Дождь, ветер восточный

      Была страшная гроза, и тренировку отменили. В коридорах университета стояла темнота. Джено уютно устроился на подоконнике восьмого этажа, прихватив из буфета несколько булочек и пакет молока. Он знал, что не должен слишком сильно нарушать спортивную диету, но в такую ужасную погоду всегда чувствовал, что начинает хандрить, и потому сделал себе послабление — и теперь неспеша жевал, рассеянно глазел в телефон и на улицу сквозь располосованное дождем стекло и ждал, пока обеденный перерыв закончится. Ему предстояло пережить ещё две пары: экономику и инвестиционное проектирование, и хотя желания идти на них не было никакого, он не хотел начинать новый учебный год с прогулов.       Джено отвлекся всего на секунду: по коридору юркнула быстрая тень, и в ближайшем кабинете кто-то скрылся. Дверь в него оставалось приоткрытой, и Джено лениво перевел глаза вниз, уткнувшись в новостную ленту, как вдруг послышался вой ветра и стук открываемого окна. Прохладный, пахнущий влагой поток воздуха распахнул дверь кабинета с грохотом, впечатал её в стенку, и Джено вздрогнул, положил недоеденную булку в пакет, спустил ноги с подоконника и осторожно заглянул вовнутрь.       Так он впервые и встретил Хуан Ренджуна.       Он стоял к нему спиной, перед открытым окном, когда ветер беспощадно трепал его тонкую белую рубашку. Его стройный, обманчиво хрупкий силуэт словно светился на фоне мрачной черноты грозового неба, и у Джено захватило дух от той стихийной, природной силы, что парень словно пропускал через себя.       Было в нём нечто пугающее, и вместе с тем влекущее — Джено замер на пороге, словно окаменел, и тогда Ренджун развернулся к нему.       — Дождь, ветер восточный, — сказал он. — На всю неделю синоптики обещали грозу.       И Джено почувствовал, что гроза началась в его душе.       Хуан Ренджун был новым преподавателем по психологии, пришедшим на смену профессору Паку, что отправился на заслуженный отдых. Джено изучил доски преподавателей всех факультетов для того, чтобы с досадой убедиться, что нет, Хуан у них вести не будет. На третьем курсе никто психологию экономистам не преподавал, и шансов столкнуться с профессором Хуаном не было никаких, но Джено почему-то не хотелось сдаваться. Тем более, профессор Хуан не был таким уж и неуловимым: то и дело Джено видел его в университетской столовой, расположенной рядом с первым корпусом, а это могло значить лишь то, что профессор проводит в университете гораздо больше времени, чем просто на парах (да, Джено изучил его расписание, и там заполненными оказались всего три дня).       Ох, это было странно.       Но ещё более странным был тот факт, что Джено зачем-то искал его, хотел встречи. Он даже не задумывался о том, что же собирается сказать или спросить, просто застрял, словно муха в сиропе, в чужих чёрных глазах, выражение которых было сильным, восторженным и ярким — ослепительные молнии сверкали за окном, отражаясь в чужих зрачках.       Джено хотел понять, хотел убедиться, что его необъяснимое влечение, вспыхнувшее подобно спичке, не имеет под собой никаких оснований, и просто глупая блажь его мозга.       У Джено была девушка. И ещё пять девушек в прошлом — когда ты состоишь в футбольной секции вашего университета, никогда не будешь обделён вниманием. Тем более, если ты высокий, подтянутый и обаятельный. А Джено вдобавок ещё и улыбался так, что становился очаровательным, если верить всем его девушкам — прошлым и нынешней. Вокруг него всегда было много их, готовых на отношения разной степени серьезности, и Джено был уверен, что в будущем это не изменится.       Профессор Хуан никак не вписывался в эту картинку со всеми своими мужскими движениями, уверенной походкой, миловидным улыбчивым лицом, стильными узкими брюками и привычкой носить массивные кольца.       