, нет ли в округе какой-нибудь проверенной ведуньи и с самым очаровательным выражением лица небрежно отшучивался, что временно увлёкся всякой паранормальщиной, чем ещё занимать в уездном городе, правда же? Но настоящая правда была в том, что в потустороннем мире Манилов видел своё единственное спасение. Будучи с детства набожным и достаточно суеверным, он до смерти боялся разбитых зеркал (как и всего разбитого, в его идеальном мире всё должно было быть целым и стабильным), темноты, шорохов и даже грозы, но сейчас у помещика просто не было другого выхода. Получив от бабки несколько засаленных свечей, ветхую книгу в чёрной обложке и несколько пугающих наставлений, Манилов с трудом дождался темноты, нежно поцеловал жену и уверил её, что всё в полном порядке, просто ему нужно ещё немного поработать с бумагами в своём кабинете. Оправдание было слабое, потому что он никогда не питал особой любви к бумажной работе, но жена ничего не заподозрила, лишь попросила долго не задерживаться. Спокойная атмосфера летнего вечера совсем не вязалась с тем, что задумал Манилов. В открытое окно вливался запах цветущего жасмина и множество других, немного удушливых запахов лета, которые приносил горячий сухой ветер. Даже сверчки стрекотали как-то дружно и равномерно. Всегда бы так. Но молодой помещик, казалось, не замечал всего этого. Он был увлечён ритуалом. Невозможно даже досконально описать то, что он делал, хотя что уж описывать, когда он и сам до конца этого и не понимал и, спроси мы вдруг об этом у него, он едва ли вспомнит, потому что всё было как в тумане. Так или иначе, огарки были расставлены в замысловатую фигуру и зажжены, заклинание из книжицы, не вызывающей никакого доверия, было прочитано и всё, что оставалось ─ ждать. Манилов дошёл до высшей степени отчаяния. Он запустил руки в золотые кудри и безжалостно сжал их со всей силы, казалось, не замечая того, что это его собственные волосы. Он мерял гостиную беспокойными шагами и неустанно бормотал себе под нос, что всё пропало. Но вдруг за окном ослепительно сверкнула молния (хотя никакой грозы не было и в помине) и посреди комнаты появился статный господин в брусничном фраке. Он не был толст, не был тонок, не был лыс, но и шикарной шевелюрой похвастаться не мог; лицо его нельзя было назвать каменной маской, но и особого разнообразия эмоций оно не выражало. Он будто бы был олицетворением слова «средний». Манилов вздрогнул и чуть не упал в камин, устремив на гостя испуганный взгляд голубых глаз. ─ Чего же вы так пугаетесь, милейший? ─ господин в брусничном фраке был абсолютно спокоен и по-свойски оглядывал гостиную, прикидывая, куда можно сесть и пристроить огромную шкатулку, которую он держал в руках. ─ В-вы кто? ─ с трудом выдавил из себя Манилов, сглатывая шершавый ком в горле. ─ Вот те на! Очевидно, я тот, кого вы вызывали! ─ незнакомец улыбнулся своему острому ответу (он отметил, что это было довольно хорошо и стоит запомнить эту фразу на будущее), однако на Манилова это не произвело никакого впечатления и он просто продолжал испуганно хлопать пушистыми ресницами. Гость тяжело вздохнул. ─ Павел Иванович Чичиков, если вам так угодно. Манилов заметно оживился, услышав вполне человеческие имя и отчество, и уже приготовился вывернуть Павлу Ивановичу душу наизнанку, как вдруг заметил одну деталь, от которой кровь стыла в жилах: у ночного гостя были вполне ясно различимы самые настоящие рога. Они были коротенькие, круглые и очень аккуратные, словно Чичиков ухаживал за ними каким-то специальным образом. Манилов попытался извернуться, чтобы посмотреть, есть ли у этого пугающего господина хвост, но ему это не удалось. ─ Ну? ─ поторопил его Чичиков недовольным голосом. Он уже достал лист бумаги и перо, и был в полной готовности писать очередной контракт. После этого «ну» последовал характерный глухой удар по ковру, и Манилов пришёл к выводу, что хвост всё-таки есть. Однако надо было возвращаться к делу. Но тут помещика охватила такая паника, что он опять только и мог, что заламывать руки и обречённо запускать их в волосы. С минуту Чичиков с большим интересом наблюдал за этим спектаклем (он вообще любил наблюдать за людьми в периоды особых потрясений, потому что сам никогда не испытывал человеческих эмоций), но интерес быстро сменился раздражением. ─ Ну, ну, молодой человек, что вы так горячитесь? ─ риторически спросил он, глядя на Манилова, которого трясло не то от волнения, не то от страха, не то от холода, ─ Надо было раньше решать! У меня ведь, понимаете, ещё дела-с мои есть, ежели вы думаете, что по ту сторону не водится никаких департаментов, спешу вас разочаровать… Упоминание департаментов опять несколько успокоило Манилова, и он довольно скомкано