Юкими

Юнциню не нравится в Ямато — после его поднебесной родины «страна карликов» кажется убогой и отсталой, с угрюмыми людьми и уродливыми дворцами, продуваемыми всеми ветрами. Даже прибыть сюда оказалось неприятным приключением — корабль попал в сильный шторм и Юнциню до сих пор кажется, что его чрево полно морской воды, настолько сильно они все приблизились к смерти прежде, чем узрели негостеприимные чуждые берега. И с того самого дня, как Юнцинь ступил на этот берег, он почти не видел в этой стране солнца. Только лишь дожди да серые клубящиеся тучи, словно бы яматоская богиня-покровительница не считает его достойным созерцать её лик. Юнцинь до сих пор не знает, если честно, зачем Его величество в числе прочего посольства направил сюда именно его. Посланник при дворе Ямато — должность, конечно, не для слабых духом и разумом, и Юнцинь польщён таким знаком внимания, но слишком уж странно, что избрали именно его, не так давно сдавшего экзамен на ранг и только в силу этакого «повышения» одарённого почётной должностью. Возможно, похлопотали его родственники по линии матери — куда более знатной, нежели её супруг — но, так или иначе, Юнцинь чувствует, что его это давит. Точно его отправили в ссылку, умирать на чужбине с глаз долой. Он не позволяет, конечно же, этим мыслям полностью завоёвывать его разум — потому, что в таком случае он и правда погибнет. Провалится, не оправдает оказанного ему доверия, и где — на глазах воинственно настроенных чужаков. Которые потерпели поражение от военных сил императора, но по-прежнему остаются достаточно опасным противником, накалять отношения с которым всё же было бы неблагоразумно. Хотя, с некоторым весельем думает Юнцинь, возможно отправили именно меня потому, что я непревзойдённый мастер держать лицо. Гордыня вещь постыдная, но ведь он и не гордится вовсе, только лишь смиренно принимает, как другие сравнивают его с «лисицей в цветах» и с «кошкой, достигшей просветления». Вот и здесь — он улыбается и почтительно опускает ресницы, склоняясь в едва заметном изящном поклоне перед правителем Ямато, ничем не выдавая своей неприязни и своего презрения ко всему, что его окружает. Двор в Ямато тоже унылый и блёклый по сравнению с великолепной Чанъанью. Здесь, конечно, пытаются следовать придворному этикету, ведут беседы и даже сочиняют стихи (Юнцинь слышал, что даже сам правитель неплох в этом, но пока не стал свидетелем чего-то, что могло бы подтвердить или опровергнуть эти слухи), но всё же это казалось лишь тенью. Юнцинь сам себе кажется глупой птицей, попавшей в силки охотника и теперь вынужденной жить в клетке, причём даже не золотой, а грубой железной. В этой клетке Юнциню совсем не хочется петь. Он учтиво обсуждает свои наблюдения с посланником и вместе с его донесением шлёт в столицу весточку родным, втайне надеясь, что ответ придёт как можно скорее. Ответ и повеление возвращаться назад в столицу. Но пока этого не случилось, Юнциню приходится выживать здесь. И пытаться найти для себя хоть что-то, что могло бы отвлечь его, привлечь его взор. Он надеется, что таковыми станут последние родственники вана побеждённой Пэкче, тем более что у них всех есть приказ наблюдать за ними и удостовериться, что они не подстрекают Ямато к новой войне. Вот только брат вана Пуё Пхуна, кажется, готов полностью отказаться от своего наследия: он уже носит одежду Ямато и пытается говорить на их языке, выслуживаясь перед правителем, который уже пожаловал ему придворное звание. А единственный сын вана, который избежал участи оказаться в руках врага, кажется, избирает совсем другую тактику, но это всё так же не оставляет Юнциню ни единой попытки приблизиться к нему. Они с принцем Донёном ровесники — оба родились в последний зимний месяц в начале года Крысы. Правда, этот принц отличается от других своих братьев тем, что он не сын знатной супруги, а ребёнок любимой наложницы, да и не предназначен для военного дела, именно поэтому и остался здесь после того, как Пуё Пхун вернулся на родину. Донён знает: он не имеет никаких прав на престол даже если попытается обрести поддержку, поэтому ведёт себя тихо и скромно, но когда Юнцинь смотрит на