Джено не мог перестать думать. Навязчивые мысли о профессоре никак не покидали его голову, и даже то, что Джено видел его в столовой — без всякой таинственной ауры, без грозы за открытым окном — просто жующим сосиску, никак не помогло оставить эти странные образы. Даже наоборот: когда Хуан придержал ему дверь столовой, выходя и мельком окинув взглядом, Джено всего словно обдало кипятком, и сознание зашлось в беззвучной истерике.       Профессор улыбнулся, и Джено вдруг понадеялся, что та искра, мелькнувшая в чужих глазах, была воспоминанием — узнаванием — хотя и виделись они жалкие минуты. Гроза бушевала в тот день за окном, переместившись теперь в его ничуть не подготовленное сердце, и оно начинало трещать по швам, биться, сходить с ума.       Джено так сильно задумался об этой краткой встрече, о том, помнил ли профессор Хуан его, что внезапная встреча с газоном произошла для него абсолютно неожиданно.       — Джено, прекращай витать в облаках! — закричал с края поля тренер. — Ты должен был принять пас, а не стоять, как идиот!       Джено рассеянно кивнул. И правда, он чувствовал себя на редкость глупо, из-за такой мелочи потеряв концентрацию — он попытался собраться, но пропустил ещё, и ещё раз.       Кажется, мозги начинали работать в тандеме с его чувствами, лишь подогревая сладкое волнение в крови.       А потом Джено, проспав и опаздывая на пару, не вписался в поворот корпуса — зато вписался в предмет своих мучений.       Профессор Хуан был тоненьким, жилистым и лёгким: Джено сшиб его на асфальт, и сам неловко повалился следом.       — Ох, твою мать, — буркнул Хуан. — Что же вы так неаккуратно, — он поморщился, тронул проступившие сквозь рубашку на локте клюквенные капельки крови.       Джено почувствовал, как сердце подскочило, забилось в глотке.       — Простите, простите, пожалуйста, — залепетал он, дрожащими руками помогая профессору подняться, и тот беззлобно фыркнул.       — Ладно. Что сделано — то сделано, теперь мне надо срочно пойти и застирать её, — сказал он, указывая на испорченную одежду. — Но раз уж вы виновны в столкновении, будьте добры принести пластырь. Я буду в уборной на втором этаже, в левом крыле.       В аптеке напротив университета Джено скупил, пожалуй, весь ассортимент пластырей, которые были. Чуть ли не бегом он устремился на второй этаж, ввалился в уборную и застыл, сделав шаг внутрь.       Профессор Хуан стоял, обнаженный по пояс, с влажными руками, испачканными в мыльной пене. Его кожа была светлой, почти нетронутой загаром, покрытой лёгкими мурашками от прохладного воздуха, и рот Джено наполнился слюной от одного только взгляда на затвердевшие бусинки сосков.       — Вы быстро, — сказал Хуан, разворачиваясь и даря Джено улыбку. — Принесли пластырь?       Джено кивнул и, деревянно двигаясь, приблизился.       От профессора пахло каким-то древесным парфюмом. Цитрусом. Мылом. Немного железно кровью.       Эти запахи смешивались в неповторимый, притягательный микс, и Джено зажмурил глаза, не в силах подавить растущего возбуждения.       — Простите меня, — повторил он.       Вина внутри Джено только увеличивалась от того, каким жалким он себя вдруг почувствовал с членом, твердеющим в штанах, и пластиковым пакетом с логотипом аптеки. Жадными, бесстыдными глазами он глядел на чужой откровенный вид.       — Пообещайте, что впредь будете осторожнее, — улыбнулся профессор.       Он ухватился за дженову руку — крепко, горячо и решительно, и от этого властного касания мелкая дрожь пробрала до самых кончиков пальцев.       — Помогите мне, — требовательно пробормотал Хуан. — Я не могу наклеить его самостоятельно, — и выудил из пакета пластырь, протянул Джено.       Коснуться чужой гладкой и мягкой кожи было сродни благословению и наказанию в одном флаконе.       Трясущимися руками Джено разгладил клейкую ленту, и профессор удовлетворённо хмыкнул — взгляд его прошёлся по дженовым рукам, по его покрасневшему от возбуждения и смущения лицу.       — Спасибо, — выдохнул Хуан. — Вот так хорошо.       Лишь остатки силы воли помогли Джено не застонать от того странного, влекущего подтекста, что он вдруг увидел в чужих словах.       «Так хорошо», — сказал профессор.       «Хороший мальчик» — услышал Джено. — «Такой послушный для меня».       Скомкано попрощавшись, он вылетел из уборной. Возбуждение было болезненно сильным, обжигающим нервные окончания, сладким гнётом лежащим на сердце.       Тренировку он благополучно запорол. Каждую на этой неделе, и на прошлой тоже.       Тренер был бы в бешенстве, если бы не был обеспокоен в большей степени: Джено никогда не числился как один из проблемных, и должно было случиться нечто экстраординарное, чтобы около двух недель с ним на поле происходило что-то настолько невообразимое: ситуация ухудшалась день ото дня, и продолжать скидывать вину на усталость, рассеянность и не то настроение не выходило.       — Джено, у тебя всё в порядке в семье? С девушкой? — осторожно поинтересовался тренер Пак, отводя его в сторону.       Джено покачал головой. Он и сам не знал, что на него нашло в последнее время. После того столкновения прошло больше недели, и сексуальное напряжение начинало срывать ему крышу — а с девушкой он почему-то не мог спать, это ощущалось хуже, чем мастурбация. Не удивительно, что она поглядела на него с раздражением, ничего не добилась и предложила расстаться.       Джено переживал бы из-за этого. Но сейчас его существенно больше заботило другое.       Твёрдая хватка профессорских пальцев на его руке была иллюзорной, непреходящей, жгучей.       Джено снилось, как Хуан расстёгивает ремень на своих штанах, спускает их вниз, шепчет требовательно:       — Извинись как следует, — и дженовы колени подламываются, стукаются о холодный кафельный пол.       Он хотел.       Он хотел отсосать другому парню — профессору в своём университете, бывшему ýже в плечах, ниже на полголовы и на пять лет старше. Профессор Хуан выглядел, как ровесник Джено — а то и младше, но вёл себя властно, сильно и уверенно — так, что поджилки сладко, звеняще тряслись в предвкушении.       Профессор Хуан был парнем на все чёртовых сто процентов. Милым, очаровательным, стройным. Беспечно улыбающимся коллегам и студентам со всей доброжелательностью.       И всё равно вовсе не тем, кого могут желать люди вроде Джено: успешные футболисты, гетеросексуальные почти-что-плейбои.       Эта пучина отрицания, отчаяния захлёстнула Джено с головой.       Он не мог играть. Не мог спать — ему снилось не то, что он должен был видеть и желать.       И, наконец, его отправили к университетскому психологу.       В том, чтобы получать профессиональную помощь в вопросах психического здоровья не было ничего стыдного. Но Джено всё равно ощущал себя неловко, хотя и не собирался открывать душу перед специалистом, решив ограничиться общими моментами.       Он мялся перед кабинетом добрых десять минут, пока не решился постучать. Как бы ни хотелось прогулять, сделать этого Джено не мог: тренер лично просил о сеансах с ним, а ещё, зная, как тот не хотел идти туда, выдал табельный лист для печатей о посещении и освободил от тренировок на две недели, пока ментальное здоровье подопечного не поправится.       Набрав воздуха в лёгкие, словно перед прыжком в воду, Джено дёрнул ручку двери, вошёл, сжимая в руках бумаги.       За столом, погрузившись в чтение книги, сидел профессор Хуан Ренджун.       Пожалуй, это было худшим наказанием, которое Джено получал в своей жизни. При взгляде на профессора он почувствовал, что язык онемел, а в голове начали крутиться неприличные, жаркие картинки.       Здесь они были только вдвоём — Джено и профессор Хуан, глядящий на него с ободряющей, мягкой улыбкой, так контрастировавшей с тьмой в глазах — обжигающей, обещающей слишком много.       — Здравствуйте, Джено, — сказал Хуан. — Присаживайтесь.       