***
На завтрак у Тсунаеши – очередная попытка побега. Она с удовольствием перестреливает одного за другим всех приставленных к ней охранников, и силой наступает тяжелым ботинком на голову Кусакабе. Его мозги очень концептуально пачкают ненавидимый Тсуной сад камней. Трусливо дрожит под ее прицелом парнишка: совсем молодой, наверное, лет пятнадцати (подумать только, когда-то она была такой же маленькой. Выглядела ли она тогда так же жалко? Наверное, да), и женщине даже становится на секунду его жаль. В следующую секунду мальчик тихо опадает на землю. Хорошая смерть, безболезненная – он даже не понял, когда пуля пронзила его сердце. - Такие маленькие дети не должны воевать, им нужно ходить в школу и резвиться с друзьями, - кончиками пальцев поправив темную челку, вздыхает Тсуна. – Надеюсь, боги примут мои объяснения и простят мне твою смерть, малыш. Или хотя бы накажут за тебя твоего ужасного босса. У Тсунаеши давно не все в порядке с головой – в самом деле, а вы были бы в порядке на ее месте? Определенно, нет. Ей так давно хочется просто пустить себе пулю в висок – вообще-то, уже почти три года хочется. На самом деле, она совсем не взрослая, немного старше убитого ей мальчика. Тсунаеши предпочитает думать, что ей семьдесят девять. Хаято и Такеши было всего лишь четырнадцать, черт возьми. Запихнув пистолет за пояс своих спортивных штанов, Тсуна вздыхает и делает шаг вперед, с силой опираясь на свой костыль. Нога взрывается дикой болью. - Прости, Хром, прости. Я знаю, что больно, но нам надо отсюда уйти как можно скорее. Это, наверное, самовнушение, но боль отступает.***
Наверное, миссис Хибари странно смотрится в группе с туристами-альпинистами. На ней спортивные штаны и белая майка, размера на три больше. Да и громоздкий костыль отнюдь не делает ее похожей на заправского посетителя горных туров. Экскурсовод подает ей руку и улыбается, Тсуна благодарно кивает в ответ. Все же, люди у Каваллоне потрясающие, несмотря на то, что их Босс – мудак, каких поискать. Кто-то подает ей теплую куртку, а потом с нею делятся кофе, из термоса: Тсуна хочет стонать от удовольствия, когда напиток обволакивает ее рот. За три года у нее развилась полная непереносимость чая. Других напитков в доме Хибари не существует. Она безразлично смотрит напотрясающей красоты пейзаж. Реохею бы обязательно понравилось здесь. У нее слабое тело с многочисленными дырами внутри. И нельзя сказать, что это просто фигура речи – Занзас хорошо изрешетил ее пистолетами. Так хорошо, что на эту, даже подлеченную лучшими врачами Вонголы, мясную отбивную, не позарился даже небрезгливый Хибари Кея. Ну конечно, одна грудь – это не слишком привлекательно, да? Хах. И это не учитывая ее проблем с головой, которым позавидовал бы даже не к ночи помянутый Бельфегор. - Тсунаеши-сама, где вас высадить? – Маркус, экскурсовод, осторожно трогает ее плечо, но Тсуна все равно дергается и шипит от боли, ударяя его по руке. Наверное, останется синяк. Конечно, если она не сломала ему палец или два. Она совершенно разучилась рассчитывать силу своего удара. - У Чертового дуба, - мило улыбается в ответ Тсунаеши, и мужчина, тяжело вздохнув, лишь понуро кивает. - Значит, вы выбрали этот путь. - Прости, но другого я для себя не вижу. Все-таки милейшие люди – эти бедные рабы Каваллоне. Если бы Тсуне не было наплевать, она бы даже попыталась их спасти. Но кто три года назад попытался спасти ее? И что важнее – кто спасал их?***
Чертов Дуб – это символическое место. Легенды говорят, что именно тут Первый Вонгола и донна Джиглио Неро заключили контракт с некоторыми тайными личностями - «иными». Мафиози верят, что с этого места начинается история Вендиче. Тсуна усмехается, устало шагая по снегу вверх. Нога привычно ноет, ее вьетнамки, которые она не променяла на сапоги, легко тонут в снегу, а волосы липнут к лицу, но женщина между тем упорно идет к дурацкому одинокому дереву у самого обрыва. Тсунаеши в сказки не верит. Такой обмудок, как Джотто Примо, ни за что бы не полез в гору ради какого-то контракта. Да и Всезнающая не стала бы утруждать себя такими походами – такие, как она, привыкли, что все сами приходят к ее ногам. Двое чистоплюев никак не могли бы начать никакую историю в столь недружелюбном месте. Но тут действительно началась история Вендиче. - Бермуда, старый мудак, открой мне свою