Цзян Ваньинь не верит богам

      Он устал. Он просто устал срываться каждый вечер. Каждый вечер, возвращаясь к себе на предательски дрожащих коленях. Не получится, у них снова не получится. Который год, который уже? Не Хуайсан зарылся лицом в подушку, приглушая всхлипы. Наверное, хорошо, что супруг пока не вернулся, хотя вечер уже уступил дорогу ночи, отчаянно пахнущей лотосами ночи.       Цзян Чэн не виноват, что он так себя чувствует. Он может позволить себе задержаться, глава ордена должен решать вопросы своевременно, не отвлекаясь на мелкие моменты. В конце концов, он не виноват. Но казнит все равно себя. Плохой феникс, не следит за своим цветком, не заботится. Именно такую характеристику ему дали из-под рукава в последний раз. Постоянные шепотки за спиной, косые взгляды, что неприязненно и даже злорадно кидают некоторые личности на приемах. Иногда он ловил эти ухмылки, которые не успели спрятать за рукавами или веерами. Внешняя учтивость, вежливый оскал. «Глава ордена Юньмэн Цзян», — поклон, а на лице при этом ни капли уважения. Цзян Ваньинь и слышал, и видел. И это больно давило ему на сердце. Он беспокойно бросал взгляд на своего мужа, сопровождавшего его практически во всех важных поездках, но лицо Не Хуайсана, как и всегда, было наполовину скрыто за веером изящной работы. Только на самом дне зрачков незаметно притаилась боль. И глава ордена Цзян чувствовал ее. Он все задавался вопросом, какое дело всем этим людям до их личной жизни? Неужели нет тем поинтереснее, чем сплетни о «фальшивом цветке» или «холодном», а то и вовсе «бессильном фениксе»? Цзян Ваньинь еле сдерживался, чтобы не закричать, не устроить скандал здесь же, но чувствовал теплую, родную ладонь тыльной стороной руки. Не Хуайсан, стоя рядом с ним почти вплотную, нежно касался его. И глава ордена приходил в себя, незаметно вздыхая. Не от этих ли стрессов они продолжают терпеть неудачи?       Не Хуайсан зло усмехается. Неудачи… как мерзко звучит это слово. Как будто рождение ребенка — нечто, дозволенное лишь узкому кругу лиц, избранным. Но даже если так… кто сказал, что этот цветок не сделает все возможное, чтобы попасть в этот золотой список?       И он встал на ноги, промокнув лицо тканью — так оно не станет красным и сухим, быстрее придет в норму. Ничто не должно выдать его очередной истерики. Мужчина оправил ханьфу и, медленно переступая, направился в домашний храм. Хоть какое-то успокоение.       «Небеса, боги, небожители, бессмертные», — Не Хуайсан вновь и вновь возносил молитву, сжигая уже которую палочку благовоний. — «Пожалуйста, молю вас, подарите нам с А-Чэном ребенка…»       Палочки тлеют и кончаются скоро. Намного быстрее терпения Не Хуайсана. Но он не скупился, ставил еще. И еще. И в другом храме. Ведь их он не считал. А сорвавшуюся жизнь — да. Каждую. Всякий раз, когда не получалось, и особенно — когда выходило.       Задумавшись о своем, уловил легкое движение снаружи.       Он знал, что у входа в храм, опершись спиной о стену, стоял его муж — это место не мог посещать больше никто, кроме них. Он запрокинул голову? Или, наоборот, потупил взгляд? Он дышал медленно, старался сделать так, чтобы цветок не заметил его присутствия. И Не Хуайсан понимал это, смиренно делал вид, что не знает о наблюдающем за ним фениксе. Такая игра, вошедшая у них в привычку. Цзян Ваньинь не верил богам. Глава ордена занят насущными делами. И Не Хуайсан его понимал. А потому не мешал, тихо уходя помолиться или незаметно беря на себя часть бумажной работы, за что его муж благодарно вздыхал и прикрывал глаза, прислоняясь щекой к его руке.       Память услужливо выдала расписную карточку: один из вечеров молодой четы, около шести месяцев спустя после начала их неофициальных отношений и четыре луны после свадьбы. Они сидели в покоях, разбирая всякие письма и отчеты. Большая часть работы уже была завершена, осталась только незначительная малость. «Когда ты зацветешь?» — внезапный вопрос застал Не Хуайсана, когда он уже управился со всем и, уложив голову на колени мужу, обмахивал себя и его своим любимым веером. Цветок, до того будто дремавший, приоткрыл глаз. Так и есть. Его супруг держал в руках письмо с печатью облаков. Его брат, видимо, начиркал что-то в привычной манере, а внизу стоит каллиграфическое послесловие Лань Ванцзи, где и скрывалась основная информация. Брат главы ордена Лань и его цветок ждали первенца, и Вэй Усянь писал своему бывшему шиди чуть ли не каждую неделю, сообщая, как он соскучился в Облачных глубинах. Цзян Ваньинь не цокнул языком, как делал обычно при виде одного только почерка бывшего шисюна. Его взгляд был наполнен противоречивыми чувствами. Горечь, зависть, обида и — радость, что у него будет еще один племянник, который наверняка вырастет большим умницей, чем оба его родителя, даже вместе взятые. Не Хуайсан притворился, что не видел, что именно читал его феникс. Чуть улыбнулся, вспоминая вопрос. «Врач сказал, дней через восемь», — отстраненно, но слышались нотки предвкушения. Недолго ждать осталось, недолго. Ритм веера не сменился.«Так скоро?» — легкое недоумение в голосе. Конечно, Цзян Чэн не так тщательно следил за периодичностью цветения своего мужа, не высчитывал дни. Он только не мог вспомнить, чтобы оно вот так совпадало с его собственным горением. Недоумение было радостным.«Ты будешь со мной?» — его цветок оставил вопрос без ответа, с легким волнением в сердце интересуясь тем, что было действительно важно. Вместо слов феникс поцеловал своего А-Сана в лоб, дотронулся до мягких прядей. «А как иначе», — так и слышалось фырканье в этом жесте.       То был первый, но далеко не последний раз, когда их циклы совпали. Они до сих пор шли одинаково. Но проблемы это не решало. Боги, так вы против этого союза или же дали свое согласие? Но если так, почему так жестоко? В народе ходили красивые сказки об истинных, единственных друг для друга фениксе и цветке, у которых совпадают горение и цветение, которые нашли друг друга и живут долго и счастливо. Они не верили в это, потому что знали — россказни об истинных — всего лишь сказка для ленивых неудачников, грезящих, но не претворяющих мечты в жизнь. Только сказка для тех, кто привык жить на всем готовом. Любовь, отношения… первая чета ордена Цзян знала, что за этими словами скрывается тяжелая работа. Как над собой, так и над партнером. Но иногда они слышали, как люди поговаривали, будто они двое созданы друг для друга. И тихонько улыбались друг другу. Наивные. Если боги и создали список избранных, то имена этой пары явно забыли вписать. Или вовсе не планировали.       На ум вдруг пришло первое время после того, как они смогли назвать друг друга мужьями. Их первые ночи… Как долго они пытались зачать ребенка? Кажется, некоторые лекари даже в удивлении округляли глаза. «Все цветение ваш муж был с вами? И в этот момент он горел?..» — недоуменный тон. — «Но… вы не носите ребенка», — опять это непонимание, опять разведенные в стороны руки и объяснения, как готовить то, это и другое снадобья. Поездки на источники, отбитые в молитвах лбы…       Не Хуайсан вздрогнул, когда рядом с ним на подушку опустилась фигура в фиолетовых одеяниях ордена. Суровое лицо. Педантично собранные в сложный пучок волосы. А на руке блеснуло кольцо. «А-Чэн», — сердце болезненно сжалось. Он сделал все положенные поклоны, поставил несколько задымившихся палочек и ненадолго погрузился в молитву, прикрыв глаза. Не Хуайсан не сводил с него взгляда. Напряженного, усталого и взволнованного.       — А-Сан, идем? — феникс вдруг поднял ресницы, а мгновение спустя уже взял его за руку.       — Куда? — настороженно поинтересовался его цветок, не спеша подниматься.       — В наши покои, — был простой ответ.       Не Хуайсан хотел было возразить, но не решился. Внутри что-то отдалось болью. Он не мог сказать точно, было то в груди или низ живота скрутило от воспоминаний. Зачем им туда идти, если они будут просто лежать в темноте и слушать дыхание друг друга до самого рассвета?       Цзян Ваньинь хотел было спросить, услышал ли его муж что-то обнадеживающее от своих богов. Раньше часто спрашивал. Насмешливо и зло. Спустя несколько безуспешных попыток и один выкидыш мужчина изменил свое мнение. Какое-то время спустя, и он заслужил покрасневший лоб и немного огрубевшую кожу лица. Не Хуайсан тогда скрывал горечь за улыбкой и мазал его лоб чем-то пахучим, и кожа снова мягчела. Через пару месяцев таких остервенелых походов и молений им удалось зачать снова. Радости супругов не было предела. Они благодарили небожителей и просили только о том, чтобы и дальше все шло хорошо. Почти миновала середина срока, когда в одну ночь цветок проснулся от боли, а затем заметил и кровавое пятно под собой.       Не Хуайсан вздрогнул от воспоминаний. Остановился. Задержался у лотосового пруда, глядя в темную воду, отгоняя наваждение. Цветок отлично помнил тот день, а вернее — ту ночь, когда случился второй выкидыш.       Что ему следовало делать? Вечером того дня все было хорошо, ничто не предвещало беды. Нигде не бегал, всегда избегал сквозняков, кушал, что следовало. Ничего не болело. Днем даже вздремнул. А сейчас проснулся. От влаги. И резкого металлического запаха, ударившего в нос. Он попытался сесть, откинул одеяло. Под ним расцветало темное пятно. В комнате были закрыты окна, а свечу они потушили, когда легли спать. Но не требовалось быть остроглазым, чтобы догадаться, что это пятно было алым.       Пару мгновений он сидел, пытаясь осознать происходящее. Не веря. Надеясь, что это просто плохой сон, не более. Кошмар, который преследует его уже который год. Однако, как бы ему ни хотелось, происходящее было реально.       «А-Чэн… кажется, снова… кровь».Эти слова слетели с уст против его воли. Он не хотел будить мужа. Тем более — такой новостью. И если бы к покрасневшей простыне не прибавилось еще неприятное ощущение внизу живота, он бы точно смолчал, самостоятельно попытался решить проблему. Лекари уже дали ему множество всевозможных снадобий, которыми можно было на время остановить кровотечение, чтобы попытаться разрешить проблему и сохранить малыша. Об этом он позаботился заранее, памятуя о прошлом.       Он помнил, как это случилось в первый раз. Он буквально сполз по стене, пока его не подхватили на руки и не помогли дойти до лекаря, благо, идти далеко не нужно было — они проходили как раз мимо того крыла. И хотя муж хотел отнести его, все же сдерживал себя — любое резкое движение, смена положения могли повлиять на состояние цветка отрицательно. Одежды не сильно окрасились красным, возможно, потому, что он был закутан во множество слоев, чтобы не простыть ненароком, но даже маленькое пятнышко пугало и заставляло сжимать кулаки, нервно сглатывая. Бледного, уже не трясущегося от страха за свое маленькое сокровище, оставили на поруки лекарю. Он не нашел сил, чтобы подбодрить своего мужа, только остекленело таращился перед собой и слабо дышал через рот. Сухие губы, пустые глаза. И расползавашееся пятно на одеждах. Его феникс нервно бродил из стороны в сторону у двери. Кольцо на его руке то и дело вспыхивало молниями, глаза налились кровью от беспокойства. Этого феникса мог успокоить только его цветок. Казалось, прошла целая вечность. Вечность в тишине, потому что из покоев не доносилось не звука. Или это так громко шумела кровь в ушах феникса?.. Терпение главы ордена подходило к концу, капля за каплей подтачивая самообладание. Когда мужчина уже хотел постучаться, а, скорее, выбить дверь костяшками пальцев, лекарь вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он отвел феникса в сторону для разговора, после которого Цзян Ваньинь сжал кулаки до белых костяшек, так, что на ладонях остались лиловые отметины.       Не получилось. Плод не удержался. А ведь они столько сил вложили в лечение цветка, столько трав для поддержания иммунитета. Они даже придумали имя малышу, надеясь на счастливый исход, ведь миновала середина срока… «Скорее всего, ребенок был нездоров, поэтому тело цветка его отвергло», — эти слова звучали скорее как утешение, а не как истинная причина. Услышав, что жизни его мужа ничего не угрожает, феникс успокоился. А затем вошел в комнату. Запах крови окружил его. Металлический. Мерзкий. Чудовищно отрицающий жизнь. Неправы, неправы те, кто говорит, что человек рождается и умирает в крови. В ней он мучается. Чуть поморщившись, Цзян Ваньинь углубился в помещение. Туда, где сейчас устало лежал его цветок. Не Хуайсан выглядел изможденно. Приподнятые в страдании брови, чуть скривленные губы. И две дорожки слез, еще не высохшие. Он будто спал, но на звук шагов открыл глаза. Тогда он не был даже в силах подняться. Просто сморщил лицо, отворачиваясь. Он не хотел. Не хотел, чтобы любимый видел его таким. Таким жалким, бессмысленным. Цветком, который не может выполнить свою природную функцию. Не может принести в этот мир маленький, радостный комочек счастья. Он не может сделать своего мужа счастливым, вынужденный раз за разом лежать здесь, у лекаря, принимать лечебные травы, отбивать лбы в храмах, моля небеса смилостивиться. Тогда они не сказали друг другу ни слова. Цзян Чэн взял его руку в свои и, нежно проведя по тыльной стороне ладони, поцеловал костяшки. «Главное, что ты жив», — сказал этот жест.       На людях он, как и всегда, прикрывал лицо веером. Со знакомыми мог даже посмеяться, но тему детей пытался обходить стороной. Больно. Об их неудачах знала даже не вся семья. Они решились рассказать только старшему брату цветка. Дагэ мягко и осторожно обнял его, когда тот приехал в родной Цинхэ. Лекарь посоветовал сменить обстановку. Наверное, то были единственные объятия, не считая объятий мужа, в которых Не Хуайсан мог чувствовать себя в безопасности. Но совета спрашивать было бесполезно — его брат был фениксом, к тому же тем, который так и не обзавелся пока парой, выискивая «тот самый» цветок. Однако одного присутствия дагэ младшему Не хватало, чтобы привести свое душевное состояние в норму. Словно снова стал маленьким мальчиком, не знавшим невзгод, жившим под защитой сильного и надежного старшего брата. Он смог наконец привести мысли в порядок и после недели в Цинхэ, он решил взяться за себя еще основательнее. Он не мог подвести своего супруга снова.       Тело цветка оправлялось несколько месяцев, которые он, по совету лекаря, провел в уединении на источнике. И, казалось, сумел излечить страдающие внутренности. Болезнь отошла, а цветение пришло в норму, не принося болей. Он благодарил богов, возжигая благовония, и просил позволить ему принести счастье в этот мир.       Но боги оказались глухи к его мольбам.       Кровотечение усилилось, стоило мужчине сесть на постели. Низ едва угадывавшегося живота тянуло и скручивало, будто выжимало жизнь изо всех внутренностей. Известно, из каких. Цветок прикусывал губу, чтобы не застонать в голос, только дышал болезненно, часто и поверхностно, прижимал ладонь к низу живота, словно это могло успокоить боль, прекратить бессмысленное отторжение. Другой рукой дотронулся до мужа. «Помоги мне встать, я… должен принять лекарства», — через силу пробормотал он. Но его феникс, едва раскрыв глаза, тут же оценил ситуацию. Он не решился поднимать его. Любое действие сейчас могло обойтись им дороже трав. Цзян Ваньинь только попросил мужа не волноваться и выглянул из комнаты, приказав одному из карауливших ночь слуг бежать за лекарем. И тут же вернулся к страдающему цветку. Его запах отдавал горечью, смешивался с ненавистным железом. Мужчина сжал ладонь любимого, лежащую на животе. Хотел было влить духовную энергию, чтобы попытаться помочь, но в последний момент поостерегся — он мог навредить своим вмешательством. И только сидел, бормоча супругу какие-то глупости про то, что сейчас придет лекарь и все наладится, что это не продлится еще больше. Что они справятся. Но тот не слышал. Боли отдавались в голову, от них затошнило так, что цветок, одну руку по-прежнему держа на животе, другой поспешно закрыл рот, словно боясь, что не сдержит рвотного позыва. Он не просто нервничал. Им овладела паника. Что же случилось на этот раз… Неужели снова, снова ребенок развивался с болезнью? Такого просто не могло быть. «Боги, пожалуйста, помогите нам», — по щекам Не Хуайсана катились крупные слезы. — «Боги, не дайте нам потерять его…» Он упал в обморок. В тот же миг дверь комнаты распахнулась, впуская совсем не спавшего этой ночью лекаря, который тут же сделал жест главе ордена. Не приветственный. «Вы здесь лишний», — вот, что сказал этот жест. И Цзян Ваньинь подчинился. Цветок распластался по кровати в обмороке. Пульс частый, дыхание сбитое. Лекарь покачал головой, глядя на постель и заметив, что кровотечение не прекращалось.       Тогда Не Хуайсан очнулся только вечером следующего дня. Его руки лежали на опавшем животе, скорбно поглаживая то, что еще вчера было небольшой округлостью. Плод снова не удержался. Его выплюнуло это безнадежное, слабое тело, которое так ненавидел цветок и которое казалось таким идеальным фениксу.       Погруженный в тяжелые воспоминания, Не Хуайсан не отнимал взгляда от воды. От цветущих лотосов. Как он в тот миг завидовал настоящим цветкам! Только он не знал, что они умирают, как только дадут плоды.       Феникс не торопил супруга. Он тоже отчего-то вспомнил последний раз. С ненавистью в душе вспомнил. С тех пор Цзян Ваньинь отказывался верить богам. Но провоцировать супруга не желал. Он и без того знал, какую боль месяц за месяцем терпит его цветок, не слыша заветного «Вы беременны». И сейчас он не нашел лучшего способа поддержать его, как помолиться этим несносным небожителям, жалеющим для людей маленького счастья. Помолиться, но только затем, чтобы мужу было спокойнее.       