Джено рухнул на кресло, отчаянно потея от напряжения и стараясь не смотреть на профессора, который подался ближе, отложил книгу в сторону и поставил локти на стол, внимательно оглядывая студента.       «О чём мы будем говорить? Что он будет спрашивать?» — с ужасом подумал Джено, уставившись на свои сжатые в кулаки руки на коленях. Он ощущал себя неуверенным, глупым и слабым, совершенно беспомощным от этих странных чувств, контролировать которые был не в силах.       — Хотите… Чай? Или кофе? — вдруг предложил Хуан, и Джено удивлённо вскинул голову.       Профессор стоял у небольшого столика, где находился электрический чайник и несколько чашек.       Джено чувствовал, что ком в горле не позволит ему даже говорить, не то, что пить что-то, и растерянно помотал головой. Профессор нахмурился.       — Ох, у меня ещё есть печенье! — он улыбнулся мило, поставил чайник. — Не надо меня стесняться. Кажется, после того эпизода мы стали уже достаточно близки, тебе так не кажется?       Оглушительная горячая волна окатила Джено, завязала узел напряжения в животе. Дыхание сбилось, и ритм сердца показался слишком громким в мирной тишине кабинета.       — Джено, — позвал Хуан. — Я сделал тебе чай.       Чашка тихонько звякнула, когда профессор поставил её на журнальный столик — этот звук напугал, и Джено вздрогнул, словно от выстрела.       — Выпей чай, — голос его был хрипловатым, интимным и твердым, и Джено, подстегнутый им, схватился за чашку двумя руками, чтобы припасть к ней.       — Молодец, Джено, — профессор шепнул совсем рядом, и уронил ладонь на дженово плечо, сжал осторожно пальцы.       «Такой послушный», — прозвучало в дженовой голове, и он закрыл глаза, пытаясь прогнать оккупировавшие его мурашки и нарастающее в штанах напряжение.       Медовое тепло расплывалось внутри, то ли от горячего чая, пахнущего жасмином, то ли от желанного прикосновения профессорских пальцев.       Похоже, профессор Хуан знал какие-то особенные кнопки в дженовой голове. Он был забавным и открытым, много улыбался и вёл себя так, словно они с Джено и правда были сто лет знакомы. Лишь изредка в нём просыпалась та мягкая, твердая властность, заставляющая коленки дрожать. Профессор совсем не лез в душу, предлагал какие-то психологические опросники, разговаривал с ним об учёбе и жизни в целом, и был невыносимо уютным и располагающим.       Ночью же, когда Джено засыпал, профессор использовал этот особенный тон — строгий, сладко-волнительный — вовсе не в терапевтических целях.       Джено стоял на коленях, жалкий, жадный — стонал вокруг чужого члена, пока пальцы, запутанные в волосах, направляли его.       Джено был распластан по столу, подаваясь назад — бесстыдный, скулящий от болезненно сильного наслаждения, приносимого чужими движениями.       Джено был прижат за голову беспощадной, ласковой рукой к креслу, бесстыдно подставляясь под откровенные поглаживания, упрашивал, стонал и сжимался, пока не получал много и хорошо.       И каждый раз он ощущал себя стыдно и вместе с тем так блаженно!.. Джено был выше и сильнее, но почему каждый раз чувствовал себя таким податливым, слабым и нуждающимся, когда профессор Хуан всего лишь смотрел на него тяжело и сладко? Почему дыхание спирало, а внутри взрывалось напряжение, затапливало каждую клеточку тела в ожидании наслаждения?..       — Слышал, что наш психолог, к которому ты ходишь, гей?       Джено поперхнулся колой, которую пил и страшно закашлялся.       — Что? — сипло переспросил он, и Джемин, с азартом блестя глазами, сказал:       — Кто-то слышал странные звуки из его кабинета. А потом оттуда вышел парень — в соплях и слезах.       — Может, это от терапии? — Джено пожал плечами. Неприятное чувство скреблось в груди.       — А ещё его видели без рубашки в уборной, — цыкнул друг. — Ты ничего такого за ним не замечал? — он придвинулся ближе, с интересом и ожиданием уставился на него.       