«Как давно иду?»
«Куда мне идти?»«Что это за место?»
Голос в голове такой же безжизненный и отчаявшийся, как измотанное от долгого пути тело. Он просыпается внезапно, складывается в слова, потом в короткие предложение: смысл пока улавливается слабо и ускользает прежде, чем в светлой длинноволосой голове сознание успевает ухватиться за ниточку сути. Пока ничего не понятно. Во сне видится что-то важное, какая-то информация, которой недостаёт парню, для того, чтобы приблизиться к разгадке, и по пробуждению он не может ничего вспомнить. Как чистый лист бумаги, практически без мыслей, без прошлого и, вполне вероятно, без будущего. Случайно пролитые чернила, маленькая клякса в уголке листа. Его сомнут, выбросят и переработают, если не сожгут, отдав ветру мелкую серость пепла на растерзание. Он уйдёт из мира так же внезапно, как появился: ничего не поняв и без возможности сопротивления — так думал Достоевский, скорее всего, он просчитал всё до мельчайших деталей. Когда фигура выполнила свою функцию — её нахождение на доске теряет смысл, занимает место. То же самое ждёт и Сигму, а маленькая подачка в виде казино и мнимого карточного домика — лишь мелкая уловка, в надежде поймать на неё более крупную рыбу, с минимальными затратами сил и энергии. Всё вышло, как и должно было. Если б не одна маленькая загвоздка. «Мне уже нечего терять», — с нескрываемым отчаянием и грустью в глазах напоследок говорит Сигма. — «Ты так добр», — последнее, что слышит Тигр, перед тем, как тонкие пальцы держащегося за него парня легко разжимаются и тот падает в пропасть, легко улыбнувшись, возможно своим глупым надеждам, а может быть своей доверчивости и наивности. Дом…разве может быть что-то проще и сложнее одновременно в виде единственного и такого трепетного желания для человека, который всегда был одинок, у которого нет ничего и не было, кроме «сейчас» и этой маленькой хрупкой мечты? Дом…место? Здание? Город? Друзья? В побеге за самим словом иногда можно проглядеть всю его суть, не вдумчиво проскользнуть по верхам, но не понять самого важного, потерять смысл, его значение. Место, в которое была вложена душа и усилия, и являлось для потрепанной натуры Сигмы домом. Когда ты вкладываешь всего себя во что-то, нырнув с головой, не оставив даже шанса мыслям о том, что можно перестать пытаться, сдаться дурацким стечениям обстоятельств или жестоким неудачам, вылезающим наружу из самого ада в самый неподходящий момент. Это воля, рожденная после знакомства со смертью, с глубинными лабиринтами одиночества и людской жестокостью. Это страх, который хочется преодолеть прежде всего для себя самого, забыть о нем, предпринять все на свете, чтобы предотвратить, предугадать и исправить до начала падения на самое дно вселенной. Не допустить… Неуверенные шажки тёплых капелек уже начали окрашивать серый асфальт в более тёмный оттенок. Облака заслонили солнце и буквально в один момент тень накрыла город: резко стало темнее. В суматохе на улице люди разбегались по делам, машины привычно обкатывали дорогу, оставляя в воздухе дым и шум колёс. Жизнь лилась током в проводах, сливающиеся в какофонию молвой, какими-то обрывками фраз и движением, безустанным четким и живым. Парень с длинными серо-лиловыми волосами, собранными в лёгкий хвост за спиной, с чуть криво отрезанными прядями спереди и такой же кривовато-прямой челкой, волнительно сжимал руки в карманах, поглядывая на вокзальное табло. В холле разносилось эхо, а диспетчерские объявление, заведомо искаженные через динамики, непонятными обрывками оповещали пасажиров о рассписании рельсов. Звук дождя, уже разыгравшегося на улице, успокаивал и усмирял страх, его было слышно и в помещении вокзала, чуть приглушенно из этого роя различных других звуков. Вода была жизнью. Вода Йокогамы смысла с тела Сигмы песок, оставив совсем чуть-чуть внутри, на память, которая казалась почему-то жутко важной, хоть и настолько болезненно щемящей сердце. Даже самые гадкие моменты и эмоции он запоминал, прокручивал в голове, долго обдумывал, боясь упустить хоть что-то из того, что имеет, ведь за три года накопилось много горестей и едва ли горстка радостей. Лишившись дома материального, он увозит его внутри. Вместе с тем крохами жизнь, которую знал и которой дорожил. Он увезёт с собой свой дом, за стенами шаткими, невысокими, за стенами своей хрупкой и открытой души, такой наивной и жаждущей понимания и принятия, все еще негодующей от страха одиночества. Но пока у него есть он сам — жизнь будет течь в своём направлении, вода будет омывать новые камни потерь и обретений, стесывать сомнения и так потихоньку, по крупицам он соберёт в одно целое, отыщет то, что так хотел — собственный смысл, покой. Пройдёт усталость и страх. Гудок пришедшего поезда вывел парня из мыслей, он направился к платформе. Длинные волосы при ходьбе развивались в воздухе шелковыми лентами вместе с подолом белого плаща. Сигма подошёл к проверяющему на станции и без особых эмоций произнес: — Мне на этот поезд. Проверяющий был слегка озадачен этим утверждением, его лицо исказилось маской удивления: — Уважаемый, у вас есть билет? — поинтересовался он. На секунду задумавшись Сигма тепло и устало улыбнулся. Сунул руку в карман. — Этот? — потянул он проводнику помятый клочок бумаги, серого цвета, со стертыми буквами, местами рваный. Мужчина недоверчиво прищурился, мол это что такое, протянул руку забрать, посмотреть поближе. Их пальцы едва соприкоснулись и Сигма расслабился. Проверяющий посмотрел на билет внимательно, почесал затылок, а потом будто резко что-то вспомнил и его словно осенило. — Приношу свои извинения, всё в порядке, проходите, пожалуйста, — приветливо улыбнулся тот, отходя от прохода, вежливо пропуская парня в вагон. Напоследок, перед отъездом, Сигма в последний раз окинул взглядом платформу и выход на площадь вдалеке, через гулкий холл, где лил сильный отчаянный дождь и бурлила жизнь. Он улыбнулся своим мыслям, проходя вглубь вагона и сев на свободное место у окна. Страх отпусках его, таял на глазах. Раздался протяжный гудок и поезд тронулся.