* * *

      В первый раз он свалился на ходу. В следующий это случилось ночью.       Не Хуайсан находился в своих покоях один. Супруг, как всегда, был занят делами ордена, но помощь цветка больше не принимал, объясняя, что вся эта волокита — только напрасная трата драгоценных нервов. А о здоровье в его случае следовало волноваться в первую очередь. Солнце скрывалось за зелеными верхушками, поглаживая золотистыми лучами листья. Как заботливый родитель гладит перед сном своих малюток.       Мужчина волновался, точно отмеряя нужные дозы и смешивая травы по наставлению монахов, чью обитель он посетил в прошлом месяце. Это снадобье должно было успокоить духовную энергию. И хоть такое предположение и существовало с самого начала — что плод не может развиться или удержаться именно из-за разного ее циркулирования, — лекари не советовали ничего на этот счет. Они только указывали на слабое здоровье цветка. Тогда он набрал вес до положенного, соблюдал все диеты, что ему предлагали, выполнял различные упражнения. Здоровье поправилось. Но только один пункт все еще западал.       Сзади его мягко и нежно обняли руки. На одном из пальцев блеснуло кольцо.       — А-Чэн, — Не Хуайсан положил голову на его плечо, приветствуя и будто говоря: «Я скучал. Как ты?»       — Снова волхованием занимаешься? — тот чуть улыбнулся. Цзян Чэн переживал за мужа, что тот постоянно пытался «помочь» своему телу, но не понимал, что постоянное пичканье себя различными снадобьями только ухудшает его положение. Насмешка вышла доброй, но с легкой горечью. Почему боги так несправедливы?.. Он вздохнул, решившись не тянуть. — Мне нужно будет отлучиться.       Руки его мужа не дрогнули, методично продолжая работу. Только дернулся уголок рта и ресницы легли на щеки. Терпкий запах трав подавлял его собственный, в котором тут же проявились эмоции цветка. Ваньинь втянул носом этот новый оттенок и поджал губы. Не раздраженно, а обреченно.       Друг перед другом эти двое не скрывали свои запахи, как обычно делали перед посторонними. Но сейчас каждый из них был открытой книгой для другого. Они вместе уже столько лет, разве могут они не доверять своим мужьям? И в запахе цветка сейчас чувствовались горьковатые ноты, к которым присоединялась едва заметная кислинка. Цветок нервничал. Он беспокоился, но только не за себя.       — Нас приглашают на ночную охоту, где будут все великие кланы. Мы не можем пропустить. К тому же, кажется, намечается очередная политическая интрижка. Нужно быть начеку, ты ведь понимаешь, — глава ордена Цзян попытался сказать это четким, размеренным тоном, хотя сам уже начинал волноваться за свой цветок. Еще тогда, когда он развернул приглашение, доставленное делегацией в золотых одеждах, выслушал их вежливый доклад, сердце его пропустило удар. Не Хуайсан сможет пережить, верно? Только один раз. Всего на несколько дней он не будет дома. Так случалось и раньше, когда супруг перестал его сопровождать, чтобы не привлекать взгляды и уши сплетников. Цветок не желал навлекать лишних неприятностей, а потому выезжать на приемы стал только в том случае, если в приглашении стояло его имя.       Не Хуайсан коротко вздохнул.       — Когда? — только спросил он, отставив чашу.       Он не обернулся, так и стоял, обнятый мужем со спины. Лишь голову наклонил, цепко ухватился за руки на своей талии, немного смяв одежды, когда услышал ответ.       — Ты же… — Не Хуайсан не хотел оборачиваться. Он знал, что его муж уже решил ехать. — Я тогда соберу тебе несколько лекарственных мешочков, чтобы… чтобы ты не мучился.       Он обессилено уронил голову на грудь мужу, проклиная все и вся. И приспичило же заклинателям собираться именно в горение одного из глав. Разумеется, никто не знал об этом, но накануне собственного цветения Не Хуайсан был крайне подвержен эмоциям, в мыслях ругаясь на всех и каждого. Руки, обнимавшие его, ослабили хватку. Цзян Чэн повернул цветок к себе лицом и прижал к груди. Нежно, но так, что становилось понятно — он его в обиду не даст. Никому. Ни за что. Его запах успокаивал, помогал собраться с силами и прийти в себя. Хотелось расплакаться.       — А-Сан, — тихо промолвил феникс, — ты сможешь побыть без меня несколько дней? — он явно был встревожен складывавшейся ситуацией.       Но они оба знали ответ.       — Да, — ответил, подняв голову, его цветок. — Не беспокойся обо мне.       И оба знали, что это ложь.       Глава ордена Цзян отбыл через два дня. Выслушал тонну наставлений от мужа, упаковал всевозможные закуски в дорогу и спрятал в надежное место снадобья, способные притупить горение. К сердцу он прижимал подвеску, которая буквально пару часов назад висела на поясе супруга. Не Хуайсан сам снял ее и настойчиво вложил в ладони Цзян Ваньиня, когда увлек его в прощальный поцелуй. Выдохнул в губы едва различимое: «Береги себя». И лодка отплыла от берега.       Не Хуайсан же мог остаться за главного, но уговорив мужа не заставлять его работать, спокойно и тайно ото всех занимался делами. Пока совет ордена во главе с правой рукой главы налаживал обучение адептов, выполнял поручения главы и разнообразные сезонные дела, хрупкий цветок незаметно разгребал бумажные завалы, заботился о налаживании торговли и прочих важных вещах, которым обычно не уделял должного внимания его муж. Конечно, у него был свой метод, о котором понятия не имел даже первый человек клана. На второй день отсутствия Цзян Ваньиня Не Хуайсан почувствовал себя нехорошо. Он не мог контролировать запах, а один из приемов, на котором ему почему-то обязательно нужно было присутствовать, вообще еле сумел высидеть спокойно. Он хотел было попросить лекаря приготовить ему подавляющий цветение чай, но вспомнил предостережение, что такие снадобья ухудшат его состояние, сведут на нет все, чего он добивался столько времени, по крупицам собирая возможность иметь ребенка. Не Хуайсан предупредил, что он вынужден ненадолго отойти, но, вернувшись в покои, чтобы отдохнуть, понял, что он, вероятно, здесь и останется до возвращения своего феникса. Думая о нем, цветок успокаивал себя тем, что его А-Чэн, должно быть, принял лекарства и сейчас чувствует себя лучше. Нужно было попытаться уснуть, хоть как-нибудь, только не принимать травы. Цветение вдали от своего феникса было мучительным. Смяв покрывало, мужчина зажмурился. Перед внутренним взором предстал Цзян Чэн, его А-Чэн, в своем домашнем одеянии. Не Хуайсан застонал. То ли от начавшегося цветения, то ли от тоски по мужу. Но скорее — ото всего сразу. Путаясь в узлах пояса, дрожащими руками раскрывая одеяния, он чувствовал накатывавший жар. Первое его цветение без А-Чэна за все время их совместной жизни. Не Хуайсан уже забыл, как это — проводить столь сложное время без своего феникса. Один раз можно и потерпеть. Как тяжко быть мужем важного и известного в мире заклинателей человека.       О делах ордена можно было не волноваться. Не Хуайсан сделал все возможное, чтобы ближайшую неделю не возникло никаких проблем.       Ночью ему все же удалось уснуть. Измотанный, потный, он не был в силах даже попросить о том, чтобы ему подогрели воды для омовения. Он лишь прикрыл глаза, чувствуя, как долгожданная нега обволакивает его, позволяя провалиться в бархатную тьму сна. Казалось, прошло только несколько мгновений, и он почувствовал боль. Будто что-то то ли скручивалось, то ли давило внизу живота. Мужчина свернулся калачиком, весь сжался, словно это могло усмирить ощущения. Боль притупилась, но не ушла. Подозрительно приоткрыв один глаз, он нашел себя под ворохом одеял, смятыми, пропахшими потом и семенем, что не казалось удивительным. В покоях было светло. Оказывается, он проспал всю ночь, не заметив течения времени. Хвала небесам, его никто не приходил будить. Слуги знали, что у него сейчас непростое время, поэтому подойти к нему никто просто не решался, а личного слугу Не Хуайсан не держал — то было без надобности, ведь еще один человек — лишние глаза и уши, а ордену такого не нужно. Мужчина поморгал для верности, принюхался. В следующий миг он резко вскочил, отбросив ткани. Зрачки сузились от страха, дыхание сбилось, а сердце застучало, словно его обладателя привели на тренировочное поле. Такой знакомый запах. Тот, что был при смерти, тот, что в себя впитывают клинки. И тот, что являлся уже два раза вслед за неудачно оборвавшейся беременностью. Запах металла. На одеялах — уже ставшие коричневыми пятна. Нет, цветение никогда еще раньше не было таким. Может, он болен?       Резкое движение отдалось болью. Не Хуайсан схватился за живот, словно пытаясь унять ощущения. Ломило поясницу, начинала тяжелеть и без того несчастная голова. От боли хотелось лечь обратно, обхватив себя руками. Стать маленьким-маленьким, чтобы и ощущения стали меньше. Или просто умереть.       Пересохшие губы шептали только одно имя. Упоминание его привело цветок в себя. Нет, умирать никак нельзя. Его феникс сейчас наверняка мучается, страдает от горения. Не Хуайсана обдало жаром, и это было не возбуждение, привычно появлявшееся вместе с мыслями о его А-Чэне. Он обиженно ворочался на кровати, приглушенно постанывая, когда очередное движение отдавалось болью. А-Чэну можно принимать лекарства для облегчения своего состояния, а ему — нет. Кто его проклял? Что он совершил в прошлой жизни, что теперь вынужден терпеть это?       Неизвестно, сколько он так пролежал, мучаясь и считая новые следы. То засыпая, то просыпаясь, не чувствуя течения времени. Из-за боли спало возбуждение. Но радостью это назвать сложно. Не Хуайсан не знал, спустя час или спустя день в его покоях появился взволнованный лекарь, решительно сбросивший с него одеяла. Он осмотрел цветок, заставив разжаться из комка, в который тот так старательно скорчил себя в попытках облегчить мучения. Смена позы принесла дискомфорт, мужчина задрожал и издал полный страдания стон. Лекарь покачал головой, приказал слугам омыть господина, а сам удалился готовить отвар. Когда он вернулся, муж главы клана Цзян сидел за столом, ожидая его, в чистом черном ханьфу и с убранными в простую прическу волосами. Но масла, которыми слуги умастили тело и волосы своего господина, не могли оттенить его собственный, горький, но в большей степени кислый запах — запах пораженного болезнью цветка. Лекарь присел напротив него, поставив приятно пахнувшую чашу, от которой шел едва угадывавшийся пар.       — Что со мной? — его господин смотрел в пустоту, подобрав колени к подбородку — в этой позе боли ощущались не так резко.       — Вы цветете, — очевидный ответ.       — Я знаю, — яростно буркнул в ответ, что совершенно не было похоже на него. — Но так никогда не было.       Лекарь понимающе вздохнул. Он говорил медленно, весомо и спокойно, как с маленькими детьми, еще ничего не понимающими, но уже закатывающими истерику по поводу и без. Но у Не Хуайсана был повод. И важно было привести его в более хорошее настроение. Потому как поразивший его недуг был связан только с одним фактором.       — Господин, так чувствуют себя в этот период те цветки, у которых сильная духовная связь со своим фениксом, но тот находится не рядом с ними. Это достаточно редкое явление, — лекарь хотел было добавить, увлекшись, что здесь есть, чем гордиться, но вовремя прикусил язык. Такие слова были бы сейчас лишними. Эмоциональное состояние мужа главы было нестабильным. Обычно вежливый и даже немного наивный, сейчас он источал ауру опасности и злобы. Мрачный взгляд, запавшие глаза. Только цветкам ведомо, какие муки он сейчас переносил. — Выпейте отвар, — лекарь кивнул на чашу.       — Меня стошнит, — презрительно откликнулся Не Хуайсан, отодвигая ее.       — Поверьте моему опыту, господин. Вам станет лучше, — настаивал лекарь.       И цветок подчинился. Через десять минут он задремал, облокотившись о стол, но отказываясь идти в постель. Через час прекратилось кровотечение. Лекарь, молчаливо присутствовавший при нем, наконец вздохнул спокойно и поднялся на ноги, аккуратно перенес мужчину на кровать. Слуги уже заменили белье — никаких следов произошедшего прошлой ночью. Тщательно укрыв своего господина и еще раз проверив его температуру и дыхание, лекарь удалился.       Через полчаса он отправил короткую записку главе ордена. Прошло уже несколько дней с его отъезда. Все дела мира заклинателей должны были быть уже улажены, и главы уже имели право вернуться домой. Особенно, если на то имелись достаточно веские причины в лице, например, заболевшего супруга. Лекарь тяжко вздохнул, надеясь, что присутствие его феникса сумеет помочь Не Хуайсану, погрузившемуся в сладкое беспамятство. Цветок так себя истязал, чтобы сделать их чету еще счастливее, но всякий раз небеса не желали смилостивиться над ними. Здесь даже камень посочувствовал бы. Но, видимо, небожители были тверже самой крепкой скалы.       На следующее утро Цзян Ваньинь, запыхавшийся, но отчаянно пытавшийся держать себя в руках, появился в покоях крепко спавшего мужа. Его изменившийся запах заставил феникса насторожиться. Он, сбросив дорожный плащ, углубился в комнаты. На ложе, завернувшись в одеяла, как в гнезде, лежал его цветок. Цзян Чэн присел рядом, глядя, как тот побледнел за ночь, как глубоко дышит. Наверное, не видит снов. Кажется, лекарь дал ему что-то снотворное, знакомый запах витал в комнате. Эту траву обычно подмешивал ему Не Хуайсан, когда его А-Чэн долго не мог сомкнуть глаз из-за навязчивой тревоги.       — Глава ордена, — у входа в покои склонился в поклоне лекарь.       — Заходи, — кивнул Цзян Ваньинь, но тот только покачал головой и сделал жест рукой.       «Не при нем».       Цзян Ваньинь бросил взгляд на свой цветок и, не удержавшись, нежно коснулся губами его волос. Тот никак не отреагировал — воистину крепкий сон. Только затем глава медленно поднялся и вышел наружу. Лекарь объяснил ему в общих чертах, что произошло. Цзян Ваньинь сжал кулаки. Вокруг кольца заворошились маленькие всполохи молний.       — Глава, — строго сказал лекарь, взывая к разуму. Цзян Ваньинь тяжко вздохнул. Молний поубавилось. — Глава, будьте с ним нежнее, не напоминайте о произошедшем.       — И все же, — Цзян Чэн поднял тяжелый, полный тревоги за мужа взгляд на лекаря, — отчего это?       Тот вздохнул.       — Глава, я же объяснил. Обычно это приписывают сильной духовной связи феникса и цветка, считайте, что-то сродни истинности. Но чаще всего виной такому проблемы со здоровьем и угасанием способности к деторождению. Господин… слишком много сил прилагает, чтобы зачать ребенка. Впрочем, — мужчина сочувственно вздохнул, глядя в сторону покоев, — Вы знаете, на какие меры он шел. Я дал ему лечебный отвар. Но ему потребуется много времени на восстановление. Примерно несколько месяцев. Постарайтесь никуда не отлучаться. Ваше присутствие благоприятно скажется на его состоянии.       Цзян Чэн кивнул, поблагодарил лекаря и поспешил обратно. Поднял брошенный у входа плащ.       — И все же, — он оглянулся. Лекарь по-прежнему стоял на своем месте, не сдвинувшись ни на шаг, словно солдат в карауле, — он… еще будет цвести?       — Кто знает, — вздохнул тот. — Одни небеса ведают, насколько успешным будет выздоровление.       Цзян Ваньинь кивнул и, еще раз поблагодарив лекаря, прикрыл дверь.       Его супруг сидел в кровати. Скорбное выражение лица, на мужа ни взгляда не бросил. Феникс понял — он все слышал. Любые слова здесь были бы не к месту. Цзян Чэн сел рядом и, не сумев сдержать себя, порывисто обнял свой цветок. «Я здесь. Я рядом. Я с тобой». Не Хуайсан увлек его в кровать. «Спасибо».       Они лежали, обнявшись. Цзян Чэн сцеловывал соленые капли с лица мужа, а тот только крепче сжимал его, так что через слои ханьфу чувствовалась крепкая, как у новорожденного, хватка тонких и только с виду хрупких пальцев. Проснулись они только к обеду. Вернее, один из них. Не Хуайсан завозился, почувствовав неладное. Его феникс, по-прежнему одетый, лежал поверх одеяла. Уставший с дороги, обессилевший от тревоги за мужа, которого он был вынужден оставить одного в цветение, А-Чэн выглядел так сладко спящим, что Не Хуайсан просто не решился его будить. Аккуратно отодвинув одеяло, он выбрался на слабых ногах из кровати, накинул верхнее одеяние и тихонько вышел, успев поблагодарить богов, что сумел проснуться. Прежней боли не было, но на том месте, где он лежал, остался алый след.       Лечение Не Хуайсана заняло пару месяцев. В это время Цзян Ваньинь не отходил от супруга, частенько перепоручая дела своей правой руке. Кровотечение повторялось несколько раз, но с каждым все меньше, а к концу восемнадцатого дня болезни так вовсе прошло. Феникс отпаивал мужа разными отварами, а тот, слабо улыбаясь, безуспешно делал вид, что все хорошо. Иногда он срывался, и всю ночь супругу приходилось успокаивать свой цветок, нервно вздрагивавший от рыданий.       «Нет, ты настоящий цветок». Руки его феникса мягко поглаживали дрожащие плечи.       «Не казни себя». Переходили на спину, очерчивали выступавшие лопатки и ребра. Не Хуайсан сильно похудел от волнений.       «Это не от тебя зависит». Он шептал ему в ухо, мягко касаясь волос.       «Это не твоя вина».       «Ты самый лучший». Этим словам хотелось верить.       «Ты — мой цветок». Не Хуайсан, кажется, уже было успокоившийся, утыкался куда-то в основание шеи супруга. Робкие всхлипы готовились перерасти в очередной всплеск истерики.       «Ну тише, тише, моя луна в ивах, мой ветер в соснах, мой нежный шепот в тиши звезд. Я рядом».       И он успокаивался, вжавшись в своего феникса. Словно говоря этим: я никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не пущу тебя. Пусть даже смерть сейчас предстанет перед ними и затребует Цзян Ваньиня, Не Хуайсан скорее убьет ее саму, чем отдаст мужа. Так они засыпали. И наутро Цзян Чэн будил супруга нежным поцелуем в лоб, отчего тот, сонно хлопая ресницами, начинал понимать, что до сих пор сдавливал феникса в объятиях, словно того отбирали, причем довольно яростно.       Но цветок не стыдился этого. Чуть ослаблял хватку и позволял себе провести рукой от острой скулы мужа до его ключиц, чуть задерживаясь на едва приметном шраме — метке, оставленной еще до первой брачной ночи. А-Чэн в ответ делал то же. Чуть щекотал собственную метку на шее супруга, а потом порывисто касался ее губами.       «Я никогда тебя не покину».       

* * *

      Цветение началось раньше положенного. Но это никого не смутило, попросту не могло смутить. Цветок лежал на постели, чувствуя легкий жар. «Простыл где-то», — объяснил он, отлично помня, что за пределы покоев выходил только под присмотром мужа, тщательно укутанный во множество слоев одежд им же. Не веря ощущениям, Не Хуайсан перевернулся на живот и тут же ощутил легкий дискомфорт. Мягкая и гладкая ткань потерлась о чувствительные места. Тело словно засигналило, вспыхнуло костром осознание. Мужчина томно вздохнул, удовлетворенно потянул носом. Так и есть. Цветение. Не Хуайсан не был в силах сдерживать свой запах и, боясь, что даже краткосрочное отсутствие его феникса скажется не лучшим образом на его здоровье, с легким волнением попросил одного из слуг позвать мужа, где бы тот ни был. Лишь поэтому его Цзян Ваньинь примчался в покои, как только сумел отвязаться ото всех дел.       Фактически, он бросил прерывистое: «Разберитесь сами», — кивнул следившему за занятием старшему адепту и покинул тренировочное поле, где отрабатывали технику еще молодые ребята, недавно вступившие в юношеский возраст. Они незаметно переглянулись. Как и положено подросткам, интересующимся взрослыми отношениями, они с живым любопытством проводили главу клана глазами. А потом радостно переглянулись — наконец-то он перестанет беспокоиться о своем муже и будет чаще показывать им сложные приемы, а главное — будет сохранять самоконтроль лучше, не будет злиться на каждое неловкое движение. Следивший за тренировкой старший, теперь оставленный за главного, недовольно прикрикнул на застывших адептов, хотя и сам едва скрывал радостное возбуждение. Такое поведение главы могло говорить только об одном — его супруг наконец излечился!       Цзян Ваньинь старался идти не так скоро, чтобы не вызвать каких-то вопросов. Он просто решил проведать свой цветок, который вот уже несколько месяцев не казал носа на люди. Только и всего. Ничего особенного. Ему просто нужно убедиться, что с мужем все в порядке.       Перед дверью его покоев он застыл. В ноздри ударил терпкий аромат. О, небеса, как же он мог забыть его! Как он отвык от того, здорового, без примесей запаха цветения своего А-Сана. Цзян Чэн сжал кулаки. Аромат сносил крышу. И нужно было держаться до последнего. Феникс, смиряя начинавшую бунтовать природу, толкнул дверь и тут же захлопнул, закрыв изнутри.       — А-Чэн… — томный вздох донесся со стороны постели. Недолго же он ждал своего супруга.       Цзян Ваньинь нервно сглотнул, пытался не задерживать взгляд надолго. Но не вышло. Да и как здесь оторваться? Его супруг, источая тот самый аромат магнолии и свежей травы, лежал, явно подражая какой-то позе из эротического сборника. Феникс мог фыркнуть. Мог. Ведь из-за болезни цикл Не Хуайсана сбился, он зацвел чуть раньше горения мужа. Худоба его цветка уступила место здоровой полноте — соблюдая все рекомендации лекаря, мужчина откармливал мужа с неземным терпением и старанием. И не жалел. Хотя бы кости не торчат под бледной кожей, самой своей белизной напоминавшей драгоценный нефрит. Нижние одеяния не были запахнуты до конца, открывали бледные острые плечи, но не чуть набухшую грудь. Три родинки на плече, словно вершины равностороннего треугольника. Темные мягкие волосы, скрывающие шею, где давно не обновлялась некогда поставленная метка. Чуть приоткрытые влажные губы. Вздымавшаяся грудь, скрытые светлой тканью, наверняка уже твердеющие соски… Цзян Чэн не помнил, как так получилось, что мгновение назад он стоял в дверях покоев, а сейчас уже пробовал на вкус губы своего цветка, как тот простонал в поцелуй, проводя руками по его одеянию, выискивая, как бы поскорее сбросить со своего феникса ненужные тряпки.       Две недели они провели вместе. Сначала цветение. Потом А-Сан не пожелал оставить мужа в его горение. Феникс и цветок, ни о чем не думая, позволяли себе все, о чем успели забыть во время болезни последнего. Через пару десятков дней Не Хуайсан решил спросить лекарей. Вдруг… вдруг получилось? Но ответ был тем же, что и много, много раз до этого. Цветок вышел от них, удрученно глядя в пол, ненавидяще сжимая полы ханьфу.       — Что сказали? — взволнованный Цзян Чэн всколыхнулся навстречу супругу, взял его за руку.       — Ничего, — пусто ответил Не Хуайсан.       Он был готов расплакаться. Благодарно сжал ладонь мужа и чуть покачнулся от накатившей слабости. Он не хотел верить в то, что снова ничего не получилось. «Так бывает», «Господин, это было ваше первое цветение после болезни, нет ничего удивительного, что семя не принялось». Как он устал слышать оправдания своего ничтожного тела. Ничтожного себя.       Цзян Ваньинь подхватил его на руки, почувствовав, что опоры его мужу явно недостаточно. Тот не противился заботе феникса. Он машинально прижался к его груди. Не Хуайсану было все равно.       Несколько дней он лежал в апатии, рассматривал потолок, жевал полюбившиеся за время недуга маньтоу и бессмысленным взглядом водил по любимым веерам, видом которых муж надеялся привести его в чувство. Но сам тревожить его не решался. Что он мог сказать? Что мог сделать? Они уже столько лет пытаются зачать ребенка, что порядком привыкли к неудачам. Даже устали от них. Как не к месту всплыл в памяти один совет кланов, который решили провести в Гусу. Тогда Цзян Ваньинь приехал вместе с мужем, по молодости отказывавшимся оставаться в одиночестве в Юньмэне. «И правильно делал», — раздраженно подумал Цзян Ваньинь. Несколько лет назад ни он, ни его цветок не сдержали бы себя — кто-нибудь из них обязательно примчался бы к другому, в слезах и панике. В тот год они пережили первую потерянную жизнь. Цветок был весь как на иголках, но вне домашних покоев этого не показывал. Он шутил и смеялся, когда то требовалось, и сохранял серьезность и спокойствие в надлежащие моменты. В Гусу они встретили «отступника», бывшего шисюна главы ордена Цзян — Вэй Усяня, которого так ловко сманил в свои глубины брат главы ордена Лань. Вэй Усянь, такой неповоротливый и неуклюжий встречал гостей, придерживаемый под руку обеспокоенным мужем, все время улыбался и отмахивался, мол, все хорошо. Белые одежды на нем смотрелись непривычно, подчеркивая резко выпиравший живот. Цзян Чэн видел черную зависть в глазах своего цветка, в его взгляде, направленном на носившего ребенка человека. Наверняка здорового, сильного ребенка… и второго по счету. Он чувствовал, как сжались тонкие белые пальцы на серо-фиолетовом ханьфу. Но в тот же миг Не Хуайсан начал непринужденную беседу со старым другом. Нужно держать марку. Они — счастливая семья из процветающего ордена. Не Хуайсан даже находил силы подшутить над неповоротливостью Вэй Усяня, а в ответ получал веселые колкие шуточки из разряда «когда осчастливите меня племянником? Цзян Чэн, я тут не молодею, знаешь ли, дядей быть хочется не в шестьдесят!» Цзян Ваньинь скривил губы в желании прикрикнуть на нерадивого старшего «недобрата», но вовремя поймал предупреждавший взгляд мужа. Прочитал по губам, прикрытым изящным веером: «Молчи». И он подчинился. Не Хуайсан прав: не следует выносить проблемы своей семьи за порог. Цзян Ваньинь досадливо цокнул языком и решительно устремился вслед за Лань Ванцзи, провожавшим гостей, оставив цветки мирно болтать о своем. Чтобы не вызывать подозрений, Не Хуайсан активно поддерживал всяческие разговоры. А если они касались детей, старался по-своему завернуть тему, дабы не сложилось впечатления, что он ее переводит. Цзян Ваньинь восхищался этой способностью своего мужа. Сам он бы точно накричал на любого или вовсе проигнорировал того, кто решился бы с ним заговорить на тему «маленьких топающих ножек».       Вэй Усянь никогда не знал, насколько точно били его шутки в цель, какой болью отдавались они в сердцах первой четы ордена Цзян. Темные круги под глазами можно закрасить белилами, скулы можно нарумянить. Даже глаза можно заставить блестеть здоровыми, веселыми искрами. Даже не можно — нужно. Кому, как не им, знать об этом. Красные пятна сходят со лбов, запах благовоний выветривается. А горечь остается. Цзян Ваньинь не верит богам. Не Хуайсан, кажется, теперь тоже. Но не только богам. Он ничему больше не верит.       