его лицо — благородное, мрачное, с большими задумчивыми глазами и выразительным ртом — то почему-то не может избавиться от мысли о том, что принца его положение совсем не устраивает. Что будь его воля — и он с радостью окунулся бы в бурное море политики. Юнцинь наслышан, что принц Донён начитан, обладает изящным почерком, сочиняет стихотворения, играет на флейте ди и аджэн, любит шашки Ици. Но приблизиться ему не позволяют буквально с первого дня — Юнцинь, кажется, до сих пор чувствует мурашки, пробежавшие по его спине от холодного взгляда принца, который бросил ему пылкое «я не веду велеречивых разговоров с теми, кто лишил меня родины». Он не настаивает — по крайней мере, пока — однако взгляд каждый раз сам собой цепляется за высокую фигуру с прямой осанкой и длинные светло-пурпурные рукава чужого одеяния. Однако, возможно, чуждая земля и её столь же чуждые боги всё же оказывают Юнциню некоторое покровительство, так как в итоге посылают ему его. Юнцинь замечает его не сразу — этот человек только формально является придворным и определённо не состоит на чиновничьей службе, хоть и вхож во дворец. К тому времени Юнцинь уже даже привыкает к этому месту — к его грубоватой простоте, к серой погоде, которая из осени переходит в зиму, к странной пище, состоящей в основном из риса и рыбы с неведомыми острыми специями, к косым взглядам яматоских придворных и их лживым улыбкам и порой бесцеремонным вопросам — пусть даже и скуку это совершенно не развеивает. Но здесь жить можно, успокаивает он себя в попытках усмирить свою неукротимую натуру и обжигающее ожидание возвращения. В тот день как раз выпадает первый снег, и Юнцинь выходит поздно вечером в сад, расположенный во внутреннем дворе. Он любуется белыми холодными хлопьями, падающими с мутного иссиня-чёрного неба, и в какой-то момент внезапно замечает чью-то фигуру, мелькнувшую в неверном свете факелов на галерее напротив. — Кто здесь? — чужие слова по-прежнему даются с трудом. Юнцинь гордится своим талантом к изучению наречий других стран, но язык Ямато твёрже и по-своему непостоянен. Обычно приходится пользоваться услугами переводчика — как раз-таки бывшего подданного Пэкче — но прямо сейчас он совсем один. Возможно, некстати мелькает в его мыслях, это очень удобный момент для избавления от приближённого посланника, свидетелей нет и некого будет обвинить. Однако проходит мгновение, второе — и ничего. Юнциню уже кажется, будто ему почудилась эта неведомая тень, но стоит ему только отвернуться, как он слышит звук шагов. Незнакомец и правда напоминает тень или какого-нибудь местного духа — его выдают лишь следы на снегу, но не более. Юнцинь чуть хмурится, пытаясь разглядеть — длинная белая одежда, вышитая алым шёлком, мелодично позвякивающие на поясе бубенчики, горделивая фигура и изящная походка, его новый знакомый кажется кем-то благородным, но всё же он неуловимо не похож на одного из здешних аристократов. — Простите, что напугал вас, — а ещё у незнакомца красивый мягкий голос, певучий такой, словно у какого-то священнослужителя. И лицо — когда он, наконец, останавливается за несколько шагов до, Юнцинь может увидеть: человек перед ним очень красив. Длинные, небрежно перевязанные чёрные волосы, падающие из-под высокого головного убора и лежащие на плече; подведённые сурьмой глаза и чёткие черты лица невольно притягивают взгляд, но главное, на что Юнцинь обращает внимание — это на то, что в незнакомце есть что-то лукавое, хищное в его едва заметной усмешке и пристальном взгляде тёмно-карих глаз. А ещё в этом человеке чувствуется какая-то неведомая сила. — Вы не испугали меня, хотя это было не совсем учтиво — подкрадываться вот так, исподтишка, — Юнцинь старается вести себя как обычно, но в его голос сами собой вплетаются игривые нотки. Он называет это «проснувшейся лисой». — Я уж было подумал, что вы какой-то дух. Уголок губ незнакомца чуть изгибаются, отчего усмешка кажется кривой и чуточку недоброй, острой как кинжал. — О нет, я всего лишь человек. Человек, который разговаривает с духами. Юньцинь выдыхает короткое «о». Он уже слышал о придворных заклинателях, но прежде никогда не сталкивался ни с одним