Пропавшие без вести

Тоору Хагакуре — красавица. Это не все видят (ладно, это никто, блять, не видит), но она-то знает, что красавица. Ее тело — искусство в своих изгибах, каждая ее клеточка боготворена с рождения, словно целована Всевышним миллионы раз сразу за благословления всех людей на планете — она отражает солнечный свет, и — оп! — нашей красавицы, словно, и нет вовсе. Тоору Хагакуре красавица, жаль, что пустое место без шмоток и громкого светлого голоса, который напоминает Токоями, что садиться на летающие вещи нельзя. Но она не злится, нет. Она знает, что так всегда — пока о себе не заявишь, можешь и не ждать внимания. Просто в масштабах ее жизни это немного больше, чем просто пустые слова. Токоями Фумикаге хороший парень, жаль, что все считают его фриком. Пусть хоть его класс и более-менее нормально принял (или ему так кажется?), он знает, что его место где-то не здесь. Или его нет вовсе. Он не понаслышке знает, что так всегда — пока не станешь угодным другим, можешь и не ждать одобрения. Просто в масштабах его жизни это немного больше, чем просто пустые действия. Пустые. Оба. Фумикаге в полумраке своего внутреннего страха и общажной комнаты (в Юэй прям дорого-богато) пытается закрыть глаза и сделать вид, что медитирует. Тень полупрозрачной согревающей вуалью ложится на плечи, почти мурчит, кажется, что-то шепчет на ухо под перьями на своём языке, ему не ведомом. Он думает о том, что он — всего лишь тень быстротекущего мироздания, чужих попросту растрачиваемых жизней, когда сам знает и чувствует цену своего времени. Он не хочет прожигать своё время просто так. И на раздумия времени нет. Хагакуре в задумчивости перебирает свой гардероб, перекидывая на кровать ярко-розовые кислотные шмотки одну за другой, теряясь в слепящих маленьких бликах пайеток и собственных колючих слезах. Слёзы — вода, стекающая по округлым щекам, пухлым губам, точеному кончику носа капает на пол. Даже бесцветная вода видна во свете дня, когда во тьме не найдёт своего места лучик спасительного огня. Хагакуре стоит и проглатывает рыдания комками один за другим, словно рисовые пирожки — никто ничего не заметит, пока она не наденет одежду размером больше и не станет сталкиваться с другими. Даже во тьме — нет света. Ей кажется, что она может быть тем светом для тех, кто готов остаться во тьме. Для того, кто готов остаться во тьме. И на раздумия времени нет. Где-то в ночи, на пьяных одиноких переулках, где разбиты бутылки дешевого пойла и переполнены мусорные баки, из которых мелкими перебежками вылезают жирные крысы, стоит Токоями. Его тень нежится под хладным светом единственного ночного фонаря и безмолвным кивком отвечает, что готова. Она тянется куда-то вверх, к звездам, а потом выбивает многоваттную лампу в столбе под хруст стекла и треск оголенных проводов. Хагакуре стоит напротив нагая, стаскивая с себя белые-белые носочки с бахромой. В ночном затишье на отшибе города светит тускло только луна и глаза чёрной тени. Она медленно ступает в ее сторону, а Токоями ловит ее первее за руки и уносит за собой. Он — видит её. Она — чувствует его.        И для других их больше не существует.