Он создаёт искусство

Он медленно ведёт тонкой кистью вдоль позвоночника. От первого прикосновения Стрелецкий вздрагивает слегка, но Кинастон не останавливается, проводя ровную линию от шеи до поясницы. Бело-серебристую, он превращает её в три линии, разветвляя основную на лопатках. Стрелецкий лежит молча. В комнате полумрак, по кровати, дрожа, ползает свет пламени стоящих на тумбочке, на столе, на подоконнике свечей — на подоконнике стоит и ароматическая палочка, дымкой тонкого запаха, от которого веет Востоком, заполняя спальню. Кинастону кажется, что Стрелецкий уснул. Он касается губами его плеча. Стрелецкий одну руку вытаскивает из-под подбородка и находит ладонью его ногу, проводит от согнутого колена до выступающей тазовой косточки и обратно, оставляя кисть лежать на бедре. Кинастон рисует. Рисует на бледной коже спины Стрелецкого. Выступающие позвонки, рельеф мышц — Кинастон любуется ими. Стрелецкий — и не только Стрелецкий, на самом деле, но другие лишь тешат самолюбие Кинастона — часто говорит, что Кинастон — произведение искусства. Такой вот человек-шедевр, спустившийся с небес бог — примерно тут Кинастон обычно не выдерживает и целует Стрелецкого или просто смеётся, по-девичьи опустив взгляд. Стрелецкий слушает его смех, он целует в ответ, целует его руки, ноги, он готов целовать каждый сантиметр его тела — и повторять, повторять, что Кинастон — это, чёрт побери, настоящее произведение искусства. Когда сегодня он говорит это снова, а взгляд Кинастона случайно падает на помаду, в голову приходит идея — и он помадой рисует на груди Стрелецкого цветок. Это красная роза, и сейчас она размазалась, наверное, о постельное белье — и это тоже искусство. Стрелецкому нравится — Стрелецкому нравится, как Кинастон кусает его сосок, как смотрит на грудь его, пылающую алой розой. Нравится, как поднимает взгляд к его губам — Стрелецкий думает, что Кинастон их коснуться своими хочет, но тот, наклонившись, проводит вертикальную красную чёрточку в середине губ Стрелецкого, а потом медленно, со вкусом сцеловывает её. Голова Стрелецкого проваливается между подушек, и он смеётся, и Кинастон смеётся тоже, закрывая одной из подушек лицо Стрелецкого. Тот выбирается, лёгким движением переворачивает Кинастона на спину и долго, долго блуждает губами по его груди, рукам, животу — Кинастон кусает губы, гладит его спину, короткие волосы, сильные руки. Он до дрожи в кончиках длинных пальцев это любит — он до дрожи в кончиках длинных пальцев любит Стрелецкого. Он говорит это и просит его повернуться спиной. И рисует на ней бело-серебристую линию от шеи до поясницы. Сейчас она ветвится всё сильнее, и Кинастон начинает вырисовывать детали. Тонко и неспешно. Стрелецкий поглаживает его бедро. На нём почти нет волос — Стрелецкому было очень смешно, когда он узнал, что Кинастон бреет ноги перед каждым спектаклем. Как психолог, он может понять многое в этом мире, но — Кинастон ухмылялся, когда говорил это — даже ему не дано осознать, что так удобнее надевать колготки. Кинастон отводит от спины Стрелецкого кисточку, осматривая то, что уже успел нарисовать. Рисунок кажется ему бессмысленным — но красивым, перья вырисованы аккуратно и почти симметрично. Смысла нет, потому что Кинастон не уверен, что у ангелов есть крылья — если бы были, Стрелецкий умел бы летать. Кинастон добавляет последние штрихи и берёт в руки ещё более тонкую кисточку, окунутую в чёрное, чтобы обрисовать контур крыльев. Ведёт вдоль бело-серебристых линий. Ведёт по бледной коже, выступающим позвонкам и лопаткам, жадно, любовно скользя по ним взглядом. Он создаёт искусство.