Грязь.

Он мутной дымкой на кожу стертую ладоней Ложится, не скрывая плач Ответь мне тот, кто не вкусил запретной воли, Он жертва или мой палач?

— Не стоит. Ладонь и не задерживается. — У меня никого не было шесть лет. — И что? — Трахать кровавое месиво не так уж приятно. Сквозь завесу часто-часто бьющих по кафелю капель скрип чужих зубов, резко выдыхаемый воздух можно было принять за смешок. Багровый знал, что ошибался. Животного страха не это не убавило. — Ты это делал? Кимбли может слышать хруст собственных отончавших костей. Руки сжались на бёдрах с предостерегающей угрозой — словно повод для ярости был реален. — Если я отвечу положительно, это зачтётся к списку моих грехов? Встревоженного подозрения в глазах цвета ненависти не избежать. Молчание. Капли. Багровый мог бы рассмеяться — не только сквозная рана препятствовала. Капли. — Если я скажу, что твой поганый народ приятно только убивать. Вопрос задыхается в глотке. Бок пронзает стрелой резкой боли — порывистость движения явно сдерживали, словно из жалости, однако это не помогло. В кожу впились сильнее. — Сукин сын. Губы Кимбли изгибаются в агонии. В ответ он даже не шипит — взамен шипит в сознании горячая кровавая пелена. Рана грозила открыться, зрачки сузились в короткую точку, когда руки неосознанно, неосторожно сжались у рваных краёв. — Лжёшь. Будто убеждал он только себя. До слуха Багрового не доходило ни внятного звука — бой капель, грозивший в бессознательности стать грохотом пушек из занесённых песком воспоминаний. Кимбли нашёл силы взглянуть исподлобья, загнано и с жутким отсутствием бледной усмешки. — Если и взаправду, это не оправдывает тебя... мститель чертов. — хмыкает с проблеском былой заносчивости, что заставляет на долю секунды Шрама насторожиться о скрытом козыре. Зря. Какой глупец. Наивность — делить на чёрное и белое, — и красть для себя одеяние светлое. В конце всё идут в багровых лужах — жизни отнятые помнишь лишь ты, и они видятся равно погаными. Глупо ожидать большего от мужчины со смертельной раной и чем-то безнадёжном за душой в тёмной тюремной комнате. Кимбли теряет равновесие, стучит тупо затылком о стену. И остаётся в сознании. — Грязные ишварцы меня не интересуют. Руки, что потянулись к кровавым каплям на кривых устах, кажутся последним, что суждено увидеть. Багровый хмыкает в ледяной темноте, окутавшей зрачки.