Солнце в тени

Солнце целует ее, сплетаясь с золотым бархатом волос, отражаясь лучами в наивно распахнутых лазурных глазах, оставляя дорожки следов-бликов на щеках, перемешиваясь с узорчатыми тенями от кроны раскидистого дуба. Солнце касается складок на голубом платье. Солнце окутывает всю ее – с ног до головы – искрящимся золотистым туманом. Она улыбается лучисто и ярко, лежа на спине под деревом, раскинув тоненькие руки. Волосы цветочными кудрями раскиданы по зеленой травяной подушке. Дио резко сел в кровати, запустив пальцы в волосы. Лунный свет, проникнув сквозь щелочку синих бархатных занавесок, очертил напрягшиеся скулы. Дио брезгливо скривил рот, вспомнив приторно тошнотворный сон. Он ожесточенно и зло сжал в ледяных пальцах простынь, прогнав видение об этой деревенской девчонке Джостара и стараясь заставить сердце вернуться к прежнему холодно-размеренному ходу. Когда бледная полоска света на кровати замерцала утренним золотом, Дио открыл глаза и, не моргая, впился ими в потолок. Медленно повернув голову, он привстал на локтях и рукой дотянулся до занавески – теперь ему был виден пестреющий яркой зеленью пригорок рядом с поместьем Джостаров. На нем виднелись две крошечные, точно шахматные, фигурки – казалось, протяни Дио руку – поднимет, расставит по полю своими желаниями и правилами или выбросит с поля, как пешек. Та фигура, что повыше – несомненно, Джонатан. А с ним она. Глаза Дио зло заблестели. Он ненавидел Джонатана. Ненавидел просто так, ненавидел яростно, исступленно, жестоко, холодно и беспощадно, наслаждаясь бушующим морем этой всесильной, безграничной ненависти, зная, что однажды волны его прорвут плотину. Он ненавидел все, что было рядом с Джостаром: будто на всем тот оставлял незримый, легкий, шепчущий отпечаток. И Эрину Дио тоже ненавидел – по умолчанию. Только ненависть к ней стала выходить другой, особенной. Глядя на Эрину издалека, редко поднимая тяжелый, колючий взгляд над страницами книги, он мрачно замечал, что это чувство возникло не из-за «джонатановского отпечатка», а появилось вдруг само по себе: отзываясь тяжелым эхом в простых звуках, тягостно напоминая о себе пятью буквами ее имени, которые горячо, яростно шептал ночами Дио. Ненависть к Эрине до странного сладко смешалась своим особым ароматом с солнечными лучами, с нежно-голубым цветом, с цветением летних роз – и все это, обжигая, отталкивало Дио еще пуще. В тот день, впервые увидев ее так близко, он говорил так едко, так жестоко, так презрительно насмешливо, так надменно, как мог говорить только он – Дио, раня словами, словно отточенными лезвиями стальных ножей. Он изредка останавливался, чтобы увидеть слезы, стоящие в тех лазурно-наивных глазах, заметить дрожь короткой судороги на губах, услышать надломанный дребезг сбитого дыхания и чувствовать, что в ненависти – хотя бы в ненависти – он единственный владеет ее душой. «Гордись, что тебя ненавидел Дио, Эрина Пендлтон», - с улыбкой торжества подумал он, грубо схватив ее за руку и остервенело впившись своими губами в ее, навсегда с тех пор отдав свой выбор тьме.