* * *

      — Нет, я что, не могу даже в гости приехать? — возмущался цветок в белых одеждах, привычно ссорясь с главой ордена Цзян.       — Нет, не можешь, — кольцо на его руке вспыхивало фиолетовыми молниями.       — Эй, эй, поострожнее, — Вэй Усянь выставил вперед руку, словно защищаясь. — Не забывай, — он похлопал себя по лбу, на котором светлела белая полоска — лобная лента, которую ему теперь приходилось носить, — что ты разговариваешь с самим мужем великого Хань Гуан Цзюня!       — А ты, — из-за угла вынырнул заклинатель в серо-фиолетовых одеяниях, — вспомни, что угрожаешь самому Саньду Шэншоу, главе одного из великих кланов.       Он раскрыл веер и пафосно взмахнул им пару раз. Присутствие супруга немного остудило Цзян Ваньиня. Он приобнял его за талию и мягко коснулся губами его скулы. Не Хуайсан тихо хихикнул, прикрыв жест мужа от глаз усмехающегося Вэй Усяня.       — Не Хуайсан, скажи ему, что я привез десять сосудов Улыбки императора, чтобы задобрить этого сыча, — он ткнул в Цзян Чэна, — а он меня сразу же выставляет за порог, даже не дослушав!       Хитрая улыбка скользнула по губам Не Хуайсана, искрой пробежала между супругами. И Цзян Чэн смягчился. Буркнул что-то неразборчивое и стремительным шагом удалился. Не Хуайсан, хихикнув, схватил старого друга за руку и повел в одни из гостевых покоев, отведенных специально для родственников. «Там даже твою детскую кровать оставили», — шепотом сообщил Не Хуайсан ему. — «Только это секрет, не говори А-Чэну». В глазах его спутника мелькает радость. Надо же, можно будет даже поностальгировать!       — А твой супруг, — когда они уселись в ожидании Цзян Ваньиня, как в старые добрые во время обучения в Гусу, Не Хуайсан решил начать их мирную беседу с вопроса. — Ты один приехал или оставил его бродить за воротами?       — Лань Чжань отказался ехать со мной, — громко и с напускной печалью в голосе ответил Вэй Усянь. В следующее же мгновение подмигнул и доверительно сообщил: — На самом деле он был против того, чтобы я вообще ехал к вам. А все из-за злюки Цзян Чэна! Ну я подгадал время, пока он уехал по делам ордена — и сюда!       — А как же ваши.? — цветок проглотил слово «дети», но его собеседник понял без слов. Не Хуайсан не мог понять, как можно оставить своих маленьких будущих заклинателей одних.       — Мелкие? А, — Вэй Усянь отмахнулся, вызвав этим жестом волну злости на дне зрачков сидящего перед ним, — их дядя так обожает с ними сидеть, что я просто попросил Лань Сичэня поиграть с ними, а сам тихонечко уплыл, — весело развел руками. — Вот так. Жаль только, — он вздохнул, — что их второй дядя не жалует так же, как первый, — он повертел в руках стакан. — Кстати, Не-сюн, вы не планируете мелких?       — Дел пока многовато, — отделался общей фразой Не Хуайсан, вздыхая. Привычная реакция. Не уклончивый, а печальный тон. Словно и не он был виноват в том, что они никак не заведут маленького.       — Дел-то и у нас много, — недоуменно откликнулся Вэй Усянь. — Может, мой брат, ну, того? — он подмигнул и тут же сам весело прыснул, имея в виду бессилие.       Не Хуайсан тоже засмеялся. До точности выверенными движениями замахал веером и зажмурился. У Вэй Усяня сложилось впечатление, что шутка действительно пришлась ему по вкусу, и он хотел было продолжить, но был прерван главой ордена Цзян, широко и резко распахнувшем двери как нельзя вовремя. Не Хуайсан мысленно поблагодарил небеса, что этот разговор наконец пойдет по другому руслу.       Вэй Усянь тут же расчехлил особый мешочек, обычно служивший ловушкой для духов и всякой другой нечисти. Но, зная его свойства, например, почти абсолютную безразмерность, великий гений своего времени Вэй Усянь торжественно представил первый в мире заклинателей мешочек для хранения одновременно пяти сосудов вина под чарующим названием «Улыбка императора».       От пробы Не Хуайсан не отказался, а поймав обеспокоенный взгляд мужа, незаметно сжал его ладонь. «Все в порядке. Все под контролем». Так они посидели пару часов, вспоминая подростковые годы. Вэй Усянь все наигранно жаловался на тысячи правил ордена Гусу Лань и то, что там запрещено совершенно все, что он так любил. Цзян Чэн ворчливо отвечал, мол, не любишь правила, так выходил бы за кого-нибудь другого. Их еще не совсем пьяная перепалка выглядела забавной. Не Хуайсан смеялся в веер, наблюдая, как они находят все острые углы, но в драку не лезут. Еще сдерживались.       А когда Вэй Усянь полез за оставшимися пятью сосудами, в дверь постучали. На вопрос, кого принесла нелегкая и что нужно, слуга торопливо ответил, что главу ордена ждет за порогом Второй Нефрит клана Лань, что невиданно развеселило и без того раскрасневшегося Вэй Усяня. Можно было сказать наверняка — Лань Ванцзи присоединится к них небольшим семейным посиделкам. Но только в качестве слушателя, зрителя и… подушки своего супруга.       Он рассчитал все верно. Уверенно используя особенности неусидчивого характера Вэй Усяня, его тоску по родной Пристани лотоса, Не Хуайсан каждой маленькой оговоркой в письмах бывшему товарищу по учебе намекал на возможность погостить. Конечно, непрямо. Лишь так, чтобы Вэй Усянь понял, что оставаться дома дальше — совсем не вариант, а вот навестить брата… почему бы и нет? А то, что вслед за цветком появится и феникс, пускай и без приглашения, Не Хуайсан не сомневался. Так чинный и благородный Хань Гуан Цзюнь мог отчитать супруга за побег из дома и, если не наступит глубокая ночь, отвезет его домой, вежливо поклонившись главе ордена Цзян и извинившись за доставленные Вэй Ином неудобства. Но если все же темнота опустится на мир раньше, чем Лань Ванцзи успеет забрать свой цветок из Юньмэна, эти покои им придутся как раз по душе.       Не Хуайсан с прикрытым удовлетворением смотрел на захмелевшего мужа и, непрестанно повторяя извечное «простите-простите-простите», чуть покачиваясь, вывел Цзян Чэна из комнаты, на прощание проблеяв:       — Эта комната как раз гостевая. Оставайтесь. Утром вы сможете отбыть, — нарочито заметно улыбнулся в веер и, махнув рукавом, удалился вслед за мужем: — А-Чэн, погоди!..       Вэй Усянь успел только усмехнуться и махнуть рукой на прощание своему брату и его супругу. Сам он, как и всегда, не пьянел от вина. А вот его муж нарочно не притронулся к напитку. Они оба знали, чем это кончается. И потому никто из них не рискнул устраивать беспорядок в Юньмэне. Цзян Чэн бы прибил его на месте.       — Ну что, Лань Чжань, — он улегся на колени своему фениксу, — на боковую? — и хитро прищурил глаза.       Не только они поздно ложились этой ночью.       Не только этот цветок тщетно пытался заглушить свои мольбы, прикусывая то одеяло, то подушку, то собственные губы.       Не Хуайсан определенно был доволен складывавшейся ситуацией, когда, едва дойдя до своих покоев и притворив двери, его феникс буквально вжал его в стену. «Не здесь», — прошептал цветок, прикладывая к губам мужа палец, запрещая целоваться вне постели.       Цзян Ваньинь точно был пьян. Однозначно и бесповоротно. Пьян своим супругом, которому хотелось посвятить поэмы. Но вот проблема — он сейчас не мог связать и двух слов. Зато умел должным образом восхвалять прелести своего цветка.       Он даже не горел. А его мужу еще далеко было до цветения. Но, о небеса, какой прекрасный он источал запах! У Цзян Чэна кружилась голова. Кажется, или в вино что-то подмешали? Губы его супруга всегда пьянили сильнее любого напитка, но он не мог упомнить ни одного случая, даже в самом начале их отношений, в первые месяцы брака, чтобы его цветок настолько радостно смеялся в поцелуй. Он так отвык видеть искреннее счастье в его глазах. Цзян Чэн растягивает уголки губ в понимающей улыбке. Шалость удалась. Он сгребает мужа в объятия и целует, целует, целует до головокружения. Не Хуайсан правильно рассчитал — они успели только дойти до кровати, как тут же завалились. Фиолетовый полог мягко качнулся, проглотив чету, и тут же вернулся на место, чуть вздымаясь. Свободно, небрежно повязанные узлы на поясе — чтобы феникс, опьяненный вином и страстью, не порвал ненароком ткань. Полу-распахнутое ханьфу открыло маняще бледные ключицы… Цзян Чэн целовал все, что попадалось ему на глаза. Не Хуайсан смеялся сквозь нарастающее возбуждение и, пока голова мужа двигалась еще медленно, а не рывками, вытаскивал заколки и развязывал ленту, державшие привычную прическу главы ордена. Черные жесткие волосы упали на плечи, еще немного закрученные от долгого пребывания в одном положении. Цветок зарылся в них и спустя миг получил благодарный отклик-постанывание.       Они впервые за долгое, очень долгое время просто наслаждались друг другом, как когда-то давно. Жадно ловя стоны, просьбы, каждое движение, каждый звук, — все казалось им новым, поразительно неповторимым и просто невозможным для повторения. Они были словно подростки, опьяненные гормонами и тем, что взрослых не оказалось рядом. Потонувшие в любви и возможности ее показать. В использовании этой сладостной возможности. И они наслаждались каждой минутой, каждым мгновением, каждым ударом сердца.       Не Хуайсан рухнул на крепкую, быстро вздымавшуюся и опадавшую грудь мужа, прислушивался к его постепенно успокаивавшемуся сердцебиению. А в голове мелькали отрывочные, бессмысленные картины. Как иногда искры кольца, оставшегося на пальце супруга по его забывчивости, покусывали чувствительную кожу. Как он шептал ему на ухо разные непристойности, которые обычно шепчут юные адепты, впервые откусывая запретный плод. Как сливались в одну волну их темные волосы, и как они неловко на них наступали в процессе или меняя позу, недовольно шипя.       Солнце вставало из-за реки. Феникс и его цветок наконец сомкнули глаза и, укрывшись одеялом, принялись воровать минуты сна у наступавшего дня.       Следующего цветения Не Хуайсану ждать не пришлось. Он сильно волновался, боясь, что опять что-то случилось. Он должен был зацвести неделю назад, но этого не произошло. Своего феникса он не оставил, помогая пережить очередное горение, которое не заставило себя ждать. Только по возвращению здравого рассудка Цзян Чэн узнал о проблеме мужа. Первой его мыслью было то же самое, что подумал и цветок — снова что-то неладное. Не Хуайсан вздохнул. К лекарю отправиться ему пришлось одному — у главы ордена, как всегда, оказались неразрешенные дела. Беспокойно обмахиваясь веером, Не Хуайсан сидел у лекаря, ожидая новые рекомендации по приготовлению отваров. Нельзя запускать очередные проблемы.       Каково же было его недоумение, когда он увидел улыбающееся лицо лекаря. На нем читались изумление пополам с поражающей своей яркостью радостью. Не Хуайсан сглотнул, чувствуя, что сейчас услышит.       — Господин, — торжественно начал лекарь.       Он мог бы не продолжать. Не Хуайсан и сам все понял. По тону. По жестам. По чуть дрожащим рукам. По взгляду, с нежностью задержавшемуся на его животе.       — Я, — он перебил лекаря, машинально дотрагиваясь до низа живота и тут же отдергивая руку, словно от раскаленного металла. — Я.?       Лекарь медленно кивнул, прикрыв глаза и беспрестанно улыбаясь. Искренне.       Такое событие. Цветок главы ордена понес ребенка! После болезни, длившейся несколько месяцев. После многомесячного лечения и приведения в состояние, как течения духовной энергии, так и истощенного тела. После стольких волнений и тревог у них снова получилось. Такое событие… несомненная радость для всего ордена.       Но Не Хуайсан помнил, чем окончились две последние беременности. И, не спеша с чувствами, жестом остановил лекаря, собиравшегося сказать что-то еще.       — Никому не слова, — строго приказал он. — Тем более… — он сглотнул. Супруг точно не выдержит еще одной неудачной беременности. — Тем более главе ордена. Слышишь?       Лекарь обреченно кивнул. Он понимал, чего опасался Не Хуайсан. Понимал, как могла отразиться на ордене такая весть в случае нового выкидыша. Не Хуайсан еще раз прошил лекаря взглядом и вздохнул, убедившись, что утечка информации ему не грозит. Все еще взволнованный внезапной новостью, мужчина раскрыл веер, тревожно помахал несколько раз, пытаясь сбить легкий румянец с лица. Он поднялся и собрался уже уходить, как был остановлен лекарем.       — Господин, ваши лекарства, — сказал он, напоминая, зачем цветок вообще приходил.       — Ах, да. Благодарю, — пробормотал Не Хуайсан, не смутившись. Он знал, что теперь лекарь будет ему рекомендовать снадобья для иммунитета и поддержания здоровья ребенка и будущего родителя.       В тот же вечер Цзян Чэн обеспокоенно поинтересовался, что с ним. И супруг ответил, что это очередное нарушение цикла, ничего страшного. «Так бывает», — произнес он ровно с той же интонацией, которой лекари раньше отвечали по поводу неудавшегося зачатия. И серо добавил, что пока он не придет в норму, не сможет быть с мужем в его горение. Цзян Ваньинь сделал вид, что ничего не подозревал. И хоть супруга не так просто было провести, цветок не планировал сдаваться так легко. Нужно было потерпеть подольше. Беременность могла снова сорваться.       Ночью Не Хуайсан проснулся, не ощутив рядом привычного тепла и в недоумении поднялся с постели, чувствуя подступавшую панику. Чуть примятые простыни и углубление на подушке явно показывали, что феникс ушел не сразу после того, как его супруг уснул. Но та часть постели уже не хранила тепла, а значит, Цзян Чэн ушел не так недавно. Что могло случиться, что глава ордена даже ночью отправился куда-то? Накинув верхнее одеяние и поплотнее запахнув ханьфу, Не Хуайсан вышел из покоев в тревожных поисках. По ночам в Пристани лотоса воздух наполнялся не только благоуханием, но и непреодолимой ничем влажностью и прохладой. Цветку следовало быть осторожнее. Он зябко повел плечами и прикрыл двери, пытаясь понять, где может быть супруг. Долго гулять ему не пришлось. Словно невидимая сила направляла его, заботясь, чтобы мужчина не провел слишком много времени не в тепле. Ноги сами привели его к домашнему храму, где на коленях стоял Цзян Чэн, отбивая поклоны.       Не Хуайсан прислонился к стене, неверящим взглядом следя за супругом. Из груди вырвался облегченный вздох, который цветок поспешил приглушить поднесенной к лицу рукой. Феникс не заметил его присутствия. Или сделал вид, что не заметил. Но Не Хуайсану было все равно, знал его муж, что он видит, как прилежно тот кладет поклоны, или нет. Важно было другое.       Кажется, Цзян Ваньинь поверил богам.       

