Жизнь Хатидже Турхан-султан.

Кер Сулейман-паша человек совсем не вспыльчивый и уж тем более не жестокий, но терпение любого человека могло иссякнуть, если всячески его испытывать. А паша этот, кстати, был одним из тех людей, которые любят большую наживу на людях, но меж тем его любовь к человеку была несоразмерная и великая. Хотя, если перед ним поставить выбор одного из двух, он, не задумываясь, выбрал бы первое. Ему, как и многим сановникам, имевшим власть, не хватало в характере того качества, которое исчерпало все свои влияния на нравственные ценности, присущие когда-то ему молодому, ещё непорочному. Пожалуй, виной этому могла послужить и сама власть. Но погибшим или падшим человеком назвать его нельзя. Корабль, везущий не одну дюжину рабов, качался на лёгких пенистых волнах Чёрного моря. И так случилось, что одной из тех, кому остаток своей жизни придётся провести в рабстве, почувствовала лёгкое недомогание, перешедшее в болезнь. Бедняжка была так разрушена и бесконечно огорчена тем, что она оказалась в таком ужасном положении, выхода из которого не сможет больше найти, что привело её к болезни. Поначалу она бредила, но бред этот был не от того, что она больна и, её лихорадило, а от отчаяния и безнадёжности. Ей чудилось, что всё это нереально, что это плод её дурного воображения, что ей просто снится ужасный сон, вводящий её в потрясение. Но вот с осознанием своего положения её и поразила болезнь. Озарение, несмотря на то, что открыло ей ужасную правду, увы, не помогло ей в решении этой трудной жизненной задачи. Аббас ага, один из помощников паши, заметил, что девушка совсем не ест и не пьёт, и потому сразу решил, что она в скором времени умрёт от горя. Доложил об этом самому паше, чем привёл его в сильное раздражение. "Этого ещё не хватало!", - подумал он. Поверив ему на слово, он спустился вниз и лично убедился в том, что рабыня в самом деле больна, однако вовсе не находится на смертном одре, как доложил ему Аббас, а только отягощена временной болезнью, которая лечится скоро и без трудностей, если с ней не затягивать. Он с укоризной взглянул на него и принялся ухаживать за девушкой. — Отпей ещё, - сказал он, подавая фляжку с водой несчастной. — Паша, - ухмылялся Аббас, - ты так лелеешь рабыню, что я... — Тебе, Аббас, думать незачем. Ты, глупый человек, умнее от того не станешь. Займись ты лучше этой рабыней. Она слишком слаба и больна. Боюсь, что когда мы привезём её во дворец, она совсем расхворается, и тогда точно худо нам будет, - сухо ответил Кер и встал с колен. Напоследок, перед тем как покинуть трюм, он обвёл рабов глазами. Свежий морской бриз дунул на его морщинистое, но ещё моложавое лицо, от того он невольно нахмурился. Стоял ясный день поздней осени, но солнце в этот день обогревало сушу и воду так, что могло невольно показаться, что лето и не заканчивалось. Стамбул в холодные месяцы года часто видел теплые деньки и жители его только радовали бесконечному теплу и солнечным лучам, греющим макушки их голов. На корабельной палубе каждый был занят той работой, которая предназначалась ему, и потому паша решил отправиться в свою каюту для того, чтобы написать важное письмо, которое он пожелал отдать султанше по прибытии в Стамбул. Но как только он совершил шаг, его вновь окликнули. Он вздрогнул, но немедленно обернулся. — Паша, - почти истерично прокричал Аббас, поднимаясь по лестнице, - о Аллах, паша, одному из тех так плохо, что он упал на пол и стал биться и кричать. Это... Это... Вы должны на это посмотреть! Пашу это неожиданное известие изрядно так напугало, что взгляд его исказился, а брови нахмурились. Нет, он не сердился. Скорее всего именно страх заставил его оцепенеть. Но мигом овладел собой в полной мере, он приблизился к лестнице и, оттолкнув своего товарища в спешке, снова спустился вниз и лицезрел обстановку. Как оказалось, один из юношей замертво свалился на пол, издавая истошный крик. Его конечности будто вывернула какая-то неведомая сила, которая причиняла ему большую боль, доставлявшую неудобства не только ему, но и остальным, кто находился с ним. Они прижались к стенкам трюма и со страхом в глазах смотрели на эту картину; где-то в уголках слышались молитвы Богу