тюрьму! – в тишину обрыва закричала Тсуна, тут же сорвав глотку. Бездна ей, конечно не ответила. Тсуна только закатила глаза. Хаято всегда говорил – некоторые вещи не стоят переговоров. Ямамото всегда старался решить все мирно и свести все в шутку. Реохей бы даже битву принял бы за глупую игру. А Ламбо был всего лишь ребенком. Хром была человеком без прошлого, и во всем слушалась своего спасителя. Они были первыми друзьями для той, у кого никогда не было даже шанса на понимание. Первыми учителями для бездарной ученицы. Первой семьей для сироты при живых родителях. Первыми и единственным Хранителями для измученного одинокого Неба. Тсуна была их Боссом. Их Небом. А они были ее Смыслом. Тсунаеши улыбнулась легко и пальцем сдернула с щеки слезу. Она обещала, что не будет плакать о них. Они бы не были счастливы узнать о ее слезах. Она плакать не будет. Она отомстит.***
Черное пламя пожирало тела тюремщиков, впитывая в себя клочки их собственной силы, и раскидывало сломанных кукол в стороны. Тсуна громко стучала костылем по ледяной плитке пола, во всю ширину легких вдыхая запах тлена и боли. Интересно, она внутри так же пахнет? - Савада. – Бермуда, величественный и спокойный, соткался перед ней из самих теней, и Тсуна приостановила свое парадное шествие. - Вообще-то Хибари. Года три уже, - безразлично пожав плечами, Тсуна для проформы отсалютовала мужчине двумя пальцами и слегка скривилась. – Прости, кланяться не стану. Босс Вендиче молча рассматривал ее. Тсуна без его осмотров знала, что выглядит крайне непрезентабельно: ее тело криво и неестественно, лицо испещрено шрамами (удивительно, как ее зрение и речь остались в порядке после того, как врачи собрали обратно ее размозженное «цветком» лицо?), а взгляд у нее несколько безумен. Ну так, самую малость. - Чего ты пришла сюда, Савада? – Бермуда складывает руки на груди, склоняя голову. Хах, признал за равную? - Тебе короткую или длинную версию? - Честную. - Хочу уничтожить парочку мафиозных семей под корень, - ласково улыбается Тсунаеши, пожимая плечами.- Ну, знаешь там, Вонгола, Каваллоне, Джиглио Неро. Смею надеяться, что смогу даже захватить на тот свет одного нашего общего знакомого Кавахиру. Мне кажется, этому старичку пора на покой. Бермуда хищно подается вперед, видя, что девушка вообще-то совершенно серьезна. - Ты знаешь, как это сделать? - Вообще-то нет, но я знаю точно, что он не останется в стороне, если я начну уничтожать Три-ни-сетте. Тсунаеши мягко дует на свои наманикюренные ногти, морща нос: ну вот опять чужая кожа и плоть под ногтями. Это потом так долго выскребать… Бермуда мрачно молчит, а Савада (наверное, она уже больше не Хибари) только смотрит по сторонам, с интересом рассматривая полное отсутствие интерьера. - А у вас тут уютненько. - Что тебе нужно от меня? - О, Бермуда, - Тсунаеши безумно усмехается, зачесывая пальцами волосы назад. – Не что, а кто. - Ты шутишь, Савада… - О, нисколько. Я хочу взять у тебя всего одного заключенного, - она спокойно смотрит в чужие глаза, ей, кажется, абсолютно не страшно, хотя она, по сути, ставит требования хозяину самой страшной тюрьмы этого грязного мира. – Давай договоримся по-хорошему. - Ты слишком много о себе думаешь. - Никак нет. Ты, конечно, построил на своей ненависти империю, но ненавидеть вечно невозможно, Бермуда. Хочешь, я перечислю тебе симптомы? – Тсуна уверенно подходит и почти с нежностью кладет пальцы на чужие плечи, мягко поглаживая их, будто касаясь нового инструмента пальцами. Хаято научил ее играть только «Собачий вальс». Это вряд ли потянет на виртуозную игру. - Ты все меньше интересуешься миром вокруг себя – ты даже не вкурсе, что со мной случилось, я вижу смятение в глубине твоих старческих глаз.