poison

Иногда Хёнджин думает о том, что лучше бы он пару лет назад за четыре километра обошел группу хохочущих старшекурсников в универском коридоре. И не угостил бы Чан-хёна потом сигаретой в курилке. И не сказал бы ему, что отношения для лохов, потому что главная и вечная любовь — это его, хёнджинов, мотоцикл. И не пошел бы с ним поглазеть на уличные гонки, где «да я всех знаю, хёны будут рады, я о тебе много рассказывал, там офигенно». И не улыбался дружелюбно другу Чана — Ёндже, который, видимо, решил, что Хёнджин слишком хорошо живет и привел с собой в следующий раз Чангюна. Хёнджин тогда на него таращился сначала с минуту молча (как идиот), а потом повернулся к Чану, и сообщил ему спокойно: — Хён, я, кажется, теперь лох. Чан завис на секунду, а потом расхохотался так, что присутствующие вздрогнули, а из гаража прибежал какой-то перемазанный кадр в драном комбинезоне, покрутил пальцем у виска и сказал «совсем ёбенькие». Хёнджин с ним, в общем и целом, согласен. Не ёбенькие пытаются произвести хорошее первое впечатление, а не расписываются в своей абсолютной социальной несостоятельности, отвечая на приподнятую бровь любви всей своей жизни только пожатием плеч. Мол, ну извини, вот он я, твой принц на черном мотоцикле. Хорошем, батя подарил на восемнадцатилетие. В хозяйстве, правда, не особо полезный — картошку с рынка не привезешь, по дороге растеряется. Чангюн на них всех посмотрел тогда с выражением «ну и такое случается с людьми», попрощался ехидно-вежливо и удалился в свою компанию прочих болельщиков, хорошеньких и насмешливо улыбающихся. Это было не круто, Ёндже-хен. Совсем не круто. *** Буквально все, кто мало-мальски на гонках постоянно присутствует, уверены, что они встречаются. — Я как твои глаза бараньи тогда увидел, мне даже немного неловко стало. И жалко тебя, хоть копеечку подай, — говорит однажды Ёндже. — Ну сейчас-то у вас, вроде, нормально, да? По Чангюну не понять же никогда, у него что ни день, то контакт с космосом. — Ага, нормально. — Встречаетесь? — Встречаемся. Регулярно перед заездами, а еще в компаниях иногда встречаются. А вообще… Не очень? Но не потому, что Хёнджин не старается. — Эй, подвезти тебя после гонки? Время позднее. — А ты до конца гонки к финишу-то доехать успеешь? Хёнджин злится и гонит так, что чуть не выносит сам себя вместе с мотоциклом за ограждение стройки, мимо которой трасса идет. Приезжает вторым, сплевывает на обочину, а потом ищет Чангюна, который тоже выносит. Не мотоцикл, но мозг. — Я успел. Так что, прокатить тебя? — Не могу упустить редкой возможности одарить своим присутствием маршрутку. — Ночь уже. Маршрутчики спят, — тренирует терпение Хёнджин и сполна наедается недоуменно-философским взглядом, которым его окатывают с головы до ног. — Что есть время? Лишь песчинки в часах вечности, и только долгое мгновение равновесия покажет нам истину… — То есть мне дожидаться, пока часы тебе истину не покажут? Я не против, но недолго, ладно? Завтра в универ. — Да не, нормально, меня Чжухон обещал захватить. Он первым финишировал, может и домой докинет раньше, как думаешь? — Чангюн подмигивает издевательски, разворачивается грациозно, как будто лично у Тайры Бэнкс уроки брал, и удаляется в полном осознании собственной охуительности. Хёнджин в сердцах пинает бордюр, шипит сквозь зубы и пугает только что подошедшего Феликса. — Ты чего? Ноги новые подвезли? — Мозг бы мне кто подвез новый, — фыркает Хёнджин и морщится от того, как ноет большой палец. — Ты меня слегка нервируешь, — признается Феликс и мягко, но настойчиво тянет его обратно к гаражам. — Да я всех нервирую уже. Себя в особенности. — Чангюн-хён? — Да сука он, а не хён. Ну, хён, в смысле, — справедливости ради поправляет себя Хёнджин. — Но сука всё ещё больше. Феликс только вздыхает, но мудро решает не лезть в чужие проблемы, а решать свои — навязывается в попутчики, потому что «Чан-хён