* * *

      Кончался пятый месяц. Середина срока. Не Хуайсан каждый день задерживал дыхание по несколько раз, прислушиваясь к себе. Все ли в порядке? Ничего не болит? И всякий раз не чувствовал ничего подозрительного. Выдыхал облегченно.       Он много спал, старался почаще выходить из покоев, чтобы никого не смущать своим отсутствием. Веер, верный друг, помогал, когда эмоции выходили из-под контроля или сильно краснел.Во время беременности не ослаблял бдительности — наоборот, стал еще более придирчивым к людям, более скрытным. «Гормоны», — объяснял себе Цзян Чэн. «Не Хуайсану нездоровится», — оправдывался перед другими. И те горестно кивали головами, будто сочувствуя несчастью семьи Цзян — очередной болезни супруга главы.       Цзян Ваньинь, окончив очередной важный, но безусловно скучный прием с удовольствием размял шею. Дав несколько поручений старшим адептам, он отправился навестить мужа. Для чего еще нужны подчиненные, если им нельзя дать парочку, а то и стопку небольших дел, с которыми и ребенок, не сформировавший золотого ядра, управится?       Ребенок…       По пути Цзян Чэн размышлял, когда же цветок решится рассказать фениксу о том, что носит кое-кого под сердцем? Частые перепады настроения, сонливость, рассеянное внимание — это не могло как-то насторожить окружающих, привычно воспринимавших Не Хуайсана еще до брака с главой клана Цзян наивным и простым человеком, не сильно понимающим в политике и даже в заклинательстве. Непринятие пищи, смена вкусов, — такие моменты, обычно считаемые симптомами беременности, не беспокоили цветок. Возможно, ему (и малышу) нравилось питание, которое прописал им лекарь, а все уже давно привыкли, что цветок питался по своему собственному плану, созданному очередным сведущим в медицине благородным мужем. Цзян Ваньинь чуть не хлопнул себя по лбу. Конечно же, лекарь все знал еще с того дня, когда Не Хуайсан вернулся и принялся озабоченно смешивать целебные травы, готовя себе очередное снадобье. Он знал. И вместе они скрывали ото всех тот счастливый факт, который фениксу удалось разгадать без чужой помощи. Ведь запах, который цветок забывал скрыть от него, выдавал его положение подчистую. Аромат не столь сильно отличался от прежнего. Разве что стал чуть более… нежным? Как будто его разбавили, добавив какую-то новую, еще не четко читаемую нотку. Цзян Ваньинь вздохнул, чуть усмехаясь. Раз Не Хуайсан не рассказывал ему, значит, фениксу пока не следовало вмешиваться в это дело, пусть оно и было таким же чужим, как и для его супруга. Возможно, А-Сан хранил все в секрете только потому, что боялся. Опасался, что плод снова будет отторгнут. И что его А-Чэн воспримет очередную утрату слишком близко к сердцу. Цзян Чэн фыркнул. Кто-кто, а он точно не сломается. Подумаешь, будто в первый раз.       Внутри что-то надломилось. Будто впервые, верно? Кажется, такая циничная фраза совсем не к лицу любящему и верному супругу. Скорее они подходили вечному неудачнику, над которым проблемы довлели столь часто, что он попросту привык к ним. Неудачнику, лишившемуся всего: и семьи, и крова, и даже мало-мальского уважения. А потому и способному с ноткой отчаянного веселья смеяться над трудностями и уверять всех и каждого, что потеря ноги, или руки, или вовсе — жизни, — не такая уж и проблема. Так и было. Цзян Чэн не имел права произнести нечто подобное вслух даже в качестве утешения — такое лишь разбередило бы незаживающие, вечно кровоточащие на сердце его А-Сана раны. Слова, что раздались в голове Цзян Чэна, были пронизаны горечью и попыткой посмеяться над собственным горем. Над собственным, но не над горем супруга.       Фениксу никогда не понять, что именно испытывает цветок. Но ведь говорят, что по-настоящему любящие друг друга супруги делят не столько постель и стол, сколько самую жизнь — их души сходятся в одно, словно части некогда разбившегося сосуда. Тело одного чувствует и боль, и довольство другого. А эмоции расходятся на двоих, умножая счастье и деля пополам горе. Быть может, это тоже всего лишь глупые сказки, которые рассказывают детям, чтобы вели себя хорошо, а то, сидя букой, не найдут того, с кем будут жить долго и счастливо.       Феникс задержался, любуясь лотосами. Дыхания не хватало. Он вспомнил вдруг, как в тот вечер муж вернулся от лекаря. Он давно не ломал комедии перед любимым, не притворялся, и потому его попытки что-то скрыть послужили своего рода сигнальным огнем. Его неясный ответ по поводу рекомендаций лекаря. Чуть дрожавший голос и мотавшиеся из стороны в сторону руки, словно мужчина не знал, куда их деть. Он не рассказал своему А-Чэну, что случилось и как это объяснили ему целители. Не сел рядом с ним, не положил голову на плечо. Даже не улегся на кровать без слов, как сделал в последний неудачный раз. Не Хуайсан, придя от лекаря, тут же устремился готовить целебный отвар. И слова не обронил. Серьезный, сосредоточенный. И явно обеспокоенный чем-то.       Теперь Цзян Чэн понимал. А-Сан. Его милый, добрый, заботливый А-Сан боялся, что что-то может случиться, что и над этим плодом нависла гроза. Вот, почему он тщательно обходил тему постели, ссылался на слова лекаря — весьма справедливые в его положении слова! — что ему нельзя сейчас. Но нельзя не потому, что внутренний органы поражены болезнью. Нет. Его цветок… внутри его драгоценного цветка принялось и развивалось его семя. Их с А-Саном малыш. Зачем же «пробовать еще раз», если прошлый удался?       Вздохнув, мужчина с трудом оторвал взгляд от соцветий. Двинулся с места.       В покоях разливался запах целебных трав. А-Сан снова готовил отвар. Цзян Чэн втянул носом воздух. За эти месяцы он научился выделять среди десятка запахов, так старательно выветриваемых из комнат слугами, аромат своего цветка. Тот сидел за столом, скрывшись от мира за расписной ширмой. Но Цзян Чэн его отлично видел. Перед мужем — керамическая чаша со снадобьем, а в руках — небольшое зеркальце. Наверняка то самое, что они приобрели во время визита в Ланьлин, с двумя рыбами на обороте. Цзян Чэн вспомнил, что этот сюжет на бронзовых зеркалах считался самым популярным, и все никак не мог взять в толк, что в зеркале привлекло всегда придирчивого и избирательного Не Хуайсана. Он тогда усмехнулся, и сказал, что рыбы приносят удачу и счастье. Цзян Ваньинь усмехнулся, думая, до чего же они довели себя, что уже зеркало пытаются возвести в ранг оберега. Феникс вздохнул, возвращаясь из мира воспоминаний в реальность. Пригляделся к супругу, который все еще вертелся перед бронзовым зеркальцем. Но рассматривал он не лицо, даже не плечи. Цветок пытался взглянуть со стороны на свой живот, скрытый слоями серо-фиолетового ханьфу. Неизвестно, почему он решил это сделать таким образом. Цзян Чэн неслышно усмехнулся и с нежностью посмотрел на мужа, который, судя по всему, не слышал ни звука дверей, ни шагов, полностью увлеченный своим занятием.       — А-Сан, ты здесь? — Цзян Ваньинь громко позвал супруга.       Не Хуайсан поспешно вложил зеркало в рукав. Убрал выбившуюся из прически прядь за ухо. И когда Цзян Чэн появился перед ним, уже отставлял чашу, опустевшую на одну треть.       — А-Чэн? Что-то случилось? — непринужденный будничный тон.       — Ничего-ничего, — он уселся напротив мужа, с тем же выражением во взгляде посмотрел на него. Удивительно, один только вид его цветка мог уничтожить и накопившуюся за день усталость, и легкое раздражение, временами грозившее перерасти в масштабную бурю. Может, запах беременного мужа так действовал не него? Или само осознание того, что его цветок сейчас жив, здоров и носит малыша?       Не Хуайсан почувствовал на себе его взгляд и почувствовал себя неловко. Быстро осмотрел себя. Вроде, на себя ничего не пролил, не запачкался. Одеяния не были помяты. Пояс завязан аккуратно. Может, что-то на лице? Мужчина ощупал свои щеки, губы. Ничего.       Цзян Чэн засмеялся. Сначала тихо, блеснув кольцом у своего носа, а потом не удержался — чуть кашляющий, но веселый смех прорвался наружу сквозь ладонь.       — Что смешного? — недовольно и недоуменно осведомился Не Хуайсан.       Но супруг не ответил ему. Только попытался перестать смеяться, что, конечно же, ему не так скоро удалось.       — А-Чэн, почему ты такой… — он не закончил, только расстроенно продолжил питье. Брови его нахмурились, а в глазах отразилось страдание.       — Прости, — Цзян Чэн пересел к нему, приобнял сзади. — Ты такой серьезный в последнее время.       По щеке Не Хуайсана скатилась слеза. Феникс внутренне напрягся. Вытер мокрый след ладонью, приблизившись к лицу любимого. И нежно коснулся губами любимых губ, мягких, как лепестки. Тот не противился. Вздрогнул от неожиданности. Расслабился, чуть приоткрыв рот, позволяя целовать себя, не осознавая собственное желание углубить поцелуй. Через мгновение, казалось, длившееся чуть больше положенного, А-Чэн оставил губами невесомый, легкий след на вспыхнувшей скуле супруга и отстранился. Глаза в глаза, в одних плясали то ли звездочки, то ли готовые прорваться слезы, другие же были наполнены такой нежностью, что в них можно было утонуть. Цзян Чэн чуть прищурился, едва уловимо улыбаясь.       «А-Сан».       Слезы хлынули неудержимым потоком. Лицо Не Хуайсана сморщилось, а плечи затряслись. Цзян Чэн был готов к этому. В прошлый раз его муж так же не мог контролировать себя, то плакал, то раздражался без повода. Феникс только крепче прижал любимого к себе.       «Я рядом».       Той ночью они долго лежали в объятиях друг друга. Цветок, устроив голову на груди супруга, бездумно перебирал его жесткие черные волосы. Рука феникса покоилась на плече любимого, хотя то и дело неведомым образом съезжала на талию. Так они и уснули. Под симфонию дыхания и ритмы сердец.       Проснулся же Не Хуайсан в одиночестве. Солнце было уже высоко, когда он нашел себя в постели аккуратно завернутым в одеяла. Руки его отчего-то покоились на выступавшем животе, и мужчина не удержался от соблазна погладить его. Маленький…       Может, пора уже рассказать А-Чэну?       Глава клана вернулся не вечером, как уже вошло у него в привычку. В покоях супруга он появился пораньше. Озадаченный, со сведенными к переносице бровями и сжатыми в кулаки руками. Цзыдянь едва уловимо рассыпал искорки. Цзян Ваньинь не мог объяснить свои чувства, а потому вел себя, как загнанная в угол мышь. Супруг так ничего и не сказал. Набор адептов в этом году уступал прошлому. Не сильно беспокоили только экономические связи. А вот политические…       — А-Сан, — он постучался. — Могу войти?       Слабый голос дал согласие на вторжение. И Цзян Ваньинь распахнул двери. Волнительно, более резко, чем хотелось бы. Не Хуайсан все еще лежал на кровати. Только не на спине, каким его запомнил утром Цзян Чэн, когда запечатлел утренний поцелуй на лбу любимого. Цветок лежал спиной к нему, на боку.       — Что-то болит? — он было ринулся к мужу, но тот предупреждающе вскинул руку.       «Все в порядке».       И медленно повернулся на спину. Может, хватит уже играть в тот вариант известных всем «кошек-мышек», когда вы оба выбрали роли мышей? Мужчина лег, уложив руки вдоль туловища. Так было заметнее. Даже одеяло не могло скрыть его положения. Затем положил правую ладонь на живот, погладит выступающую часть, посмотрел на супруга. Цзян Чэн мягко расплылся в улыбке. Наконец-то решился.       — Нет, — цветок попытался улыбнуться, отвечая на заданных ранее вопрос. — А-Чэн, — протянул руку, — иди сюда.       Цзян Ваньинь подчинился. Присел на краешек кровати. Позволил мужу взять его руку и положить на выпуклый живот. Феникс вздрогнул, но руку не отнял. Погладил скрытую тканью выпуклость. Лицо его согрела улыбка. В носу защипало, а видеть что-то не представлялось возможным, пока он не моргнул. На одеяле остались два мокрых пятнышка. Не Хуайсан следил за ним, дышал ровно.       — Я… все хотел тебе сказать, — словно оправдываясь, промолвил он, чуть отведя взгляд в сторону.       — Ничего ты не хотел, — добро усмехнулся Цзян Чэн, желая сгрести мужа в объятия. Но он этого не сделал. Как не делал все эти месяцы. Сказать ему?..       — Да, — не стал отпираться супруг. — Потому что ты знал, — сказал он прямо и совершенно спокойно. Просто озвучил факт.       Цзян Чэн сощурил глаза. Вот и кончилась их игра. Он все никак не мог отнять руки от супруга, веря и не веря происходящему. В третий раз все не могло оборваться. Они будут еще осторожнее. И как бы ему ни хотелось порывисто и крепко прижать любимого к себе, как бы ни хотелось увидеть его изменявшееся тело, огладить его бледную кожу, выцеловать каждую растяжку на животе, он сдерживался. Нельзя. Кто знает, как любое резкое движение, как любое дуновение ветерка могло отразиться на них — супруге и малютке, растущем в его утробе? Его муж понимал это и молчаливо соглашался. Только аккуратно сел на постели, и оставил поцелуй на щеке А-Чэна, после чего уткнулся ему куда-то в основание шеи, приобнимая.       — Ты… хотел что-то еще? — «Побудь со мной подольше».       Цзян Ваньинь не забывал основной цели своего раннего визита. Просто… не хотел прерывать момент, которого ждал все эти недели. Он тихонько кашлянул, словно прочищал горло.       — Орден Цзян пригласили на ночную охоту в угодья клана Ланьлин Цзинь. Молодняк показать, покряхтеть за чаем, — усмехнулся феникс, поглаживая плечо, предплечье супруга. — Недели через две будет.       Он чувствовал, как напрягся его цветок, как потяжелел его запах. Еще бы! В прошлый раз его отсутствие выпало на цветение мужа, обернувшееся новой болезнью, которую они пытались излечить долгие месяцы. Феникс чуть сжал плечо любимого, поцеловал куда-то в мягкие волосы.       «Тише, тише. Я вернусь, как только смогу».       — Это будет ненадолго. Я прибуду домой сразу же, как уладим все важные вопросы с главами других орденов, — он успокаивающе поглаживал Не Хуайсана по спине. — Вы будете в порядке, я обещаю.       Цветок отодвинулся, поднял полные слез глаза. Он и сам не замечал, насколько легко стал проявлять эмоции.       — А-Чэн, — всхлипнул он. — Как же мы тут… без тебя… Ты помнишь, что было в прошлый раз?       — А-Сан… я все помню. Но сейчас такого не случится, — он мягко поцеловал мужа в лоб, медленно дотронулся до его живота. — В этот раз ты не один. Он будет меня ждать и напоминать тебе, что нельзя волноваться. Малыш, — он серьезно посмотрел на еще не так сильно выпирающий живот Не Хуайсана, — напоминай своему родителю, что ему крайне вредно волноваться.       Цветок залился смехом сквозь слезы.       — А-Чэн, он еще не такой большой, чтобы тебя понять, — напомнил фениксу. Прошло совсем немного времени с зачатия. Но тот не поверил, что его малыш пока чего-то не может.       — Глупости, он все слышит и все понимает, — невозмутимо ответил Цзян Чэн. А затем его взгляд потеплел. Он заправил одну из мягких черных прядей мужу за ухо. — Береги себя, — и мягко коснулся его губ своими. — Мне нужно уладить еще кое-какие дела. Все будет хорошо.       Он ушел, оставив свой цветок в радостной неге. Не Хуайсан касался своих губ тонкими пальцами и счастливо улыбался, опустив взгляд на живот.       «Слышал, маленький, береги себя».       Две недели до отъезда главы ордена чета провела вместе, не отходя друг от друга ни на шаг. Они не сообщили никому о том, что ждут ребенка. Не Хуайсан носил такие одежды, по которым сложно было сказать, поправился он или просто такая пошла мода. По утрам они просыпались вместе, но Цзян Ваньиню следовало присутствовать на утренней тренировке, и он волей-неволей поднимался. На предложения супруга о том, что он мог бы его заменить на тренировочном поле, глава отмахивался. «Лучше займись подготовкой лекции о талисманах и печатях. Ты давно уже обещаешь им рассказать о чем-то интересном», — сообщал он, пристально глядя на закутавшегося в одеяла мужа, отчего тому становилось и неуютно, и смешно.       Вечерами они выбирались на пруд. Цзян Чэн закутывал супруга в несколько слоев теплых одежд, и они отправлялись любоваться лотосами. Не Хуайсан, если поначалу и бурчал, мол, не так уж и холодно, то к моменту, когда начинал клевать носом, благодарно прижимался к фениксу — шерстяные одежды отлично спасали от прохлады воды. Так они провели практически всю неделю. Наслаждаясь теплом друг друга. Только Не Хуайсан с легким беспокойством продолжал прислушиваться к себе, выискивая проблемы на ранних стадиях. А Цзян Чэн с волнением следил за ним. Не нагружает ли себя работой? Не мерзнет? Не сильно ли переживает?       И всякий раз засыпал только тогда, когда убеждался в ровном дыхании и спокойном выражении лица супруга, по привычке клавшего голову на грудь фениксу. Словно стук сердца любимого был его лучшей и самой надежной колыбельной.       Спустя долгое, долгое время они наконец почувствовали себя той самой четой из народных сказаний, что привыкли рассказывать маленьким детям, — со счастливым концом. Любящие друг друга феникс и цветок, у которых есть и власть, и влияние, и богатство. А скоро будет и топот маленьких ножек.       Цзян Ваньинь вернулся поздновато. И легли они не сразу. Цветок лежал на спине, положив голову, вопреки обычаю, на плечо супругу. Рассеянно поглаживал живот. Феникс искоса поглядывал на него, на профиль мужа и никак не мог понять, как же ему удалось некогда сорвать этот чудесный цветок. Как благосклонна судьба, что свела их. Но за голосом размышлений он сразу же разобрал, что его супруг тоже что-то говорит.       — Я хочу стать частью твоей семьи, — сказал Не Хуайсан.И, поймав непонимающий взгляд мужа, объяснил: — Твоей фамилии. Я возьму твой фамильный иероглиф, как и положено порядочному цветку, вошедшему в семью феникса.       До отъезда на ночную охоту оставалось всего пять дней. Цветок гложило нехорошее предчувствие. Он словно опасался чего-то, искал какие-то возможные пути выхода из еще не случившегося. И тревожно держал руки на уже заметном, если хорошо приглядеться, животике.       Цзян Чэн непонимающе уставился на мужа. В следующий миг лицо его смягчилось.       — Как скажешь, А-Сан, — промолвил он, приобнимая любимого и целуя в лоб. — Как скажешь.       На следующий день они обнародовали это решение. Чета стояла рука об руку в главном зале, где присутствовали главные люди клана. На церемонию не пригласили никого из близких. Цветок боялся, что кто-нибудь из них, случайно почуяв его изменившийся запах, что-то заподозрит. И, усилиями проворных и жадных до сплетен слуг и адептов поползут ненужные слухи. Главы кланов получат письменные оповещения. Или, лучше — узнают обо всем сами, когда нанесут визит. Цветок счастливо сжал запястье мужа. Теперь орден Не точно не мог рассчитывать на младшего брата своего главы в случае чего, потому что Не Хуайсан полностью перешел в новую семью. По правде сказать, и самого Не Хуайсана больше не было. Был только Цзян Хуайсан, муж главы ордена Цзян, который довольно жмурился, прикрыв лицо веером после того, как дело было улажено. Цзян Ваньинь не сдержался и прикоснулся к его губам через тонкую ткань. Супруг в удивлении отстранился — не при людях же… Но Цзян Ваньинь лишь счастливо рассмеялся. После стольких лет совместной жизни его цветок наконец перестал иметь запасной вариант. Назад дороги не было. Хуайсан теперь целиком и полностью принадлежал своему А-Чэну. Целиком и полностью.       