и разговоры о бесах и демонах. Паша и Аббас замерли, наблюдая за этим, затем первый, схватив второго, вышел вновь на палубу. Руки его дрожали, на лбу и висках появились капельки пота. — Что это за Шайтан такой? - почти прошептал он, озираясь по сторонам; хотя страх и не был ведом османам, Кер был до смерти взволнован и удручён. — Я, право, не знаю, паша, впервые вижу такое! - таким же голосом ответил он, - а что делать нам? Вы видели его?! Кому нужен такой убогий?.. Он бы так и продолжил сетовать о "неугодном" рабе, если бы продолжению его речам не помешала юная девушка, выскочившая из трюма. Её появление сверху подзадорило всех находившихся на палубе, они отложили все свои дела и с интересом стали наблюдать за ней. Начала она говорить по-русски: — Почему вы ушли? Вы не видите разве, что ему плохо?! Он мой брат, брат мой, прошу вас, не пугайтесь этого! - она опустила ярко-синие глаза в пол почти в полном отчаянии, - он болен... Падучая у него... Кер Сулейман-паша выслушал её, a затем подозвал к себе какого-то человека, который как раз оказался справа от него. Парень этот хорошо знал русский язык и мог свободно на нём говорить. — Что сказала она? — Эта рабыня говорит, что брат её болен и вы не должны уходить, а должны помочь, - отчеканил тот. Девушка так же стояла на верхней ступени и чуть подшатывалась на израненных ногах, видневшимися из под подола её серого в пятнах платья, когда-то бывшим белым с красивым расшитым передником. Она сильно щурилась от солнечного света, а глаза её слезились. На пашу эта рабыня произвела необычайный восторг. Он почти что с восхищением смотрел на эту храбрую и отверженную девушку, лицо которой было не менее прекраснее её стойкого нрава. А она была и в самом деле очень хороша собой. Белолицая, с густой косой каштановых волос, высокая, статная и с гордой осанкой, как султанша. В её взгляде опытный человек, разбирающийся в людях с первого взгляда, может прочесть крепость духа и, потому, как были сведены её брови - строгость. Её прямой нос морщился каждый раз, когда чувствовала, что плач поступал к её груди, а маленькие полные губы, чуть приоткрытые и обнажавшие ряд белоснежных зубов, дрожали и шептали обрывки слов. Только резкие очертания бровей делали её миловидное лицо суровым и лукавым. Однако глаза, сливающиеся с цветом моря, такие выразительные и чистые говорят об обратном: об её целомудрии, непорочности и знаком её бесконечной доброты и кротости. Два таких противоречивых чувства столкнулись в душе Кер Сулейман-паши. Чего хочет она? Чтобы ей подчинились или оказали помощь? — Если ему не помочь, он погибнет, и смерть его будет на вашей совести до конца дней ваших! Прошу, будьте благочестивы, не предавайтесь пороку под названием равнодушие... Я умоляю вас! По всей вероятности, никто бы и не рискнул прийти на помощь, если бы на месте этой девушки был другой человек. Но способность располагать к себе каждого, пожалуй, и спасла того юношу. Они сделали всё как полагается (вернее сказать, как сказала его сестра, ибо в таком положении они оказались впервые и какие действия, обычно, нужно принимать, конечно, не знали, а сам больной был не в том состоянии, чтобы мыслить и говорить членораздельно), отнесли его в чистенькую каюту, уложили в чистую постель, напоили, успокоили и дали отдохнуть. После того, больной лёг почивать, сестра его горячо поблагодарила каждого, кто участвовал во спасении жизни её единственного близкого человека, оставшегося в живых. Хотя большинство и вовсе не понимали, какие тёплые и добрые слова говорит этот ангел, но по её шёлковому голоску и нежной улыбке не трудно догадаться, о чём она говорит. Ёе серьезное личико так прояснилось, а в глазах появился блеск, что добропорядочные её спасители возблагодарили Всевышнего за то, что сохранил жизнь юноши и утешил его сердечную сестру. Несмотря на то, что некоторое время назад это неблагоприятное обстоятельство ввергло пашу и его свиту почти в чрезвычайное положение, окружение вокруг этой светлой девушки постепенно стало под стать ей самой. Кое-кто знающий русский язык попытался даже завести с ней знакомство и заговорил: — Откуда ты? Как тебя зовут? Она улыбнулась ему. Лицо её освещало полуденное солнце, медленно