изложил свою проблему. Чичиков внимательно слушал его, периодически вскидывая густые чёрные брови в минуты особого удивления, и тогда его полное и даже приятное в каком-то смысле лицо, искажалось отвратительной ухмылкой смерти, которой сопровождалась каждая его эмоция. ─ Вы меня извините сердечно, молодой человек, я только в толк взять не могу, чего же вы от меня хотите?! ─ наконец воскликнул он и отметил, что выглядел немного нелепо, продолжая сидеть с чистым листом и пером, на которое он уже набрал чернила, но за всё время маниловской исповеди ни единой капли не сорвалось с остро заточенного кончика, словно даже перо боялось своего хозяина. ─ У вас есть жена, дом, прекрасное хозяйство, которое идёт в гору, вон, даже ребёнок скоро будет. Чего же вы от меня хотите? ─ Понимаете… ─ тут Манилов снова свёл брови в трагическом изломе и сцепил руки в замок, ─ это сейчас всё так хорошо, а кто знает, что будет потом? Может, завтра всё рухнет и даже мокрого места не останется, понимаете-с… ─ Это вы к чему ведёте? ─ Чичиков мысленно осадил себя за такую непрофессиональную тугодумость, но он действительно не понимал, чего от него хочет этот абсолютно счастливый во всех смыслах человек. ─ Понимаете…─ снова начал Манилов, но теперь он взял в руки красиво расшитую подушку и начал безжалостно теребить её кисточку, ─ вот не могли бы вы как-нибудь…законсервировать всё это в таком состоянии? Да, я понимаю, звучит абсурдно и невозможно законсервировать время, но… ─ Нет ничего невозможного! ─ решительно ответил Чичиков, наконец-то сообразивший, чего от него хотят, и принялся с ревностным усердием заполнять договор. Манилов хотел было посмотреть, что там будет, в договоре в этом, но взглянул на Чичикова и передумал. ─ Готово! ─ через некоторое время объявил Павел Иванович и начал легонько раскачивать листком в воздухе, чтобы чернила быстрее высохли. На лице Манилова отобразилась самая искренняя, почти детская радость вперемешку с облегчением. Однако это выражение не продержалось и минуты, и на смену ему снова пришли уныние и отчаяние. ─ Теперь вы заберёте мою душу, да? ─ печально спросил он, понурив белокурую голову и уже представив, что больше никогда он не сможет ощутить любви в своей жене и не обрадуется рождению ребёнка. ─ Зачем? ─ искренне удивился Чичиков, который теперь дул на листок и пытался ногтем отскрести от него прилипшую пушинку. ─ Ну вы же вроде как бес…─ неуверенно начал Манилов, не зная, можно ли разговаривать об этом с гостем. ─ Помилуйте! ─ Чичиков аж подскочил от возмущения, даже выронив из рук стопку чистой бумаги, которую он собирался деловито погрузить в шкатулку как все предметы до этого, ─ Если бы я у каждого своего клиента забирал душу, у меня был бы целый выводок мёртвых, с позволения сказать, душ. А зачем же они мне нужны, милейший? ─ А какова же тогда плата? ─ Вы заплатите своей жизнью, ─ туманно ответил Чичиков, защёлкивая последний замочек на своей хитрой шкатулке. ─ Как это? ─ опешил Манилов, досадно отметив где-то на задворках сознания, что, возможно, всё ещё хуже и что за семейное благополучие придётся пасть прямо сейчас. Но в глубине души он был готов. ─ Потом поймёте, ─ Чичиков безразлично хмыкнул и скорчил гримасу, подобную той, которую изображает человек на лице своём, когда идёт по деревне и, невнимательно глядя под ноги, вступает в нежелательный конфуз, ─ а пока, дело сделано, милейший. Наслаждайтесь! ─ Спасибо! Спасибо вам! ─ вскричал Манилов и из его небесно-голубых глаз градом полились слёзы счастья. Он упал на колени перед Чичиковым и принялся целовать его руки, безустанно благодаря и желая таких вещей, которые, бесу, может, и не нужны вовсе, но для человека являются высшей степенью приятности. Тогда Манилов ощутил прилив самого настоящего человеческого счастья: он чувствовал, как сильно он влюблён в свою жену, как он уже до смерти любит своего ещё не родившегося ребёнка, как дороги ему его ленивые мужики и склочные бабы, и какую бесконечную благодарность он испытывает к Чичикову. ─ Ну-с, мне, однако ж, пора, ─ сказал наконец Чичиков, деликатно высвободив свою руку из цепкой хватки, ─ рад был помочь. И прощайте. Манилов, признаться честно, сомневался в том, сделка эта реальна и вообще сработает. Когда исчез Чичиков, уже занимался рассвет, и юный помещик даже усомнился, не сон ли всё это. Но бес не обманул. На следующий день Манилов был абсолютно счастлив. И через день тоже. И на следующий после него. Дни складывались в недели, недели в месяцы, а месяцы в года. Манилов приказал остановить процесс обтяжки мебели, потому что его всё устраивало и так, и кресла так и остались стоять в гостиной, как степенное напоминание о том, что жизнь когда-то была остановлена по выбору