* * *

      Цзян Хуайсан ждал. Дни текли медленно, подобно старой, мелеющей реке. Ребенок не беспокоил. Вестей, ни добрых, ни неприятных, не приходило. Мужчина углубился в попытки разработать план налаживания торговли с южными землями. Его беспокоило, что там на одном клочке ютились подчас пять маленьких кланов заклинателей. Как бы они не переругались за то, чтобы орден Цзян обратил на них свое внимание. Но его то и дело клонило в сон. Едва он успевал почувствовать хорошую мысль, как письмена перед ним плыли, и мужчина успевал только облокотиться о стол, отодвинув подальше чернильницу, чтобы ненароком не запятнать все вокруг. Основными делами клана занимался доверенный человек главы ордена, поэтому Цзян Хуайсан мог позволить себе немного вздремнуть.       Совместная ночная охота — такое простое дело. Считайте, лишь светская прогулка для глав кланов и подраставшего поколения заклинателей. И себя показать, и других посмотреть. Так отчего сердцу цветка так неспокойно?..       Взятый Цзян Ваньинем отряд адептов вернулся в срок. Но возглавлял его старший заклинатель, а не глава ордена. Цзян Хуайсан, услышав возвращении с ночной охоты, поспешил, насколько это было возможно, в главный зал.       На месте главы никого не оказалось. Мужчина застыл сбоку от резного стула, изображавшего лотос, напоминавшего трон. Где же тот, кто, сурово взирая на гостя, восседал в этом кресле обычно?       — Глава ордена? — раздалось вопросительное обращение.       Цзян Хуайсан оглянулся вокруг в поисках фигуры в фиолетовых одеждах и прекрасной заколкой в виде лотоса с аметистом посередине цветка. Но никого не нашел. Закралось подозрение, мерзким страхом обволакивавшее внутренности. Что происходит?       «Нет, нет. Нет. Нет! Не смейте! Вы лжете! Это ложь!» — к горлу подкатила истерика. Цзян Хуайсан хотел сейчас же умереть на месте от подозрений. Только ли от подозрений?..       С другой стороны, в отсутствие Цзян Ваньиня его супруг мог быть своего рода главой ордена. Временно. Обращение к нему таким образом еще не могло означать того, о чем так неосторожно подумал Цзян Хуайсан. Со спокойным, слегка побледневшим лицом мужчина обернулся на голос. Тревожно обмахивался веером. В зале стояли в поклоне адепты. Говорил тот самый старший из них, оставленный за главного. Он посмотрел на своего господина, перевел взгляд на место главы. И потупил взгляд. Позади него ровной коробкой стояли адепты, вернувшиеся с ним с совместной ночной охоты кланов.       — Где глава ордена, Цзян Ваньинь? — спросил цветок, резко захлопнув веер, он стал постукивать им о ладонь левой руки.       Адепты переглянулись. Их вид, их удрученность все сказала за них. Цзян Хуайсан не покачнулся. Только кровь отлила от лица, кажется, вовсе. Веер в его руках остановился.       — Он, — голос цветка прозвучал хрипло. Старший адепт было метнулся к нему, боясь, что тот упадет в обморок, но мужчина сделал предупреждающий жест, выставив руку вперед и чуть мотнул головой. Не о чем беспокоиться. Кашлянул. — Он велел что-нибудь передать мне?       Старший кивнул. Медленно, слишком медленно он подходил к Цзян Хуайсану. Но тот сдержался, не побежал. Руки его чуть дрогнули, когда в них лег небольшой сверток. В сиреневый платок было что-то завернуто. Цзян Хуайсан кивнул, делая знак, что адепт может вернуться в строй.       — Где тело? — спросил новый глава, не сводя взгляда с последнего подарка своего мужа.       Что прозвучало в ответ, он не смог разобрать. Звуки он слышал глухо, нарастал то ли звон, то ли какой-то другой шум. В глазах все поплыло. Его едва успели подхватить на руки.       Очнулся Цзян Хуайсан в своих покоях. У изголовья кровати лежал сверток, сразу же напомнивший, что случившееся не было сном. Что Цзян Ваньинь, Цзян Чэн, его А-Чэн… Цветок вздохнул, из уголков глаз к подушке проложили путь две мокрые дорожки. Пройдет еще много времени, прежде он свыкнется с этой мыслью. Вернее, даже жизни не хватит, чтобы привыкнуть к тому, что теперь никто не будет просыпаться по утрам рядом с ним, целовать его в макушку и позволять полежать подольше. Никто не обнимет со спины, легко касаясь талии. Не дотронется бережно, неверяще и восхищенно до него, не проведет рукой вокруг пупка, ощущая округлость. Цветок же, в свою очередь, не сделает ему лечебный отвар, чтобы ночные кошмары не мучали, не обнимет в кровати, служа своеобразным оберегом от бессонницы. Не расскажет ему легенду о лотосовом пруде, о цветах, благоуханно раскинувших лепестки по водной глади. Он не услышит его насмешливых шуток, не увидит его сведенных бровей. Не дотронется до его острых скул, до его плеча, шрам на котором напоминает о сражении с его шисюном. Не будет слушать сотни и сотни историй о счастливом детстве.       Он не назовет его больше своим цветком.       Он больше не будет с ним рядом.       А может, он просто задержался на охоте, а это все — плохая шутка?.. Нет, люди ордена Цзян не настолько жестоки.       Цзян Хуайсан накрыл угадывавшийся живот ладонями. Малыш сейчас наверняка чувствовал то же самое, хоть и не понимал, что именно случилось, что вызывало такое горе. То же противное, мерзкое чувство обхватывало все его существо вместо крепких, жилистых и теплых рук, на пальце одной из них сверкает кольцо. Цветок прерывисто вздохнул, тщетно подавляя рыдания. Он осознавал, что тот, кто сейчас делил с ним это тело, еще слишком мал. Нужно быть сильным. Сильнее, чем сейчас. Промокнуть слезы и не оборачиваться на смутный силуэт в дверях, который вот-вот произнесет дорогое сердцу: «А-Сан». Он не сдержался.       — Знаешь, — цветок поглаживал живот, смотрел в потолок, часто моргая. Так слезы быстрее освобождали глаза. — Знаешь, твой отец… он, кажется, не сможет присутствовать на твоем рождении.       Он хотел было добавить что-то, вроде «Только не обижайся, у него были на то причины» или «Это ничего не значит, он все равно тебя любит… любил». Но в горле застрял ком. С чего он взял, что этот ребенок не покинет его так же, как прошлые два? Так же, как его феникс покинул? Под ладонями собиралось тепло. Боли не было. Малыш ни разу не беспокоил его. Но в прошлый раз все было так же. А-Чэн был с ним тогда, а сейчас… кто его поддержит?..       «А-Чэн…»       Воспоминания вывели его из полусонного состояния, в которое он то и дело проваливался в последнее время и даже сейчас, в минуту скорби. Они напомнили о настоящем. А-Чэн оставил ему что-то. Сверток нежно-сиреневой ткани лежал рядом с подушкой. Цзян Хуайсан осторожно привстал, оглянулся. В покоях был только он один. Это придало смелости, словно разрешало сделать задуманное. Мужчина уселся удобнее, положил на колени сверток, попутно погладив живот, что входило у него в привычку. Он любил чувствовать, что носит ребенка. Чувствовать и напоминать себе об этом.       Ткань оказалась платком Цзян Чэна, внутри которого он нашел бумажный сверток. Проведя ладонью по гладкой ткани, вдовец отложил ее в сторону и аккуратно развернул бумагу. На колени выпало два предмета. Один блеснул серебром, другой — бархатной зеленоватой кисточкой. Но взгляд его приковали нечеткие письмена, начертанные явно дрожавшей от боли рукой. Бледное лицо Цзян Хуайсана снова увлажнилось. Он осторожно, словно боясь, что ненароком сотрет, коснулся иероглифов. Будто так мог дотронуться до любимого. Нежно провел по давно сухим чернилам — и отдернул руку. Следовало прочитать последние слова мужа, но глаза будто хотели оттянуть момент, заволоклись туманом, всячески мешая мужчине разобрать хотя бы одно слово. Он отложил лист в сторону, боясь, вдруг слезы случайно попадут на него и уничтожат последнее заветы супруга. Цзян Хуайсан утер рукавом глаза. Мокрые ресницы опустились на щеки. Мужчина пытался прийти в себя.       Вдох. Выдох. Вдох. И выдох.       Думай о малыше, думай о малыше, твердил он себе.       Собрался с силами, открыл глаза, которые тут же поймали блеск металла и драгоценного камня на подвеске. Он чуть подрагивавшими руками коснулся наследства. Цзыдянь… Вдовец сглотнул, перевел взгляд на живот. «Малыш, он оставил тебе фамильное кольцо», — прошептал мужчина. — «Я пока сохраню его для тебя». И надел на свой палец. Как ни казалось многим, что у мужа главы клана Цзян руки были не по-мужски тонкими, их глаза лгали. Да, цветок, попадая в их поле зрения, априори становился нежным и хрупким, но на самом деле их с А-Чэном ладони были примерно одинакового размера. Цзян Чэн знал это. Вдовец вздохнул, чувствуя, как жжет холодом металл. А когда-то кольцо быстро нагревалось от всегда теплых рук феникса. Ничего, он скоро привыкнет к этому оружию. И хоть желание попробовать призвать плеть существовало, мужчина все же остудил свой неизвестно откуда взявшийся пыл. А вернее — любопытство. Если Цзян Чэн передал Цзыдянь своему мужу или своему ребенку в наследство, она должна слушаться их обоих. Он доверял А-Чэну — это во-первых. А во-вторых, цветок не знал, как скажется использование духовных сил сейчас, в его положении, на ребенке. И только огладил кольцо, пришедшееся ровно по размеру. Взгляд коснулся второй вещи.       Жадеитовую подвеску Цзян Хуайсан сам отдал супругу. То был чуть ли не единственный предмет, напоминавший еще молодому цветку о родной Нечистой Юдоли. И точно единственный, которым он, как частью себя, как самым дорогим сокровищем, поделился с мужем. Он трепетно коснулся камня, погладил отполированную поверхность. Цзян Чэн с того самого дня не носил ее на поясе. Подумать так, его цветок не видел ее с тех самых пор, как собственноручно вложил в ладони супруга. Значит ли это, что А-Чэн держал ее еще ближе к себе… Щеки вновь увлажнились. Но он больше не стирал слезы. Пусть текут. Когда-нибудь они должны будут кончиться.       Вид подвески навеял воспоминания. О том, что он даже не знал, когда именно получил ее. Он словно при рождении уже имел этот оберег. Такой же носил его брат. Дагэ… Мысль о семье заставила Цзян Хуайсана вспомнить, что не он один сейчас терпит утрату. Бывший шисюн его мужа наверняка еще ни о чем не подозревает. Следовало уведомить их. В первую очередь их. А только потом разослать уведомления главам великих орденов, что глава ордена сменился. Или следует повременить?.. Нет. Цзян Хуайсан тряхнул головой и сжал в руках подвеску. Металл звонко соприкоснулся с жадеитом.       Красные глаза устало закрылись. Мужчина болезненно зажмурился, дотрагиваясь до живота.       «Ну что ты, что ты», — приговаривал он. — «Пожалуйста, живи. Если я плачу, это вовсе не значит, что твоя жизнь будет несчастной. Я ведь и твои слезы выплакиваю», — он слабо усмехнулся. Неудачное утешение? Возможно. Но назревавшие неприятные ощущения оставляли. Цветок прислушался.       Опасность миновала.       Облегченно, глубоко вздохнув, он прикрыл глаза. Осторожно развязал пояс и прикрепил к нему подвеску. Пусть будет с ним. Оберег должен защитить ребенка. «Я всегда буду с тобой», — вот, что сказал его жест. К горлу подкатил ком. В который уже раз? Но Цзян Хуайсан усилием взял себя в руки. Буквально обнял за собственные плечи. Повернул голову. Последнее письмо Цзян Чэна. Он должен был прочесть его сейчас. Не откладывать. Потом будет или поздно, — там могли быть распоряжения по поводу ближайшей жизни ордена, — или он так и не найдет сил услышать его слова у себя в голове.       Минут десять он читал первую строчку. Его лицо не успевало высохнуть.       Через полчаса он смог разобрать вторую. Глаза покраснели так, словно из них вот-вот готова была хлынуть кровь.       Через час он наконец осилил все послание. Длиной в три строки. Три строки, которые врезались в память нового главы и вдовца со всей ясностью и четкостью, как хорошо заточенный меч заклинателя рассекает темную тварь.       В покои осторожно, но требовательно постучались. Цзян Хуайсан узнал этот стук. И, не стесняясь своего вида, прохрипел разрешение.       Лекарь аккуратно притворил за собой дверь. Состояние цветка его не озадачило. Он был готов увидеть картину и похуже, но самые страшные варианты развития событий, которые предполагал в своем воображении лекарь, не случились. Он вздохнул, кланяясь:       — Глава ордена.       На это приветствие Цзян Хуайсан чуть не зашипел. Но посмотрел серьезными глазами, пряча чувства на самый край сознания. Потом, не место и не время предаваться отчаянию и грусти. Это ему не поможет. Но слезы выдавали состояние цветка. Он покорно встал, ушел за ширму, куда через пару мгновений подошел и гость покоев. Следовало узнать состояние беременного цветка, его плода. А заодно и ввести в курс дела.       — Сколько я был без сознания? — спросил он.       — Сутки, — ответил, осматривая его, лекарь. — Но с ребенком, — тут же продолжил, чувствуя волнение главы, — все в порядке, — и добавил с некоторым удивлением: — Будто сами небожители его оберегают.       Цзян Хуайсан зло усмехнулся. Лекарь понимающе опустил взгляд. Помог цветку одеться.       Они уселись за стол. И медик посвятил нового главу в подробности смерти его мужа. Цзян Хуайсан сам попросил, пенять было не на что, разве что на самого себя.       Глава ордена не участвовал в охоте лично, он следил за молодыми адептами и краем глаза — за племянниками — детьми его сестры и бывшего шисюна. На возмущение цветка о том, где были их собственные родители, лекарь удрученно покачал головой. Он не знал, попросту не мог знать, чем руководствовался глава ордена и что заставило его приглядывать за молодняком. Может, не хотел говорить с главами других орденов? Не хотел слышать из притворные соболезнования, а может, ему надоело видеть глаза в глаза вежливые улыбки, а за спиной слышать насмешливые замечания? Никто не знал. Адепты не интересовались такими делами, так как Цзян Ваньинь раздал им четкие указания, а сам удалился по делам. Какой добросовестный адепт уйдет следить за своим главой, а не охотиться на тварь, не заниматься тем, ради чего вообще прибыл? Неизвестно, по какой именно причине это случилось. Ранение главы ордена Цзян было несчастным случаем. Он рванулся кого-то защитить от свирепого оборотня, забредшего в те края.       