склоняющееся к западу. В глазах синих стоял солнечный блеск, и на лице играли прекрасные тени её красивых черт. Она лучезарно улыбнулась, потому как его произношение было забавным. — Я рабыня с русских земель. На нас часто совершались набеги татар, и в последний раз мне не повезло... Украли. Меня и моего братца, - она опустила глаза, и, кажется, слеза скатилась по её румяной щеке. — Я ведь тоже рабом был когда-то, только не с русских земель, а сербских. Я был тогда возрастом как ты вот. Тяжело переносил это бремя, не то, что ты, - грустные воспоминания смешались с его мыслями. — А мне ещё тяжелее, чем тебе, добрый человек, - исподлобья глянула на него, почти лукаво. — Как же? — Ты ведь сейчас свободен и сам вправе судьбу свою решать! А мне что? Куда мне? Отвезут на рынок, наверное, не знаю, как дальше будет... Может продадут кому-нибудь, буду чьей-то десятой женой, это если повезёт мне. А не повезёт, то рыб в воде кормить буду, - снова слеза покатилась. — А братец твой? Что же с ним будет? Вас разлучат, похоже... — Не бывать тому, - заговорила громко, с нарастающей злобой, - стану биться, упрямиться, но статься этому не позволю! И убежала она снова наверх, к брату. Забежала в каюту и стала обнимать его голову, целовать его каштановые кудри, прижимать к груди, плакать. От её громких лобзаний юноша стал постепенно приходить в себя и осознать, что произошло. Кровь прилила к его щекам. Девушка сама вся зарделась и сделать мокрой от слёз. Она откинула свои длинные растрёпанные волосы, едва заплетённые в косу, ему на грудь и горько рыдала. — Надёжа, как же так? Что будет с нами? - слабо проговорил он, сильно сжав ладошку девушки, - продадут тебя, а меня выкинут из ненадобности. — Не смей, родненький, миленький мой, говорить так, ты разбиваешь моё сердце такими словами! - слёзы текли ручьём по её лицу, - нас не станут разлучать, я не позволю... Брат её сжалился и сам зарыдал как дитя. — У меня не осталось кроме тебя никого на всём белом свете, Надёжа, сестрица моя, не переживу я твоей потери, пусть всё пропадёт... — Миленький мой, что же делать нам? Рабы мы с тобой теперь, чужаки среди них, никто мы, слова теперь у нас нет. Если пропадать, то пропадём вместе! - затем заговорила более спокойно, - времени у нас нет совсем, брат, нас скоро выпроводят отсюда, и пойдем мы с тобой к остальным рабам, будем вместе наше горе общее переживать. Поднимись-ка... Пока в каюте происходила семейная сцена, у дверей собралась толпа, крайне заинтересованная тем, что происходит внутри. Послышался шёпот и разговоры. "Горячий, необузданный нрав у них обоих", - сказал один. "А ревут как дети", - сказал другой. "Значит правду говорят, что русские такие...", - сказал третий. Они мигом расступились и разошлись, когда брат с сестрой, оба красные от слёз, слабые, но гордой походкой ступают по палубе, чтобы сойти вниз. Один из тех, кому удалось завести с ними разговор, окликнул девушку: — Как твоё имя? Она не задумываясь и не оборачиваясь ответила: — Надежда. — Значит надейтесь на Аллаха, - незамедлительно ответил тот. Надя многозначительно посмотрела на него и глубоко призадумалась. Мысли шедшие в её юную головку теперь совершенно не давали ей покоя. Когда она пыталась сосредоточиться на одной из них, её место тотчас занимала другая, не менее важная. Во-первых, её занимали мысль и вопрос, имеющие, пожалуй, теперь самое большое значение в её жизни: что дальше? Как быть? Быть проданной в рабство она хотела в последнюю очередь, однако среди этого сумбура это самый ожидаемый исход событий. И начала Наденька думать, какой человек её купит, и что с братцем будет дальше, когда она покинут невольничий рынок? И покинут ли они его? А если их и продадут, то как они смогут расстаться друг с другом? Тут Наденька и стала молиться Богу, прося его не не обременять их разлукой. Она в руке сжала деревянный крестик, висевший на её шее, и начала произносить все молитвы, которые знала к своим тринадцати годам. Закончив с молитвами, она поглядела в круглое окошко над её головой. На горизонте показалась тёмная полоска берега с плоскими верхушками домов, и, как показалось ей, услышала гул и шум города. Коленки её задрожали от волнения, потому