Если уж кто и был здесь геем, так это Джено, пожирающий глазами своего профессора.       — Ничего, — буркнул он. — Ничего я не видел.       Ревность поднималась, подобно урагану, и Джено сжал кулаки под столом. Внутри у него всё смешалось в сводящий с ума коктейль из надежды на взаимность и страшного чувства собственничества, права на которое он не имел.       Ночь прошла без сна. Джено ворочался, с растущим раздражением не в силах перестать представлять, как профессор Хуан целует кого-то, позволяет ласкать себя, а может даже спит с каким-то чёртовым студентом.       Удушающий гнев бурлил, не позволяя сомкнуть глаз, и на утро Джено почувствовал себя опустошенным и нервным. Благо, впереди были выходные, и он мог попробовать угомонить собственную зависть к человеку, существование которого могло оказаться лишь плодом воображения лучшего друга, любящего собирать сплетни.       Но в понедельник всё стало ещё хуже.       Джемин, пышущий энтузиазмом, плюхнулся рядом за обеденный стол и заговорщицки прошептал:       — Эй, профессор Хуан точно гей, я говорю тебе.       Джено раздражённо стукнул друга в плечо:       — Опять ты за своё? Прекращай эти странные домыслы.       Он чувствовал фрустрацию и никак не отпускающую ревность, подавить которую не мог, как ни старался.       Сегодня у Джено снова должен был быть сеанс, и он не знал, как ему теперь смотреть в глаза профессору, когда хочется, словно плаксивому ребенку, потребовать опровергнуть свои надуманные предположения.       Джемин, ничуть не смутившись хмурым видом друга, потёр ушибленную руку и ликующе улыбнулся:       — А что, если я скажу тебе, что видел, как ему какой-то пацан отсасывал на лестнице?       Джено ощутил, будто его ударили прямо в солнечное сплетение: весь воздух вышел из него разом, и он почувствовал, словно сейчас же умрёт.       Нет, это не могло быть правдой.       Не должно было.       Напряжение внутри достигло критической точки, и вместе с тем отчаянием, что захлестнуло Джено, он вдруг понял, что готов сейчас же пойти, стать на колени перед профессором и начать умолять.       Он успел уже пройти через все эти стадии отрицания, гнева, торга, депрессии и принятия, и со смирением смертника признал свою ориентацию и влечение к Хуан Ренджуну.       Стыдно было по-прежнему. Но при этом Джено ощущал, что ничего не может поделать с тем горячим, волнительным чувством, которое испытывал, сидя в кресле рядом с профессором Хуаном. Он начал задумываться, что хочет хотя бы попробовать.       Узнать, каково это: получить то, о чём думаешь столько дней, что видишь под закрытыми веками.       Сегодня это желание впервые перевесило то смятение и неуверенность, что обуревали Джено.       Он ворвался внутрь, теряя остатки терпения, захлопнул за собой дверь. Профессор Хуан стоял у открытого окна — так же, как и в тот самый раз, когда они впервые встретились.       Гроза набирала свои обороты, и гром прогремел оглушительно, посылая вдоль позвоночника дрожь, и Джено захлебнулся в этом благоговейном волнении.       Профессор Хуан поглядел на него, подсвеченный электричеством молний. Кабинет утопал в мягкой полутьме, бумаги на столе шевелились от порывов ветра, и Хуан вдруг улыбнулся.       — Дождь, ветер восточный, — сказал он, и Джено не выдержал.       Это было слишком, слишком для него, прошедшего через страдания от этих непрошенных чувств — влечения на грани обожания, ревности, радости от совместно проведенных часов и сводящих с ума сладких ночных кошмаров.       На негнущихся ногах он подошёл ближе, опустился перед профессором на колени, чувствуя себя ужасно маленьким перед этой неудержимой стихией, что бесновалась за окном и в его собственном сердце.       — Джено, что ты делаешь? — позвал Хуан, и он задрожал, вскинул вверх подбородок.       — Пожалуйста, профессор, я могу… — замялся Джено, нерешительно хватаясь за ткань чужих брюк.       — Ренджун, — мягко поправил его Хуан. — Если ты не скажешь, я не смогу тебе позволить сделать это, — его голос был хрипловатым, нежным, и Джено выдохнул:       — Ренджун, позволь мне отсосать тебе, — зажмуривая глаза от прострелившего тело возбуждения.       — Сделай это, — мурлыкнул профессор. — Давай, будь хорошим мальчиком.       Слабый, прерывистый скулеж сорвался с губ Джено, когда он расстегнул чужую ширинку, потянул вниз брюки вместе с бельём, выпуская наружу чужой полувозбужденный член.       — Такой нетерпеливый, — хмыкнул Ренджун.       Джено осторожно обхватил длину рукой, ощущая вес члена, обжигающую теплоту тонкой кожи. Он приоткрыл рот, чтобы взять головку, закружить по ней языком — Ренджун опустил тяжёлую, мягкую руку на голову, начиная поглаживать, и от этих желанных прикосновений Джено почувствовал, как сладкая лихорадка захватывает его тело всё сильнее. Он застонал, и член во рту дернулся, становясь совсем твёрдым.       Ренджуново неровное дыхание было слышно не смотря на шум грозы за окном. Джено сосредоточился на этом будоражащем сознание звуке, двинул головой, вбирая глубже, судорожно вспоминая, как же ему самому нравилось, когда делали минет. Ренджун осторожно толкнулся навстречу, вполголоса проговорил:       — Сладкий мальчик. Так хотел мой член? Смотрел на меня всё это время и думал только о том, что хочешь взять в рот, — и Джено сжал губы плотнее, захныкал, ощущая, как профессор начал двигаться ритмичнее и быстрее.       Возбуждение было болезненным, потрясающим, стихийным — Джено заскулил и захлебнулся, неосторожно проходясь зубами, и Ренджун зашипел, вынул член изо рта.       — Такой жадный и такой бестолковый, — и Джено не смог подавить вздоха сожаления.       Он чувствовал себя жалким, стоя на коленях с размазанной по лицу слюной, слезившимися глазами, сорванным дыханием и слишком явным возбуждением. Но профессор смотрел на него так, словно Джено был самым красивым в этом мире, самым желанным — взгляд этот стремительным потоком врывался в грудь, и делал так хорошо, что становилось больно.       — Пожалуйста, пожалуйста, — захныкал Джено. — Ренджун, я буду хорошим, пожалуйста, позволь мне!..       — Только один второй шанс, детка, — хмыкнул профессор.       Глаза его светились возбуждением и силой, и Джено с готовностью распахнул рот шире, поймал головку, позволяя Ренджуну снова толкнуться на всю длину.       Джено правда, очень старался не допускать ошибок снова. Но отсутствие опыта подвело его, и когда Ренджун уже был совсем близок — его дыхание участилось, лицо раскраснелось, и сладкое удовольствие было написано в каждой черте — челюсть Джено свело, и он неаккуратно сжал зубы, опять задевая чувствительную кожу.       Ренджун оттянул его за волосы.       — И что же я должен сделать с таким мальчиком? — разочарованно проговорил он. — Берётся за то, что закончить не в силах.       Унижение это было слишком приятным, оно откликалось вспышкой наслаждения в каждом нерве, и Джено не выдержал.       — Я хочу вас, профессор, — голос его был хриплым и влажным.       Открыв слипшиеся ресницы, Джено умоляюще поглядел на Хуана, и тот мягко погладил его по щеке.       — Ренджун. Ты должен называть меня Ренджун. Так что, мне взять тебя?       Одна мысль об этом привела Джено в блаженство — он судорожно закивал, и Ренджун издал смешок.       — Используй слова, детка, — напомнил он.       — Возьми меня, пожалуйста, — отчаянно заскулил Джено.       Кровь пульсировала в висках, а член в джинсах был до болезненного твёрдым.       — А ты разве заслужил этого? — ласкающие пальцы скользнули в пригласительно распахнутый рот.       Ренджун огладил чужой язык, и Джено тут же обхватил их губами.       — Хорошо, — выдохнул, наконец, профессор. — Думаю, ты заработал аванс за своё старание.       