Жизнь Хатидже Турхан-султан.

— Машаллах, султанша, какой милый ребёнок! - говорила Хатидже, взяв на руки пятимесячного Абдулла, которого привела на свет Атике. Прошло больше года со смерти султана Мурада, однако же на этой великой утрате жизнь не кончалась и дарила счастье тем, кто его заслуживал. Узнав о смерти брата, султанша впала почти в беспамятство: болела и мучилась от необъяснимого расстройства, которое пришло к ней вместе с вестью о смерти Мурада и джюлюса Ибрагима. Однако по словам лекарши, расстройство это возникло от положения, в котором находится султанша. Неожиданная, но вместе с тем и радостная новость затенила собой боль от потери родного человека и осчастливила всех, включая и саму Атике. Все хоть и подметили, какое впечатление произвело на неё её первая беременность, но никто не догадывался, что чувствовала сама султанша, узнав, что она в положении. Хатидже замечала в её лице задумчивость, а порой и испуг, однако как бы не хотелось ей разузнать от чего она так грустна в душе, она не смела спрашивать у неё об этом, боясь ошибиться в своём предположении, особенно в те часы, когда она становилась свидетельницей семейной идиллии. Кенан паша был несказанно рад такой новости и преподнёс супруге в подарок отнюдь не скромный. Это было на следующее утро после известия; паша пришёл в покои Атике и с поцелуями вручил ей премилую марокканскую шкатулку, щедро украшенную драгоценными камнями, в которой и хранился главный подарок - кольцо с огромным алмазом, огранённым мелкими камушками рубина. Он видел, как лицо её преобразилось от испытываемой радости, однако Хатидже замечала в этом взгляде что-то иное, помимо радости. И так не терпелось ей поскорее узнать, что являлось причиной её неясного настроения. Об этом она узнала только тогда, когда Атике была на сносях. Ранее Хатидже в жизни своей не видела, как живут беременные женщины и не имела представления, какое это непростое состояние, несравнимое ни с чем другим. На примере султанши, она узнала, как проходят нелегкие девять месяцев для женщины и была немало удивлена этому. Первые три месяца она не замечала никаких перемен, кроме тех, что султанша стала более привередлива к еде и запахам; на неё часто находили истерики и перемены в настроении, но она всё была такой же весёлой и словоохотливой, как и раньше. Чуть позже произошли изменения и во внешности султанши: она чуть располнела, порозовела, и даже совсем перестала быть смуглой: кожа у неё стала совсем бело-розовой. Хатидже была поражена тому, как менялась султанша. Цвет сменила не только кожа, но даже волосы и глаза (хотя, возможно, она преувеличивает, и никаких сильных перемен в Атике не произошло). Но подтверждает доводы Хатидже один случай. Как-то раз, когда служанки по случаю праздника отправились в город, в хаммам с султаншей отправилась Хатидже, чтобы помочь ей. Тогда шёл восьмой месяц её беременности, и Хатидже вновь была поражена тому, как сильно вырос у неё живот. Огромный, раздутый, с синими нитями вен, с тонкой полоской темных волос до пупка живот внушал девушке странное чувство: она не могла себе даже и представить, как там может находиться ребёнок, который к тому же удивительными способами даёт о себе знать. Она в тот вечер мельком поглядывала на её живот и от ошеломления чуть не выронила из рук мочалку. Атике, хоть она и сидела спереди, боковым зрением увидела, что у той рука необычно дёрнулась. — В чём дело, Хатидже? - улыбнулась она, сжав тем самым круглые и распаренные паром щёчки. — Султанша, а вы разве не почувствовали? - как можно более спокойно отвечала она вопросом на вопрос, - я сейчас увидела... О, Аллах, извините меня за такую глупость! Но я взглянула на ваш живот... — А, ты об этом? - она положила маленькую руку на живот и погладила его, - это ребёнок, он шевелится так. — Султанша, для меня это так невообразимо, на самом деле, что я с каждым днём всё более и более и удивляюсь вам! Когда же подходило время родов, Хатидже почти не отходила от своей султанши и всячески успокаивала её. Атике снедал страх; она то и дело молилась, чтобы роды прошли благополучно и также бросила мужа раздавать милостыню. Ко всему прочему один из последних дней её очень разочаровало одно обстоятельство, когда она получила письмо от матери, в