Ты погружаешься в себя, пытаясь вновь разжечь привычный тебе огонь. Да только нечего жечь, Бермуда, ты уже все скормил этому адскому чудовищу. Ты уже готов переложить на мои плечи убийство Кавахиры – а ведь это весь смысл всей твоей долгой жизни. Отцеубийство в обмен на детоубийство. Хороший контракт, я одобряю это. Ты остыл, Бермуда. И сам знаешь – скоро тебе придет конец, когда безразличие окончательно возьмет над тобой верх. Это может быть еще долгий путь, может быть даже целый век, но это такие жалкие трепыхания. Ты ведь не звезда, чтобы взорваться сверхновой. Молчание было долгим и холодным. Тсуна, конечно, не была уверена – холод и тепло она перестала ощущать три года назад. - А ты? – в конце концов спросил Бермуда, вздергивая свой кривой детский подбородок. Он выглядел таким уродливым в этом не детском – не взрослом теле Они друг друга стоили. - А моя ненависть юная, ей всего три жалких года. Я ненавижу весь этот мир, и переплавила свое Небо во Мрак, просто потому, что зачем быть небом, когда в нем никогда не будет солнца? Занзас, сука, тот еще мститель: за ошибки своего мудака-отчима и моего собственного отца отвечала четырнадцатилетняя я. Он изрешетил меня так, что я просто не могла ничего делать. И тогда он убил их, одного за другим, заставив меня смотреть. Знаешь что? Я оторвала свою блядскую ногу сама – заковала ее в лед и бросила в этого пидараса. Хах, она упала рядом, и тут же к ней прилетела нога разорванной на кусочки Хром. Тсуна сделала несколько вдохов, пытаясь сохранить самообладание – ее Мрак трепетал, когда она раскрывала свои раны, и готов был поглотить все на своем пути. Тсунаеши нужен живой Бермуда, поэтому надо брать себя в руки. - Сам видишь – я уже могу запросто разрушить всю твою жалкую тюрьму, если захочу. Прости, если жаждешь больших подробностей – если я сорвусь, то многое может случиться… А я хочу для начала отомстить. Так жестоко, как я только смогу. Каждому, каждому, кто был там, кто смотрел, как они уничтожали мою Семью, и пальцем не пошевелил. Ламбо было пять! Пять гребанных лет! Визг разошелся по старому замку так, будто он был пещерой. Бермуда лишь усмехнулся.***
Последний уровень тюрьмы нравился Тсунаеши: тут было темно, сыро и очень хорошо. Тени приветственно обнимали ее тело, и не отставали даже в тусклом голубоватом свете десятка колб. - Привет, Мукуро, - махнула рукой Тсуна, на секунду тормозя у тюрьмы юноши. Волосы его нелепыми щупальцами вились у его головы, и Савада усмехнулась ему почти ласково, пальцами касаясь стекла, протягивая руку к чужому лицу. – Знаешь, ты был прав, когда называл Хибари шавкой. Представляешь, этот…ах, впрочем, что мы о нем. Мы с Хром правда рады тебя видеть, но, прости, нам пора. Знаешь, может быть, мы вытащим тебя попозже. И, мягко напоследок коснувшись губами стекла, она медленно пошла дальше. Бермуды с нею не было, и она чувствовала себя королевой. Ей было тут так хорошо, так спокойно. Она бы с радостью осталась здесь, тем более, для нее уже было готово прекрасное место. Если бы это не значило предательство памяти самых дорогих ей людей, она бы обязательно поселилась бы в этом красивом хрустальном гробу. Она не могла позволить себе такого, пока ее нога болела, напоминая ей о самой большой ошибке в ее жизни. - Монсеньор Бьякуран, рада видеть, - по-шутовски изобразив, что снимает шляпу, Савада почти без остановки прошла мимо, но остановилась и обернулась. – Ты тоже немного потерпи, я и тебя заберу. Ты мне еще пригодишься, малыш… Руки немного подрагивали – это было почти забытое чувство волнения. Это было такое непривычное для новой Тсуны чувство, что ей пришлось закусить губу, чтобы не рассмеяться. Смеха тоже не было очень давно. Примерно с того времени, как Вария посадила ее на какие-то наркотические транквилизаторы, отдав дозировку этой дряни полностью на свое Облако. Увы и ах, Тсунеши ненавидела их всех так сильно, что даже это не помогло успокоить ее. Для того, чтобы разрушить колбу, нужно было лишь ударить ее ноготком, обьятым чернильной тьмой – удивительно простая система деактивации. Впрочем, остальные Вендиче ни за что не стали бы выпускать заключенных по своей воле, поэтому это было не так уж и страшно. Чужое тело опало на ее руки, а Тсуна с удовольствем уткнулась в жесткий ежик волос. Казалось, что он и пах, как раньше: порохом, кофе и немножко ярким Палермским солнцем. Порохом пахли пальцы Хаято и Такеши, который прятал их сжатые руки за своей спиной. Реохей очень любил кофе, и возможно, поэтому был так бодр. Хром любила его тоже, потому что кофе нравился ее спасителю. А о солнышке ей много рассказывал Ламбо, в те тихие моменты, которые они проводили только вдвоем. Он пах ими. Он был живой и теплый, и Тсунаеши на миг хотела поверить, что так же просто могла бы вернуть себе и их. Нежно проведя рукой по чужой щеке, совершенно нетронутой щетиной, она улыбнулась, заметив, как медленно мужчина открывает глаза. - С возвращением, Реборн.