Он отодвинул в сторону Джено и прошёл к двери, закрыл её на ключ. В неровном грозовом свете гибкий силуэт Ренджуна казался инфернально прекрасным, и сердце Джено чуть не выпрыгнуло из груди.       Профессор Хуан подошёл к рабочему столу, открыл ящик и извлёк оттуда небольшую бутылочку смазки и презервативы — при взгляде на них Джено почувствовал, как забытая ревность просыпается в груди.       — Ренджун, — сказал он, на шатких ногах поднимаясь. — И много с кем ты спишь вот так?       Профессор ухмыльнулся. Взгляд его потяжелел.       — Ты будешь задавать вопросы?       В его тоне был подвох, и Джено опустил лицо вниз, ощущая давление. Он покачал головой, не в силах сказать и слова вслух, и Ренджун твёрдо ответил:       — Ты был слишком очевидным всё это время. В столовой, когда думал, что я не вижу, как ты на меня смотришь; в уборной, когда клеил мне пластыри; на наших сеансах. И я решил, что раз это может произойти, то пусть будет для тебя комфортным. А теперь раздевайся.       Его голос почти заглушился раскатом грома — Джено захлебнулся в этом властном, строгом тоне, плетью стегнувшем его. Торопливо он принялся стягивать одежду, замирая, когда остался в одном лишь белье. Внезапное смущение плеснуло обжигающим на щёки.       — Снимай всё, — профессор подошёл ближе, с явным интересом оглядывая подтянутую фигуру Джено. — Я хочу видеть тебя, детка.       Ощущая, как сердце бьется в горле, Джено зажмурился и стянул последний предмет одежды.       Стоять вот так, абсолютно обнаженным в кабинете профессора Хуана, когда тот — полностью одетый — смотрит внимательно и жарко, было невероятно возбуждающе.       — Ты такой красивый, — похвалил его Ренджун. — Такой сладкий, хороший мальчик для меня.       Джено заскулил, когда профессор коснулся рукой его шеи, пустил пальцы скользнуть вниз, очертив сосок и приласкав вжимающийся от удовольствия живот.       — Какой громкий, — Ренджун подошёл вплотную, двумя руками притянул Джено ближе. — Стоит ли мне поцеловать тебя? Ты хочешь поцелуй, Джено?       — Поцелуй меня, пожалуйста, я буду хорошим, — его слова утонули в жадном прикосновении чужих губ.       Ренджун втянул в рот его нижнюю губу, нежно прихватил её зубами, а потом прикоснулся к его языку, втягивая во влажную теплоту, сладко застонал, и Джено почувствовал, что этот звук разрушает его, крошит на мелкие кусочки.       Ренджун потянул его на себя, развернул, заставляя упереться грудью в стол, и в глазах Джено потемнело от осознания того, что должно было вот-вот произойти.       Два пальца, смазанных скользким, легко вошли — Джено пытался растягивать себя как-то в ванной, после того, как сон о сексе с профессором приснился ему впервые. Ничего особенного приятного тогда не было, но сейчас, когда он знал, кто и зачем делает это, никак не смог сдержать шумного стона.       — Какой бесстыдный, — цокнул Ренджун. — Я говорил, что ты слишком громкий.       Голос его прозвучал совсем рядом, и когда Джено открыл глаза, увидел, что профессор внимательно следит за выражением его лица, ловит каждую эмоцию, размеренно двигая пальцами — и снова застонал, не в силах сдержаться.       — Когда мы будем у меня, будешь стонать так громко, как только сможешь, — жарко шепнул Ренджун ему прямо в губы, добавляя палец. — А теперь будь потише, детка.       Но Джено не мог быть тише.       Обжигающее удовольствие плескалось внутри от каждого движения профессора, и крики сами собой рвались изо рта, и Джено почувствовал, что уже близок.       — Пожалуйста, возьми меня, — заскулил он, беспомощно цепляясь пальцами за раскиданные по столу бумаги. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я сейчас кончу!       Его мольба была прервана ренджуновым стоном — тихим, интимным.       — Ты меня с ума сводишь, — дрожащими пальцами профессор открыл презерватив, раскатал его по длине. — Смотри, ты сам напросился, — и толкнулся медленно внутрь.       