котором говорилось, что она не сможет приехать к ней, поскольку дела она отложить не может ни в коем случае, но зато пообещала ей молиться о её здоровье и о здоровье малыша. Узнав, что мать не приедет, она ещё больше впадала в грусть, и вместо улыбающейся султанши все видели разочарованную женщину. Хатидже видела эту перемену в султанше и очень печалилась в душе, видя и зная, что ничего поделать с этим не сможет. Однако за день до родов, она пришла к ней, когда та укладывалась спать. Султанша с одутловатым лицом глядела в синие очи девушки и почти не могла скрыть слёз. Хатидже прошла к ней в спальную комнату и присела на пышную кровать. — Султанша, отчего вы так печальны, скажите? - начала она с самого ординарного вопроса, - разве ребёнку это будет на пользу? Тем, что вы изнуряете себя постоянным плачем и ещё впридачу не кушаете ничего, вы приносите плоду непоправимый вред. По глазам я вашим вижу, что понимаете это. Но неужели вы хотите, чтобы ваше дитя родилось нездоровым? — Нет, - ответила, впрочем, через нос Атике и ещё больше укуталась в одеяла, - это не единственный мой страх, Хатидже. Однако... Я наслышана о таких ужасных историях! О, я не знаю даже, как мне справиться с этим. Хотела только, чтобы Валиде приехала сюда, пожалуй, легче бы мне было рядом с ней, но у ней дела, она занята. К кому же мне обратиться? Кенан пашу даже видеть не могу... — Султанша, разве он не муж ваш? - удивилась Хатидже и приподняла брови, - извините меня за такое любопытство, султанша, но всё же, вы так печальны не только от того, что наслышаны об ужасных историях? Есть что-то ещё... — Уж есть, - кратко ответила Атике и гордо подняла подбородок. После этого Хатидже больше не смела говорить с Атике в таком тоне и старалась умалчивать каждый раз, когда какое-либо дело вызывало у неё или возмущение или радость, или досаду. Впрочем, на следующее утро все эти чувства посетили укромные уголки души каждого во дворце, потому как султанша разрешилась. Всё это произошло так быстро, что даже сама роженица не заметила, как быстро на её груди оказался маленькое, крикливое и красненькое существо с некоторыми зачатками человекоподобия. Нельзя забыть тот радостный осенний и дождливый день, когда на свет появился славный султанзаде Абдулла. — Это настоящее солнце в хмурый день, - с восторгом сказал Кенан паша, в воздухе держа перед собой крошечного сына, раскрасневшегося от плача. А моменты, когда Атике и Хатидже оставались одни, особенно запомнились последней. Тогда был январский день, и потому султанша вместе с сыном располагалась у растопленного камина. Малыша укутали в несколько слоёв простыней, чтобы он был исключительно в тепле и в тёплых материнских руках (первые месяцы Атике редко кому доверяла в руки сына). Рядом, как бывало обычно, была Хатидже и всякий раз была готова оказать помощь, если она понадобится. Вдруг ей в тот момент пришло в голову воспоминание, связанное с султаншей, что она ненароком выразила на лице странную гримасу. — Почему ты так корчишься, а, Хатидже? - недовольно, но пытаясь всё время отшучиваться, начала Атике. — Я вспомнила, когда впервые встретила вас, - ответила Хатидже, - вы были не такой, как сейчас. В вас трудно узнать ту беззаботную девушку... Не подумайте, нет, в моих словах не должно быть обиды для вас султанша! — Тише, разбудишь его, - она носом указала на спящего малыша, - и что, другая стала... — Так вот, султанша, вас не узнать теперь... Атике лукаво исподлобья взглянула на Хатидже, а взгляд этот было единственное, что осталось от неё прежней. Она часто смотрела так на людей, когда слышала для себя очень интересные вещи. — Помнится, вы были такой беззаботной, задористой, а теперь... - она сделала жест в сторону малыша, - вам есть ради чего жить, султанша. Происходили ещё разговоры об этом и Хатидже с каждым разговором уясняла для себя что-то новое и старалась запомнить каждый момент, поскольку считала, что любое знание ей пригодиться рано или поздно. Но, впрочем, изменения в Атике ничуть не подлежат сравнению с изменениями, произошедшими в Хатидже. Она наверняка в силу своего характера не могла рассмотреть эти перемены и считала, что за год ничуть не изменилась, разве что стала чуть старше. Но окружение её, включая и Атике султан, утверждают, что