она решила незамедлительно снова сесть рядом с братом. Он к тому времени уже окончательно оправился от недавнего припадка и выглядел совершенно здоро́во. — Что же, Надёжа, как ты? - попытался улыбнуться ей. — А это совершенно не важно, брат; я вот Боженьке молюсь, чтобы он тебя уберёг. Ведь кроме тебя, у меня во всём белом свете нет никого. Единственный ты у меня и только в тягость мне будет потерять тебя. И нет мне теперь счастья, как твоё благополучие и радости. — Не думай обо мне так часто, Надёжа и не молись, - усмехнулся он, - я ведь твой старший брат, и это моё право опекать тебя. А ты свою заботу и силы на себя потрать, да сама счастлива будь. Уж моё счастье - твоё счастье. Наденька перевела дыхание и обратила свой взор на окошко, и брат её заметил этот жест. — Что такое? - спросил он. — Мы приближаемся к Стамбулу, брат. Что же ждёт нас далее? Неужели судьба и в правду так жестока, как говорят... У нас ведь всё было, всё, что требует душа человека: любовь, счастье, да и всё, что человеку для жизни нужно. Разве может быть такое, а? Больше всего мне сейчас хочется знаешь чего? Хочется, чтобы всё произошедшее оказалось сном. А если же мои думы окажутся неверными, то пусть всё уйдёт в небытие! — Не говори так, Господь слышит твои слова и пошлёт тебе наказание за такие жестокие слова! - раздражённо, но не без любви произнёс брат. — Сердце моё не переносит нашего теперешнего пребывния, милый брат! В душу подлые мысли крадутся, словно чёрт мною управляет... А что, если это нам кара Божья за преступление какое? Но что же мы сделали такого, что требует наказания? - она снова поглядела в окошка и закусила губу, - Господь жесток к нам... — Господь справедлив, Надя, в нём жестокости, как ты говоришь. Но за любое преступление, как ты сказала, всегда следует наказание, такова справедливость. — Справедливость! Что есть справедливость? Разве мы не делились хлебом с неимущими, разве мы не в полной мере молились Господу Богу? Разве совершали мы злодеяния по умыслу чёрта? За какие прегрешения нам выпала такая ужасная доля? Мне думается, что это самое несправедливое наказание нам за грехи, которые мы не совершали. Брат её выслушал и приобнял за понурые плечики, и сказал: — Ты ещё слишком юна, Надёжа, чтобы предаваться таким раздумьям... Но слышишь, милая, никогда не предавай веру в Бога нашего, и самое главное - верь в то, что после всех наших горьких мучений на этой земле, нас ждут сладостные блаженства на небесах, это истина и справедливость, - затем через некоторое время сказал. — Скоро мы пребудем и вступим на мусульманскую землю, и мы должны быть готовы к тому, что они будут нас принуждать принять их веру и будут делать это до тех пор, пока окончательно не сломят нашу волю и не заставят нас склонится перед их Богом. Но, Надя, послушай меня, никогда, слышишь, никогда не предавай на́шу веру, никогда не снимай нательного креста с шеи, даже если жизнь покажется мукой - не принимай их веру. Наденька дослушала до конца наставления старшего брата и нахмурилась. — Что же ужасного в их вере? Он вздохнул и взял тонкую ладонь сестры в свою: — Вера никогда не бывает ужасной, Надя, даже вера самого дрянного человека. Но правда в том, что бог их чужой, и никогда он не станет нам родным. Всё, что от нас осталось сейчас - это Бог! И всегда мы должны помнить, кто мы есть и откуда. Иначе всё пропало... — Но ведь всё пропало и без того, - перебила Наденька, - мы уже пропали, канули в бездну, исчезли! От нас прежних совсем уж ничего и не осталось... — Разве что вера в Бога нашего, - довершил он её слова, хотя она вовсе не хотела этого говорить, - послушай, Надёжа, заклинаю Христом, не забывай кто ты и откуда, это сейчас самое важное для нас всех, - он жестом указал на трюм, полный рабов, - если мы забудем нас прежних, но перестанем быть самими собою и уподобимся им, - указал на потолок ( то есть на тех, кто располагался сверху), а они чужаки нам! И тогда мы станем чужими сами себе... Ты ведь не хочешь этого? — Я так устала от всего этого, что совсем ничего не хочу, - она откинулась к стенке и подняла голову к окну, расположенному прямо над ней, - хочу только надеяться, что всё изменится и сделается так, как будет лучше нам.