Джено почувствовал, что он распадается на части. Эта боль была сладкой, мешающейся с бьющим по нервам удовольствием — оглушительным, громким и ярким. Нетерпеливо он подался назад, и Ренджун двинул бедрами раз, другой и третий тягуче, размеренно, и Джено плаксиво захныкал.       Ему всё ещё было мало, так ужасающе мало!.. Он снова двинулся назад, насаживаясь на длину и выпуская звонкий чувственный стон, и Ренджун потянул его за волосы, а потом скользнул ниже — пальцы его левой руки плотно сомкнулись на дженовых губах.       — Тише, — выдохнул он хрипло на ухо. — Тише, сладкий. Или ты хочешь, чтобы все вокруг знали, как хорошо я беру тебя?       Джено не сдержал сдавленного стона, сжимаясь вокруг члена. Удовольствие было невыносимым, пульс шарашил под сотню.       — Так тебе нравится это? Нравится, что все могут услышать, какая ты хорошая шлюшка для меня? — Ренджун накрыл его собой, начиная резко, быстро толкаться, обхватил чужое возбуждение, ритмично задвигал рукой, и Джено почувствовал, что совсем близок к оргазму.       Отчаянно он заскулил, закатывая глаза — Ренджун сделал несколько особенно сильных толчков, попадая по сладкой точке внутри, и Джено провалился в горячую бездну наслаждения, ощущая, как Ренджун стонет, кончая в него.       Гроза за окном потихоньку стихала, как успокаивалось сердце Джено.       — Давай, малыш, — сказал профессор, осторожно помогая ему перевернуться. — Мы вытрем тебя, — он мягко улыбнулся, втягивая Джено в ленивый, нежный поцелуй.       Уютная темнота, гаснущие вспышки молний и отдаленные раскаты грома — стихия отступала, оставляя после себя мирный и тёплый сентябрьский дождь, воздух, наполненный озоном и влагой, ароматом зелени, земли и типографской краски. Мокрые бумаги с психологическими тестами разлетелись по кабинету, и Джено задумчиво уставился на них.       В сердце у него была безмятежность.       — Нет, ну ты прикинь, — Джемин сцапал его за рукав на первой же паре, и Джено вынырнул из блаженной неги воспоминаний о прошлом вечере, чтобы с неудовольствием поглядеть на друга.       — Да что? — сказал он, прячась за тетрадкой.       Они как всегда уселись на галёрке, и могли тихо переговариваться.       — Там на лестнице был не профессор Хуан, а какая-то парочка. Их спалили по камерам, и теперь исключают!       — Ты же говорил, что сам видел, что это был он, — улыбнулся Джено, ощущая, как последние нити напряжения отпускают его.       Не то, чтобы он сильно волновался: Ренджун дал ему свой телефон, а ещё ужасно милым, неуверенным тоном назначил свидание на выходных.       «Хочу угостить своего парня фирменной пастой», — подмигнул он краснеющему и разразившемуся тирадой восторженных согласий Джено. — «Так что на выходных освободи для меня время».       Сегодня у них должен был состояться ещё один сеанс, и Джено уже предвкушал, как будет целовать Ренджуна, пока губы не начнут болеть — долго, медленно, сжимая тонкий торс профессора в объятиях. Может, потом он снова позволит ему сделать что-то не очень приличное? Или это придется отложить до выходных?       Хотелось всего и много, и Джено не знал, как сможет дожить до субботы без опьяняющих касаний.       Он погрузился в эти счастливые мысли так глубоко, что вздрогнул, когда Джемин рядом негромко вздохнул.       — Эх, значит, профессор Хуан не гей. А он горячий! Такой милый, но есть в нём будто бы, знаешь, такая загадочная вторая сторона. Я думал подкатить к нему, — друг откинулся на сидении, задумчиво уставился в потолок. — Может, всё равно попытаться?       — Только попробуй, — рык вырвался из Джено помимо воли, и все в аудитории на них обернулись.       Почему-то мягкость, нежная податливость и уступчивость Джено распространялась только на одного крайне привлекательного профессора психологии.       В остальном он оставался привычным собой: жутким собственником, готовым за любимого человека рвать зубами.