слился и не отвезет, а тебе же все равно не с кем? Не с кем же, да?» Хёнджину не с кем. И это бесит. *** Он сердится на Чангюна, на жизнь, но больше всего, на себя — так сильно, что целый месяц воспитывает в себе примерного студента: заводит тетрадку для конспектов (одну на все предметы, но это уже начало), учит наизусть тексты и даже готовит доклад про стихийные бедствия. — И на кой черт в универе БЖД? — бурчит кто-то с задней парты. — Я из всей лекции понял только то, что заземление — это не обязательно там, где земля. — А дом — не обязательно там, где сердце, — отвечает ему второй аноним. — Потому что хули моему сердцу делать в той дыре, где я хату снимаю? Пожилая преподавательница шикает «ребята на камчатке, пожалуйста, тише», но мысли Хёнджина уже так далеко от предмета, как только возможно. В следующий раз, когда они с Чангюном видятся на вписке, он спрашивает глубокомысленно: — Если дом там, где сердце, то где ты прячешь моё? Чангюн даже тормозит немножко, прежде чем заржать в голос. — Подкат за триста? А ты отчаянный. — За триста пятьдесят, — оскорбляется Хёнджин. — Не веришь ты в людей. — И в себя, — Чангюн строит гримаску и разводит руками. — Все честно. — Ничего не честно, — обиженно бурчит Хёнджин, который уже успел поддать и теперь смелый. — Ты только издеваешься все время, а все равно мне так нравишься... Ну почему ты мне так нравишься? Чангюн молчит долго в этот раз, смотрит серьезно, задумчиво. — Мне кажется… Что тебе кажется. — Это тавтология, — упрекает его Хёнджин. Он знает, он филолог. — Это жизнь, — Чангюн качает головой и уходит из кухни, хлопнув его по плечу. Наутро Хёнджин сожалеет о выпитом, о необдуманных поступках и о нежелании своих родителей воспользоваться контрацептивами двадцать лет назад. Дверь комнаты открывается бесшумно, а заглянувший Чанбин, который великодушно оставил его заночевать после вписки, подозрительно осматривает окружение на предмет поломанных вещей и прочих нежелательных последствий избытка спиртного. — Чангюн вчера, прежде чем уходил, просил тебя проверить. Вы помирились, что ли? Чего он тогда не остался сам, раз волновался? Хёнджин с каменным лицом переворачивается на живот, вжимается лицом в подушку в бесплодной попытке самоудушения и полу-стонет полу-рычит в нее, потому что… Ну честное слово, что за пиздец? Чанбин закатывает глаза, однако благоразумно не комментирует, предпочитая выяснению отношений философию «если тебе не нравится смотреть на бардак — закрой дверь в комнату». — Выбрось этот диван, пожалуйста, — просит ему вслед Хёнджин. — Не обращай внимания, что я здесь лежу, просто выбрось его, как будто я пыль. Если Чанбин и слышит, то виду не подает, и Хёнджин остается страдать один. «А впрочем, ничего нового» *** В этот раз красотку, чтобы давать отмашку на старт выбирает Чжухон, как победитель прошлой гонки. Он, хихикая, как буйнопомешанный, за руку вытаскивает на середину трассы Чангюна, который, хоть и выглядит скептически, от своей гордой миссии не отказывается, встает в позу «я красивенький и жопа клевая» и подмигивает никому и всем сразу. — Сожру его когда-нибудь, — мрачно бурчит Хёнджин себе под нос, но Чангюн каким-то чудом слышит. — Отравишься, — улыбается ласково, как будто наждаком по голове погладили, и поднимает руку. Хёнджин крепче сжимает ручки руля и загадывает мысленно, что если в этой гонке он придет первым, Чангюн подойдет к нему потом сам и все у них будет долго и счастливо. Как в дорамах. Мандраж сжимает все тело в тугое кольцо, по спине бегут мурашки, пока вечность, как в замедленной съемке, опускается рука парня, мысли о котором уже давно стали рутиной, не менее естественные, чем сделать глубокий вздох, когда прорываешься из толщи воды на поверхность. Под ладонями упругой вибрацией отдается зажигание. Пружина внутри разжимается адреналином и азартными искрами в глазах. 3… 2… 1… Старт! Хёнджин приходит третьим.