из робкой девочки она превратилась в вполне разумную, не лишённую ума и красоты, девушку, что является большой редкостью. Как говорили некоторые евнухи, имевшие большой опыт в работе с наложницами в гареме, девушка либо умна, но бедна умом, либо напротив - дурна собой, но дальновидна. В Хатидже они замечали великолепное сочетание красоты и ума, которые особенно ценятся у здравомыслящих людей. Возможно, за полтора года пребывания на другой земле её наружность её почти не переменилась (не считая только того, что за лето она несколько стала смуглой, однако же к осени она вновь становилась как снег белой, но румяной как яблоко), её внутренний мир претерпел крупные и значимые изменения. Во-первых, она, несмотря на слова брата, всё же переменила веру и стала мусульманкой, и нельзя даже обмолвиться о том, что она это сделала из каких-то наставлений или под чьим-то влиянием, - своё решение она приняла совсем сама и без принуждения. Разве что можно обвинить в этом её соображение, на которое подтолкнула её та старуха-лекарша, относительно болезни, вызванной отсутствием веры в истинного бога. После принятия ислама она вдруг поняла, что не стала бы предавать того бога, в которого поистине верила, и поэтому расставание с православием не стало для неё тяжёлым шагом. По крайней мере так рассуждала она. А поскольку она считала, что предательство своей веры чревато ужасными последствиями, она глубоко сомневалась во всём и была мнительна, но случилось то, что свершилось, и я всё волнение исчезло. Более того, как говорила Хатидже Шеридэ, она чувствовала, что духовное здоровье улучшалось после намаза и теперь считает мусульманство своей верой до конца жизни и под угрозой смерти не предаст её. По своей натуре она являлась человеком очень преданным чему-то святому и дорогому и очень чтила то, что прививали ей в детстве и, возможно, по этой причине она придавала такое огромное значение вере. Но религия только одно из тех многих изменений в этой девушке. Любой, кто был знаком с ней ещё лет с двенадцати, наверняка бы подметил какие внешние перемены произошли а ней, но это, пожалуй, была природа и с этим ничего поделать нельзя было. Она стала ещё выше ростом, таким, что почти полголовы была выше Атике султан и наравне с Кенан пашой, и это у некоторых вызывало насмешки в обиду паше. И несмотря на такую отличительную черту, она была очень деликатна и ловка в движениях, почти сродни с грацией кошки. Лицом почти не переменилась, разве что черты лица стали резче, но это не означало, что перестала быть красивой и милой. Румянец и блеск синих глаз были безукоризненно великолепны в сочетании с каштановыми кудрями (волосы всё же пришлось отстричь, но так было только лучше) и у некоторых особо чувствительных людей занималось дыхание, когда она была рядом. Впрочем, если бы она не обладала одним из тех качеств, которые вызывают у людей трепет, её бы всё равно не оставляли в покое некоторые впечатлительные. Особенно многих поражала её любовь к знаниям. Не было и дня, когда Хатидже не обосабливалась в своей комнате ради того, чтобы отвлечься от посторонних дел и заняться совершенствованием своих знаний. Она была очень старательна, когда садилась за письменный стол и выписала выученные наизусть моменты из книг. Не было ей также равных в чтении и грамоте. А Атике султан считала даже, что она могла бы стать замечательной поэтессой, но Хатидже отвечала, что слог у неё нехороший и она не слишком развита для этого дела. Хотя в свете своих талантов умственных, она была совершенно бездарна в игре на музыкальных инструментах, в танцах и что более того, она очень робела, когда наступали занятия, относящиеся к теме общения с мужчиной. Поначалу она даже слышать от том не желала, всячески избегала разговоров об этом или вовсе делала вид, что не понимает о чём идёт речь. Такое глупое поведение очень раздражало её "учительницу" по этим занятиям, впрочем, со временем она стала больше уделять внимание занятиям, и ещё дальше она привыкла к ним, как к должному. Полтора года назад она даже представить себе не могла, что она и её окружающий мир так изменятся. Ей, возможно, когда-то представлялась её будущая жизнь, но ни за что она бы не стала приводить в свой ум те моменты, которые она пережила в османском