самого же её владельца. Книгу он тоже так и не дочитал, хотя когда-то поднял все свои связи, чтобы её купить и на силу дождался из самого Петербурга. А как дошла, в тот же день бросился читать и за раз проглотил аж 14 страниц, а потом положил закладку, потому что подали обед, и больше её не открыл. И с тех пор эта несчастная книжица, когда-то так желанная в этом доме, стала дополнением стола и покрылась толстым слоем пыли, который сделал тусклой её голубоватую обложку. Но и пыль Манилов не спешил стирать. Вместе с голубоватой обложкой потускнела и вся его жизнь, но за абсолютным счастьем он этого не замечал. Из года в год Маниловка поражала своей стабильностью. Прибытки и убытки были всегда в одинаковом размере и сколько бы лет не прошло, все показатели не отличались ни на цифру. В городе только диву давались, как умудрился этот когда-то молодой и ветреный помещик всего за несколько лет привести деревню в такое удивительное состояние абсолютной нормы. Ходили, конечно, шутки, что он продал душу дьяволу, но никто даже и не думал воспринимать это всерьёз, потому каждый мог абсолютно точно назвать Манилова самым душевным человеком. Но в каждой бочке мёда есть ложка дёгтя. Бывали ночи, когда Манилов просыпался в холодном поту и, лихорадочно отбрасывая с лица прилипшие ко лбу кудри, вскакивал и подходил к зеркалу. И так, и этак разглядывал он себя в лунном свете (случались такие приступы только в полнолуние, совпадение это или нет ─ не могу судить). Он смотрел на своё неумолимо стареющее лицо, на котором начали проступать морщины, и ему хотелось вопить от ужаса. Как?! Когда?! Почему он уже стал таким?! Ведь он не выполнил даже половины того, что когда-то задумал! В такие моменты Манилову нестерпимо хотелось прямо сейчас сорваться и читать свою книгу в голубой обложке, или собственноручно обтягивать мебель, или велеть закладывать коляску, чтобы съездить в гости ко всем друзьям и родственникам. И когда после этих мыслей снова переводил он взгляд на зеркало, ему казалось, что оттуда смотрит на него лицо Чичикова, искажённое страшной ухмылкой. Но с годами эти приступы тоже стали проходить всё спокойнее. Манилов всё так же вскакивал посреди ночи, но он больше не бежал к зеркалу или в гостиную, чтобы в ужасе увидеть, что кресла так и стоят нетронутые, нет, ничего из этого он не делал. Он поворачивал голову и смотрел на жену, грудь которой ровно вздымалась во время глубокого сна, на маленького Фемистоклюса, который сопел и возился в своей кроватке, и ощущал уже привычное ему состояние спокойствия и счастья. Он ложился обратно, обнимал свою жену, нежно целовал её в затылок, а на утро дарил ей очередной сюрприз в виде чехла для зубочисток или вышитой закладки для книг. Таким образом протекли восемь абсолютно счастливых лет. Но ничто не может длиться вечно, особенно, если получено оно почти даром, и к один солнечный день к дому Манилова подъехала бричка. Человек, вылезший из неё, казался помещику смутно знакомым. Спроси мы его, откуда он знает этого господина ─ ни за что бы не ответил. Зато он почему-то чувствовал, что в огромном долгу перед этим человеком. ─ Павел Иванович! ─ воскликнул Манилов, плохо отдавая себе отчёт в том, откуда знает имя внезапного гостя. ─ Вспомнили всё-таки про нас! Они с чувством облобзались в знак приветствия и Манилов вспомнил, что они, кажется, встречались на каком-то балу. Манилов был безумно рад встрече, ему казалось, что с появлением Павла Ивановича его и без того безукоризненная жизнь стала ещё идеальнее и что всей этой жизнью он обязан этому господину в брусничном фраке. ─ У меня к вам чрезвычайно серьёзное дело, ─ начал Чичиков, расхаживая по кабинету и, как бы невзначай, заглядывая под голубоватую обложку книги, не покидавшей стола уже долгие годы. ─ Любой каприз, Павел Иванович! ─ воскликнул Манилов, жадно ловя глазами каждое движение гостя. ─ Помните, в нашу последнюю встречу… лет восемь назад, кажется…─ Чичиков сделала вид, что усердно что-то вспоминает, хотя помнил этот день кристально чисто, как будто он был вчера. ─ Так вот, я тогда сказал вам, что мёртвые души мне даром не нужны и что я не могу придумать не единого им применения. Удивительно, как могут меняться взгляды на жизнь с годами! ─ К чему вы клоните?..─ еле слышно просипел Манилов, которого сковало страхом по рукам и ногам, он был почти уверен, что под «мёртвой душой» подразумевается он сам. ─ Так вот, ─ Чичиков проигнорировал его вопрос и продолжил пролистывать какую-то брошюру, найденную на подоконнике, однако в ту же минуту резко поднял голову и сверкнул нечеловечески чёрными глазищами, один взгляд которых выворачивал нутро наизнанку, ─ не могли бы вы оказать мне одну самую незначительнейшую услугу?..