Лекарь хотел было прервать рассказ, но цветок затребовал продолжения, не пропуская ни единой известной подробности. Цзян Хуайсан чувствовал, когда от него что-то утаивали. И, несмотря на положение, желал знать все, все до мелочей. Лекарь сочувственно вздохнул и продолжил рассказ.       Первые часа два ранение не казалось никому серьезным — только пара царапин. Цзян Ваньинь лишь смеялся, когда ему насильно обмотали раны бинтами. Но затем его состояние заметно ухудшилось. Он слег, попросил бумагу и чернила. Оставил записку и вложил в нее памятные вещи буквально за полчаса до того, как его телом завладел паралич. А через три часа он испустил дух.       Лекарь замолчал, внимательно следя за изменением состояния притихшего цветка. Тот машинально поглаживал живот, склонив голову. Он осмысливал услышанное. О поверхность стола разбились две маленькие прозрачные капли. Здесь было не о чем сожалеть. Он поблагодарил лекаря и попросил передать, что временно, пока он не освободится от бремени, всеми делами ордена официально будет заниматься правая рука прошлого главы. «Церемонии не будет. Как только все… разрешится, я просто займу пост главы», — произнес Цзян Хуайсан, строгим взглядом прошивая гостя. Тот кивнул, получив указания, и вышел из покоев. Цветку следовало наедине с самим собой, еще раз прокрутить произошедшее. Но этого не случилось.       Меньше, чем через четверть часа, лекарь нашел вдовца в главном зале, где отдавались последние распоряжения по поводу прощальной церемонии и похорон. Вдовец аккуратно, сложив руки на животе, прошел к закрытому гробу. Легко коснулся его края. И белым призраком, незаметно уселся рядом, положив несколько поклонов мужу.       Все семь дней он сидел у гроба. Лицо его побледнело еще сильнее, став почти одного оттенка с траурными одеждами. Он самостоятельно сжег все ритуальные деньги. Он тихо сидел, глядя на то, как пламя иногда выплевывает искры, как бумага становится пеплом. Дым возносился. И Цзян Хуайсан надеялся, что его муж будет достаточно обеспечен там, в посмертии. Мужчина незаметно поглаживал живот, молча сидел. Иногда он чуть покачивался от усталости. В такие моменты рядом тут же вырастала фигура лекаря, который поддерживал цветок за плечо и отводил почти бессознательного мужчину в его покои, непрестанно напоминая о здоровье еще не родившегося ребенка. Этим словам Цзян Хуайсан подчинялся. Но через несколько часов беспокойного сна ноги снова несли его в главный зал.       «А-Чэн», — мужчина снова и снова смотрел на гроб. Слез больше не было. Глаза лихорадочно блестели, а тонкие пальцы то теребили кольцо, то перебирали кисточку подвески, но в конце концов всегда складывались на животе. Ему было все равно, что весь орден, словно разбуженный улей, сплетничал о его беременности. Ему было попросту плевать на окружающих, пока он находился в главном зале, пока соблюдал траур по мужу. Пока он имел право на то, чтобы не вступать в эти публичные дрязги.       Цзян Хуайсан еще издавна привык действовать скрыто.       И по прошествии нескольких месяцев он не пожалел, что не стал ни с кем спорить и никому ничего не доказывал. Бессмысленная трата нервов и времени, которое он сумел потратить более продуктивно. Он принимал в своих покоях желавших видеть его членов семьи. С остальными, кто хотел принести свои соболезнования, разбирался временно исполнявший обязанности главы. Так было многим лучше для беременного цветка.       Дагэ он встретил тепло, даже улыбнулся, с легкой хитрецой напомнив, что теперь точно останется в Юньмэне, а ордену Не придется воспитывать собственного наследника. Не Минцзюэ понял, насколько храбрился его младший брат. И только аккуратно обнял его, без слов, одним действием разрешая своему диди снять маску. И тот подчинился. Глаза хотели увлажнится. Но все слезы уже были выплаканы. Так они и просидели в объятиях. Цзян Хуайсан позволил брату дотронуться до увеличившегося живота, с гордостью рассказал, как хорошо себя чувствует и как удовлетворительно кивал лекарь что вчера, что сегодня утром, что неделю назад. «Говорит, малыш будет здоровым», — с невольно выскочившей ноткой горечи закончил цветок. И с болью уткнулся в плечо дагэ. «Но он этого не увидит», — промычал в ханьфу брату. Тот приобнял младшего за плечо, чуть сжал и погладил. «Твой дагэ здесь, и всегда будет», — пообещал он. — «Пиши мне почаще», — напоследок промолвил Не Минцзюэ. Его диди смог только неразборчиво издать звук, похожий одновременно на благодарность и на согласие.       Вэй Усяня и Цзинь Янли весть о погибшем брате подкосила примерно так же сильно, как самого Цзян Хуайсана. Он старательно нанес на щеки румяна, прежде чем показаться им на глаза. Чтобы хоть кто-то из них троих выглядел не так, словно только что вернулся от почившего главы ордена Цзян. Они провели в скорбном молчании больше часа. А потом вдруг все начали говорить наперебой, что-то вспоминая, даже нервно смеясь. Никто друг друга так и не услышал. На прощание Вэй Усянь мягко хлопнул старого друга по плечу в знак поддержки и осторожным взглядом спросил: «Можно?» Цзян Хуайсан, некогда злобно стрелявший глазами в него самого, когда тот был в положении, теперь только слабо улыбнулся и едва кивнул. Вэй Усянь легко коснулся выпирающего из-под ханьфу живота, но долго гладить не решился. Узнав, сколько ему уже месяцев, нежно улыбнулся. «Большой уже».       Цзинь Янли они нашли в храме предков. Она скорбно смотрела на новую табличку. Двое гостей Пристани лотоса сделали положенные поклоны, а ее новый хозяин не смог даже сесть без посторонней помощи.       После этого они, словно сговорившись, сославшись каждый на свое неотложное дело, покинули место, бывшее для них некогда первым и единственным домом. Цзян Хуайсан остался наедине с малышом в своих покоях. Он разрисовывал веера. Нежные лепестки водных лилий, освещенные полной луной. Ветви ивы, склонившейся над рекой… Сколько он уже сделал узоров? Он не помнил. Да и не зачем было.       После визита родственников Цзян Хуайсан ходил подавленный. Не носи он ребенка, наверняка бы страдал бессонницей. Но растущий малыш требовал внимания. И цветок постоянно чувствовал усталость, засыпая чуть ли не на ходу. Правая рука бывшего главы был человеком проверенным, Цзян Хуайсан верил ему, и тот оправдывал это доверие, добросовестно занимаясь делами клана. И если кто-то в шутку называл его новым главой, тут же исправлял того человека, напоминая, что нынешний глава сейчас немного не в том состоянии, чтобы вести дела, но как только все разрешится, он тут же займет положенное место. Вдовец был благодарен своей, да, ныне своей, правой руке за это.       И хоть до него долетали мерзкие слухи, мужчина всякий раз успокаивал себя тем, что сплетники существовали с начала времен и с этим ничего не поделаешь. Старался концентрироваться на хорошем. На том, что те дела, что он успевал завершить, имели успех. На том, что малыш в его животе уже жил своей жизнью и иногда можно было даже под рукой почувствовать, как тот двигается и пинается, напоминая о себе: я живой!       «А-Чэн», — шептал он, протирая табличку в храме предков, — «наш малыш уже пытается общаться с миром. Знаешь, он даже икает иногда». Цветок припоминал все случаи, которые происходили с ним и еще не родившимся ребенком. Иногда жаловался на людей, на свое состояние. Но всякий раз просил не волноваться.       «А-Чэн, мы сильные, мы справимся». И он справлялся. Мысли о погибшем супруге все меньше окрашивались скорбными оттенками. Мужчина сменил белое траурное одеяние на подобающее главе ордена ханьфу. Жадеитовая подвеска покачивалась при ходьбе, а когда мужчина брал что-то в руки или нежно проводил ладонью по животу, на его пальце вспыхивало, играя светом, кольцо супруга.       Скоро цветку стало совсем трудно передвигаться. Все собрания уже второй месяц проводились без его участия, но теперь глава ордена вовсе стал выбираться из покоев только утром и вечером, чтобы подышать воздухом. Лекарь, пришедший осмотреть цветок, настойчиво рекомендовал перебраться в покои поближе к его крылу, чтобы в случае начала родов можно было бы сразу же оказать помощь.       — Так скоро? — поразился цветок.       На его удивление лекарь только кивнул. Видимо Цзян Хуайсан и вправду не считал лун, просто плывя по течению и восторженно следя за изменениями в своем организме. Он не верил. Все это ему казалось только сном. Сном, который вот-вот был готов оборваться. А слова о скором истечении срока невероятно взбудоражили цветок. Так, что его руки едва заметно затряслись.       — Не волнуйтесь, глава, — спокойно сказал лекарь, — все будет хорошо.       — О, небеса, я никогда не надеялся, что доживу до этого дня, — прошептал Цзян Хуайсан, ладонями обнимая выпуклость на животе. Там, под слоем живых тканей сейчас находится живое маленькое чудо. Их с А-Чэном чудо. Невероятность ситуации поражала цветок.       — Доживете, — уверенно произнес лекарь, выходя из покоев.       Цзян Хуайсан остался в покоях. Он лежал, поглаживая живот и размышлял. В прошлые разы его тело отвергало ребенка без особой на то причины. Цветок нигде не падал в обморок, не болел, не волновался. Рядом был любящий муж. Вся ситуация выглядела до крайности нелепо. Беременный третий раз, он вдруг, потеряв супруга и терпя чуть ли не ежедневные насмешки, что такой эмоциональный цветок-затворник точно будет помехой для развития клана, смог выносить малыша, до чьего появления на свет оставалось меньше двух недель.       Радостное предвкушение заставило задержать дыхание и счастливо улыбнуться. Впервые за эти долгие четыре месяца.       Боли настигли его посреди ночи. Практически ровно через две недели после того осмотра. Цзян Хуайсан испуганно заворочался, проснувшись. Частью сознания он понимал, что происходящее правильно, что это — именно то, что случается, когда ребенок достаточно вырос в утробе, что ему пора появиться на свет. Но только частью, а не полностью он осознавал это. Хоть он и выслушал лекаря со всем вниманием, хоть и изучил всю доступную ему литературу о беременности и уходе за ребенком, от ощущения неправильности происходящего это не помогло избавиться. Мужчина попытался встать с постели и заметил пятно под собой. «О небеса, неужели, неужели снова?..» — паника подкралась к горлу, но он не успел издать и крика, как низ живота схватило болью. Цветок застонал. Если бы мог, он свернулся в калачик. Как тогда, когда дети преждевременно покидали его лоно. В покоях вдруг послышались чьи-то быстрые шаги, появился лекарь. Он словно ждал этой ночи, словно дежурил под дверью. Цзян Хуайсан протянул к нему руку.       «Помогите».       Но тут же вернул ее на место. Туда, где спазмировало сильнее всего. Мужчина застонал.       Лекарь давно предлагал главе дождаться освобождения от бремени в покоях, находящихся рядом с его, чтобы быстрее оказать помощь. Но Цзян Хуайсан отказался, не желая перемещаться куда-либо. Спорить с беременным цветком и себе, и ему дороже. Потому лекарю оставалось только склонить голову и как следует продумать рождение наследника. Он заблаговременно приказал нескольким слугам сообщить сразу же, если с их господином что-то случится. Он давно готовился к этому дню. Вернее, теперь следует сказать, к этой ночи. Одного взгляда на мучающегося цветка ему хватило, чтобы понять, что именно происходит и на какой стадии процесс. Быстро и четко раздав указания слугам, он приблизился к тяжело дышавшему, застывшему на кровати и в ужасе обхватившему низ живота мужчине.       Слуги зажгли светильники. Стало видно его бледное от ужаса лицо.       — Неужели… снова? — сквозь зубы и слезы прошипел он.       Но лекарь успокаивающе погладил его по плечу. Помог удержаться на ногах, пока перестилали постель, подкладывая чистые простыни. Много чистых простыней. Со всей осторожностью уложил его обратно.       — На этот раз все идет так, как нужно, — только и сказал он.       Цзян Хуайсан растолковал его слова верно. Он наконец-то сумел выносить ребенка. И прямо сейчас это маленькое чудо появлялось! Сформированный, здоровый… долгожданный малыш.       Цзян Хуайсан плохо помнил происходящее. В голове осталось только воспоминание о том, что все кончилось. Когда все прошло, новорожденного, еще немного помятого после выхода из утробы, положили ему на грудь. Цзян Хуайсан забыл, с чего все началось, как он проснулся ночью и подумал, что ребенок опять отторгнут, как кричал и мучался, потому что не представлял, насколько сильные боли при родах. Но когда засияло солнце нового дня, у него на руках оказалось маленькое чудо. Несколько тяжелых часов, проведенных в поте, криках и крови стоили того.       Малыш, расстроено водя головой, нащупал то, в чем нуждался, крепко обхватив ротиком сосок родителя. Цветок охнул от неожиданности, тепло посмотрел на ожившую мечту, слабо сощурив глаза. Он рассматривал маленького, не отрываясь ни на мгновение. Тот, сделав пару причмокиваний, оторвался от родительской груди и позволил помогавшим лекарю отнести малыша. Его омыли и хорошенько запеленали. Вручили изможденному, но счастливому цветку.       — Поздравляю, глава, — лекарь устало, но удовлетворенно вытирал руки, — у Вас здоровый мальчик. Все рефлексы действуют, — заверил он все еще не верившего в случившееся родителя.       Тот, казалось, все еще считал все эти месяцы сном. Неверяще, аккуратно, с невероятной теплотой во взгляде взял ребенка на руки. Мягко коснулся щечек, чуть вздернутого носика. И поцеловал лобик. По щеке цветка скатилась незамеченная слеза.       «А-Чэн, ты знаешь, А-Чэн… он такой крохотный… ты бы наверняка смог уместить его в ладони».       — Глава? — только теперь Цзян Хуайсан понял, что лекарю пришлось окликнуть его несколько раз.       — Что?.. — мужчина поднял глаза от ребенка.       Лекарь вежливо кашлянул.       — Имя, — словно напоминая. — Какое вы ему дадите имя?       — Синфу, — выдохнул цветок, вновь глядя на малыша. — Цзян Синфу.       Их с Цзян Чэном долгожданное счастье.       