дворце. Но теперь, привыкнув здесь ко всему и ко всем, она поняла, что неразрывно связана с этой землёй, словно она и когда-то была связана с ней невидимой нитью. То, что она представляла себе в прошлые годы наверняка были только её грёзами, но не тем, что произошло в действительности. Когда она уже освоилась здесь ко всему, то поняла, что те зачатки её теперешних черт были с ней ещё тогда, в её родных землях, а не обнаружили себя здесь, как ошибочно полагала Хатидже. В целом же её здоровье теперь было поправлено и ничто теперь не угнетало её душу и тело. Она в теплый мартовский день сидела в зале вместе с Атике султан и султанзаде, которого пыталась поставить на ножки. Эти маленькие, пухленькие ножки хоть и соприкоснулись с диваном, но мигом снова поднимались в воздух, будто диван был ледышкой и он не хотел прикасаться к нему. Этот премилый, черноглазый и черноволосый мальчик завладел сердцем Хатидже, которая любила детей особенной любовью. — Дети - это самое невинное, что есть в мире. Они появляются на белый свет такими чистыми, безгрешными, словно и вправду ангелы с небес... - говорила она, уже уложив малыша в манеж, - пусть Аллах хранит каждое дитя от всех невзгод и бурь. Пусть не узнают они о тяготах жизни и её бед. — Аминь, Хатидже, аминь... - улыбалась Атике, покачивая манеж, - только родив дитя, я поняла, что жизнь моя не напрасна. Жила я раньше, глупостями занималась, не знала, чем занять себя ещё, и вот... - она жестом указала на манеж, - я всё больше и больше соглашаюсь с мнением многих, что материнство - это великий дар Аллаха, данный нам, женщинам. В конце концов я только рада тому, что найдется в этом дворце человек, которого я буду любить искренне и всем сердцем. — А как же ваш муж, султанша? — Пожалуй, что останусь я теперь жить в своих покоях и Кенан пашу больше туда не впущу. Думаю, этим всё сказано, Хатидже, - она многозначительно посмотрела на неё и лукаво улыбнулась своей улыбкой, - ты девушка умная, но думаю, что тебе пока не ясен путь такой женщины, как я. Сказав эти слова, Атике не учла, что рядом с ней сидела ещё зелёная, несмышлённая в некоторой степени девушка, совсем не понимающая значения её слов. Хатидже опустила чуть голову и от удивления подняла тёмные брови. Атике всё же заметила этот скрытый жест и решила перевести разговор: — О, Хатидже, я совсем забыла сказать тебе! - тихо, но торжественно сказала она, - на этой неделе Валиде султан прислала мне весточку, в которой говорилось о том, что ты должна немедленно пребыть в Топкапы. — И что же?.. - настороженно спросила Хатидже, не поднимая головы и боясь, что султанша может увидеть волнение на её лице. — Она желает преподнести тебя в подарок султану Ибрагиму! Лицо Хатидже прояснилось, и она подняла голову. Султан Ибрагим... Хатидже слышала о нём многое, но поразило её не то, что о нём говорят, а то, как она представляла его. Его образ она представляла везде и почти всегда, когда находилось время для этого. Ей казалось, что это влечение к человеку, которого она никогда не видела (а она не видела его даже тогда, когда Атике родила сына), было безумием и нелепой глупостью. Но то, что этот человек завладел её сердцем и окутал её разум туманом таинственности, было бесспорно. Она порой укладывалась спать и представляла его перед собой без всякого тайн и загадок: таким, какой он есть на самом деле. Слышала она о нём столько всякого, что даже прекращала бывать вместе с болтливыми слугами и стала завтракать одна, лишь бы не слушать вздор и небылицы. Хатидже даже объяснить не могла причин своего особого расположения к этому человеку. Вновь она стала полагать, что это не случайность, и что-то обязательно должно свершиться. То, что будет касаться их обоих. И вот сейчас, когда Атике рассказала о письме Кёсем султан, Хатидже ещё больше становилась уверенной в своих способностях предчувствовать ещё не свершившееся. Впрочем, это был настоящий мистицизм, и Хатидже старалась не предавать значения своим мыслям и думам. — Смею полагать, султанша, что пришло время прощаться, - сказала Хатидже. На следующее утро она распрощалась со всеми и вновь воротилась в Топкапы, но в сей раз не как невежественная рабыня, а уже как образованная девушка. Впрочем, встретили её там как и прежде, то есть никак.