* * *

      «А-Чэн, он так крепко хватается за мои руки… словно никогда не отпустит. Это ты его надоумил?»       Цзян Хуайсан ненадолго остается с ребенком, принимает его из рук кормилицы.       Цзян Синфу уже улыбается. Улыбается и его отец. Улыбается каждому мигу, каждой возможности провести с сыном хотя бы минуту. Дела ордена не ждали. И мужчина, как бы ему ни хотелось быть тем хрупким цветком, каким его видели окружающие, вынуждал себя заниматься, правда, в своей манере.       То было днями. Долгими и унылыми днями, полными забот и хлопот. Новый глава не был так тверд, как его супруг. Большую часть дел он поручал советникам, а сам только виновато улыбался и приподнимал брови: «Я не знаю… Не спрашивайте меня, я правда не знаю». Но все равно оставался на всех советах, усиленно делая вид, что понимает, о чем идет речь. Он уже не боялся слухов. Ему все равно, что будут думать о нем люди из других кланов, если он будет просить о помощи своего брата, если будет искать поддержки у деверя и его супруга. Не чужие же люди. Не Минцзюэ только головой покачает, но точно не проигнорирует, может, вздохнет со злостью, что его брат — все тот же маленький шалопай, который привык ничего не делать, но спишет все на послеродовый период. Что же поделать, что во главе ордена Цзян теперь стоит слабый цветок? Только вот если все относились к нему с таким пренебрежением, в своем клане глава получал поддержку, ведь все знали, почему ни один адепт не был ранен на ночной охоте, ни один заклинатель клана не пострадал во время выполнения миссии. Орден оставался одним из великих, пусть и ушел в тень.       Цзян Хуайсан хотел сохранить нейтралитет в политике и помочь своим людям. Готовил почву для будущего поколения — так можно объяснить поведение дальновидного главы. Но это только часть большого полотна, ведь больше всего он хотел видеть, как его сын растет в надлежащих условиях.       Каждый вечер он засыпал только тогда, когда нянька и кормилица приносили ему его счастье. Служанки спали в соседней комнате, и если ребенку что-то требовалось посреди ночи, их легко можно было позвать. Цзян Хуайсан не жалел о своей жизни, о том, что он лишен простых семейный радостей. Нет, он не лишен, так только кажется. Он ложился на самый краешек кровати, вкладывал свой палец в ладошку сына, целовал лобик. Реденькие волосики сына едва колыхались от его дыхания. Цветок засыпал, глядя, как тот дышал, иногда чуть причмокивая во сне.       Но сон главы не бывал спокойным. Дело даже не в том, что его беспокоили посреди ночи какие-то важные дела или люди. Разве что только один человек. Цзян Хуайсан не мог, да и никогда бы не смог спокойно выносить, как плачет его малыш, когда в ночи разболится животик или захочется кушать, он сразу же сообщает об этом. Что может быть хуже ситуации, когда любимый тобой человек мучается, а ты никак не можешь ему помочь, хоть и находишься рядом? Поначалу он слабо различал крики-требования младенца, но няньки скоро его научили понимать, когда тот голоден, когда требует чистого белья, а когда болен. И цветок, тревожась, вдруг проспит что-то важное, часто просыпался ночью, вслушиваясь в дыхание ребенка.       Лунный свет делал окружающую обстановку совсем призрачной. Полог кровати казался туманом, чуть колыхавшимся от ветра. Простыни — словно притоптанный снег. А личико младенца бледное-бледное. Но поднеси палец к его носику, удостоверишься — он только сладко спит.Его отец открывал глаза, едва чувствуя нечто странное, настораживающее. Опасное ли? Всякий раз в полудреме ему мерещился силуэт сидящего на краю кровати человека. Но стоило распахнуть глаза пошире, наваждение пропадало.       А-Фу сопел носиком и иногда подергивал ручками и ножками, словно ему снилось что-то интересное. Цветок почувствовал, что не сможет уснуть. Подоткнул малышу одеяло, поднявшись с кровати. Прошелся по комнате. Даже воды себе налил, чувствуя сухость в горле. Но выпить ее не смог. Снова почудилось нечто непонятное, нечто, что он не мог объяснить словами. В груди похолодело. Мужчина огляделся, выискивая причину своей тревоги. Ничего. И никого. Защитные талисманы висели нетронутые. Никто не подавал сигнала об опасности.       Сердце Цзян Хуайсана дрогнуло. Неужели это… тот, о ком он думает?       Мужчина примостился на краешке кровати, мягко коснулся лобика ребенка, провел по круглым щечкам.       «А-Чэн, как думаешь, на кого он похож больше?»       «На тебя…»       Цветок замер, медленно оглянулся. Послышалось?       Никого. Вокруг стояла та же ночь. То же колыхание подола от едва заметного движения воздуха. То же сопение ребенка.       «Спит он так же сладко, как ты…»       Цзян Хуайсан тихо засмеялся. Глаза увлажнились. Малыш, казалось, спал крепко. А через пару мгновений захотел кушать.       Лекари, к которым он носил А-Фу, округляли глаза в немом восторге. Более здорового ребенка они еще не встречали. Все в его развитии было идеально. Цветок беспокоился о болях малыша, боясь, что это не то, о чем он читал, когда еще носил его в утробе. Но его уверили, что все это совершенно нормально для младенца, что это только часть его развития. Здоровью малыша ничто не угрожало. «Словно его оберегают небожители», — не находя другого объяснения, говорили лекари.       «Небожители ли?» — думал Цзян Хуайсан, пристально всматриваясь в лицо спящего ребенка.       Казалось, еще вчера А-Фу сучил ножками и улыбался, а теперь уже уверенно бегает, топоча изо всех сил коротенькими ножками. Старенькие няньки не поспевали за ним, а служанки то и дело ловили несносного любознательного ребенка. Иногда он прибегал к отцу, и никто уже ничего не мог сделать, когда малыш, схватившись за подол фиолетового одеяния, не желал оставаться один.       Вернее, не хотел оставлять своего отца одного.       Цзян Хуайсан только виновато улыбался и, извинившись несколько десятков раз, просил не обращать внимания. Ребенок был удивительно спокоен, не мешая взрослым. Все вопросы, вопреки особенностям возраста и общительному характеру, Цзян Синфу задавал только тогда, когда взрослые расходились, оставляя главу ордена наедине с наследником.       «А-Чэн, когда А-Фу хмурится, он так же дует губы, как и ты», — Цзян Хуайсан протирал табличку мужа в храме предков, привычно шепча впечатления от происходящего. — «Он уже такой большой… совсем скоро сформирует золотое ядро», — хвалился бывшему главе об успехах будущего.       Он приглашал лучших учителей, дела главы клана отнимали все время, чем старше становился А-Фу, тем меньше времени он мог проводить с отцом. Тренировки, постижение правильного пути заклинательства… Цзян Хуайсан не мог сдержать улыбки, когда выслушивал от его наставников, как он хорош во владении мечом и как бежит уроков каллиграфии и музыки.       «А-Чэн, ты жесток, зачем в нем столько всего от тебя», — мягко упрекал мужа, гладя А-Фу по черным волосам, раскидавшимся по подушке. Он освободился поздно, когда его малыш уже спал, устав от занятий минувшего дня. Он честно ждал отца, каждый вечер приходившего интересоваться его делами, и уснул прямо за столом. Цзян Хуайсан, застав эту непристойную картину, усмехнулся в веер и перенес подросшего сына на кровать. Еще мягкие черты лица, но уже заметное сходство с живым родителем. Та же форма носа, тот же намечающийся овал лица, такие же губы… Все во внешности говорило о том, что этот малыш был точной копией самого главы ордена в детстве. А вот внутренние стремления… Цзян Хуайсан коснулся губами лба сына и тихонько вышел.       Он искренне надеялся, что Цзян Синфу никогда не будет доверять слухам. Наследник ордена Цзян должен сформировать свое собственное мнение о текущей политике, а главное — о действиях настоящего главы. А-Фу рос импульсивным, чересчур подверженным эмоциям, и никакие наставники не могли искоренить в нем этого. Это его слегка беспокоило. Цзян Ваньинь был так же легко воспламеняем, и, увы, эта черта характера порой играла с ним плохие шутки. Цзян Хуайсан помнил. Помнил и исподтишка направлял сына. Брал его с собой для решения дел клана, ордена, беседовал, следя за рассуждениями сына.       А тот, присутствуя на собраниях, на советах, он невольно сжимал кулаки, слыша, как оправдывается его отец, как остальные хихикают и сплетничают о нем. Цзян Синфу не желал, чтобы так было. Все эти люди не имели никакого права говорить так о главе клана Цзян. О его отце.       Цзян Хуайсан был благодарен сыну за то, что тот принимал его таким. С таким воззрением на политику. Принимал. Но понимал ли? Со временем — утешал себя глава ордена Цзян. Со временем все станет на свои места. А пока, проходя мимо тренировочного поля, он всякий раз наблюдал, как его маленькое счастье, которое, казалось, совсем недавно еще лежало в кроватке и морщило личико, не умея как следует выразить эмоции, теперь размахивало отцовским мечом –Саньду. — упражнялось в пути меча. Цзян Хуайсану казалось, что он здесь уже был лишним. Иногда он находил А-Фу в библиотеке, занятым то поиском, то вдумчивым чтением. Он не замечал наблюдавшего за ним отца. Как-то раз Цзян Хуайсан услышал, как сын, видимо, не разобрав ни слова на странице, злостно ругнулся сквозь зубы, а затем раздался шлепок — звонкой пощечиной наградил себя наследник.       «Я не должен разочаровать его», — услышал Цзян Хуайсан. — «Отец надеется на меня».       Мужчина улыбнулся, ловя невольную слезу внутренней стороной рукава.       Через месяц он предложил подростку отправиться на обучение в один из великих орденов, как некогда отправляли его самого. В глазах А-Фу загорелись звездочки. Конечно же, он поедет! Цзян Хуайсан понимал, что его малыш вырос, что пора заботиться уже о его самостоятельности, но сердце цветка не желало отпускать свой плод, свое маленькое яблочко. Которое, как оказалось, не так далеко укатилось. Наставники того ордена не были во всем довольны маленьким сорванцом, легко подбиваемым на различные проделки.Вэй Усянь, следивший за молодыми адептами, приехавшими на обучение из других кланов, постоянно жаловался в письмах, что «А-Фу постоянно закатывает глаза, когда общается с друзьями! Совсем как его папка. А когда их поймали на стене с сосудами «Улыбки императора» в зубах и долго отчитывали, он виновато потупил взгляд и только и знал, что бормотать «простите-простите-простите». Если бы мне не сказали, что этот ребенок — ваш с Цзян Чэном сын, я бы и сам догадался!» Читая эти строки, Цзян Хуайсан ощущал светлую грусть по супругу, который уже не мог увидеть, каким растет его малыш. Но в то же время радовался, что его А-Фу смог завести друзей. Дома ему не хотелось ни с кем дружить, кроме крохотной канарейки, подаренной отцом на день рождения, которую, к великому неудовольствию Цзян Синфу, пришлось оставить в Пристани Лотоса — в том ордене не поощрялось содержать животных.       Вдали от дома и выяснился пол наследника ордена Цзян.Цзян Синфу оказался фениксом, что вызвало весьма бурную реакцию всего клана. Глава Цзян устроил пышное пиршество по сему случаю. Пышное — но только для своего клана. Улицы резиденции оделись фиолетовыми и серебряными гирляндами, два дня все пировали. А глава ордена, незаметно покинув празднество, прикрыл двери храма предков изнутри. Сделал положенные поклоны. Благовонные палочки медленно тлели, пока глава мысленно обращался к супругу.       Цзян Хуайсан не забыл то, что случилось с Цзян Ваньинем. Не отпускала тревога, вызванная мыслью о неестественности произошедшего, будто все это было подстроено. Не мог такой опасный оборотень появиться так просто во время ночной охоты, на которую слетелись в большинстве своем молодые заклинатели. Старшие находились при них скорее, как кураторы, направлявшие и следившие за молодняком. Набраться опыта, других посмотреть и себя показать — это одно. Посудачить и обсудить некоторые вопросы, касательно совместных дел кланов, — другое. А совсем лишним казалось сражение с нечистью, с которой справиться могли только достаточно опытные заклинатели, как, например, главы орденов. И Цзян Хуайсан хватался за каждую ниточку, что могла привести его к ответу. Ему удалось нарыть сколько-то информации, всеми правдами и неправдами выпытывая у глав, у их подчиненных, у простых людей то, что могло его бы вывести на истину. Он не знал, кому и зачем понадобилось обезглавить орден Цзян, только строил догадки и предположения. Его поиски дали свои результаты, правда, весьма неудачные — смерть мужа уже не могла быть отомщена. Тот человек, что впустил опасного оборотня, был уже казнен главой другого ордена за другой проступок. То был какой-то неизвестный бродячий заклинатель, Цзян Хуайсан проверил много раз по всем доступным источникам — ниточки от него никуда не шли, этого человека выгнали из безызвестного клана за убийство адепта, своего шиди, и он скитался долгое время, пока не проникся идеями темного пути и не залег на дно, полностью поглощенный новыми техниками. Этот заклинатель пробовал разные способы управления нечистью, а случившееся оказалось действительно лишь случаем, плохой удачей, ошибкой, когда сумасшедший хотел просто показать, как отлично он управляется, используя свой путь. Цзян Хуайсан устало вздыхал, прикрывая лицо веером. Но эта история осталась его собственным достоянием. Сыну он решил рассказать когда-нибудь потом.       Цзян Синфу вернулся домой с чувством выполненного долга, наконец удовлетворив учителей и самого себя. Но, последнее все же в меньшей степени. Он мало проводил времени с отцом, словно отдалился. Цзян Хуайсан понимал. А-Фу вырос. И все же, наблюдая за сыном, он чувствовал легкую горечь, зная, как изнуряет себя он в попытках стать лучше. Поймав в поле зрения тонкую фигурку, занимавшуюся на тренировочном поле в окружении опытных адептов, глава ордена засмотрелся, пытаясь понять упражнение. Четверо на одного, причем последний завязал глаза. Мечи в руках были настоящими. Он с болью сощурил глаза, сглотнул и за веером коснулся своих губ, грудь его часто-часто вздымалась, а брови приподнялись в немом страдании. Цзян Хуайсан видел, не мог не видеть, как сын раз за разом, получив ранения на тренировочном поле или после возвращения с ночной охоты, бинтовал себя сам. Глава понимал. Он понимал, что это происходит лишь потому, что тот хотел быть сильнее, чем его отец. Потому, что он знал, как он умер. Поэтому он не хотел, чтобы оставшийся в живых родитель страдал еще больше. Цзян Синфу не зовет лекаря, получив травму. Он считает, что со всеми проблемами сможет справиться сам. Он уже пережил первое горение, он уже участвовал в ночной охоте и даже (на губах его заиграла усмешка) испил вино в неплохой компании. Осталось только стать достойным наследником ордена. А стремиться к невозможному у него всегда получалось.       Через пару лет настало время давать новое имя малышу А-Фу.       На совершеннолетие Цзян Синфу собралась вся родня. Глава ордена непрестанно получал поздравления, а его сын только кивал и, теряясь от внимания к себе, не знал, прятать ему глаза или встречать всех прямым взглядом, словно бы с вызовом.       — Цзян-сюн, — по-доброму усмехался Вэй Усянь, — ты погляди! Одно лицо с тобой, ха-ха!       Цзян Хуайсан с гордостью обмахивался веером, приговаривая: «Да, да!»       Церемониал, множество народу и болтовня утомляли. Но нельзя было этого показывать. Маска радушия не сходила с лица. И сын, глядя на отца, постепенно хорошо вжился в роль виновника торжества. Пусть ему было несколько неловко, пусть он поначалу не знал, куда себя деть. Но теперь он знал точно, что от него требуется.       Правда, нельзя сказать, чтобы он ожидал, что отец, сложив веер, предложит ему сбежать с праздника.       — Цзян Синфу… теперь уже Цзян Чжуфу, — глава ордена улыбнулся. — Подойди, у меня есть кое-что для тебя.       После пышной церемонии гости с удовольствием принялись за кушанья и разговоры. Цзян Хуайсан, шепнув: «Ты за главного», — своей правой руке, подозвал сына. Вместе они скрылись во внутренних комнатах, вошли в покои Цзян Хуайсана. Юноша застыл позади отца, ожидая, что тот хочет ему что-то сказать. Но мужчина внезапно развернулся и порывисто обнял его.       Цзян Чжуфу не знал, что и делать. Он забыл, когда в последний раз отец так выражал свои чувства. Но прежде, чем юноша успел сообразить, что следует в таких случаях делать, родитель отстранился. На лице его читались самые разные чувства: радость, печаль, предвкушение, — и Цзян Чжуфу знал, они были искренними.       — А-Фу, — сказал мужчина. — Дай мне свою руку.       Цзян Чжуфу протянул отцу правую руку. И в следующий миг почувствовал, как что-то теплое и увесистое легло ему в ладонь.       — Но… отец! — в недоумении вытянулось его лицо. Он держал в руке Цзыдянь. Юноша переводил взгляд с кольца на родителя и обратно, не понимая, чем вызван этот жест.       — Твой отец оставил его тебе, — сказал Цзян Хуайсан, прикрыв глаза. — А я хранил до тех пор, пока ты не станешь старше. Теперь это оружие принадлежит тебе.       Он коснулся взглядом подвески на поясе сына. Она была с ним еще до рождения. И до сих пор сохранилась в отличном состоянии. Мастера клана Не действительно делали вечные вещи. Хоть еще с младенческой поры А-Фу проявлял особое внимание к талисману, он казался не старше его самого.       Цзян Чжуфу не знал, что и делать. Глаза его увлажнились. Он медленно осел на пол, не в силах сдержать эмоций. Цзян Хуайсан присел рядом, обнимая сына.       «А-Чэн, наш А-Фу уже такой большой…»              [Он никогда не узнает, что Цзян Ваньинь пообещал все, чем он располагал, в обмен на счастье своего мужа. А каждый человек имеет из своего только тело и душу.]