из них. Слышал он и о том, кто не так давно вошёл во дворец и был самым молодым из них всех, но определённо одним из самых талантливых. Говорили, что его предсказания пугающе точны, почти как у какого-то там уважаемого принца прошлого, и что никто другой не может быть настолько же угоден ками. При дворе в Чанъани также были подобные люди, но Юнцинь привык к тому, что предсказатели обычно немолоды и сыплют множеством непонятных слов прежде, чем выдают нечто максимально расплывчатое, которое можно понимать двояко. Интересно, думает Юнцинь рассеянно, этот самый заклинатель выражается так же затейливо? — Накамото-но-Юта, к вашим услугам, — тот кланяется очень изящно, складывая руки на груди, и Юнцинь только сейчас замечает свободно свисающие с чужого запястья чётки. Среди множества светлых бусин, выточенных из мерцающего камня, алеет одна-единственная красная, того же цвета, что и кисти. — А вы ведь посланник из Чанъани? — О нет, — Юнцинь фыркает едва слышно и чуть опускает подбородок в ответном жесте вежливости. — Я всего лишь один из его свиты. Мой ранг и мой возраст не позволяет напрямую представлять волю Его величества. Но, думаю, вы это и так знаете. Пробный выстрел, как говорится — если слухи о вашем таланте верны, словно бы добавляет Юнцинь, и это звучит как издёвка, но в лице заклинателя ничего не меняется, он остаётся спокойным, точно недоверие к его способностям его никак не волнует. — Что вы, откуда мне знать такие подробности, — слышит Юнцинь и понимает, что ему ответили тем же. Юнцинь понимает, что заклинатель, кажется, и вправду замечает куда больше, чем кто-либо другой. — Так что же вы забыли здесь, господин посланник? Юнцинь не поправляет его и просто пожимает плечами. Его ханьфу достаточно плотное для того, чтобы сохранить тепло, но даже так уже становится несколько зябко. Стынут ладони, которыми он всего лишь несколько мгновений назад ловил белые хлопья. — Я впервые вижу такой крупный снег, — легко объясняет он. — Поэтому и вышел полюбоваться на него. Заклинатель понимающе кивает, и Юнцинь слышит призрачный, словно бы потусторонний звон бубенцов. — Должно быть, вы не знаете, но у нас есть что-то вроде традиции — любоваться свежевыпавшим снегом, — Юнцинь не знает того слова, которое слышит следующим, и это почему-то его беспокоит. Он не любит не понимать. — Так что, кажется, вы наконец-то начинаете привыкать к Ямато. — Возможно вы правы, — легко соглашается Юнцинь, не чувствуя ни капли подобного. — Но возможно, мне просто захотелось увидеть что-то новое. Заклинатель понимающе кивает и отворачивается, так, что можно разглядеть его профиль — чёткий, красивый, точно у древней скульптуры. Тени от пляшущего пламени факелов скользят по его лицу, углубляя черты, и тени эти кажутся живыми, будто целующими чужую кожу. Юнцинь не понимает, почему он не может отвести взгляд от этого зрелища. Не может — да и не хочет тоже. — Вам лучше зайти внутрь, — произносит заклинатель наконец. Он по-прежнему не оборачивается, словно смотреть на Юнциня не хочет. Не хочет — или боится. — Иначе вами может завладеть зимняя лихорадка, и неизвестно, удастся ли изгнать её. Юнциню хочется возразить, что он не слаб и не хочет, чтобы с ним обращались как с хрупкой вещью, но прямо сейчас лгать не выйдет — он уже почти не чувствует рук и ног, и ничего так сильно не желает, как сесть у жаровни и потребовать у слуги горячего чая. — Но разве вы сами этой лихорадки не боитесь? — всё же спрашивает он, слишком упрямый, чтобы легко отступить. Заклинатель пожимает плечами, и уголок его губ снова изгибается в насмешке. Он поднимает ладони и позволяет снежинкам опуститься на них и растаять. — Моя сила греет меня. Юнциню хочется фыркнуть, назвать его обманщиком и шарлатаном, который может задурить разве что невежественных простолюдинов, но вместо этого он разворачивается и удаляется прочь, назад в тёплые комнаты дворца. Белую гладь поверх по-прежнему зелёной травы нарушать следами даже как-то жаль, но прямо сейчас Юнциню не до эстетики. Уже ступив на террасу, он оглядывается — и обнаруживает, что заклинатель исчез, точно испарился в воздухе, точно его и не существовало никогда. Женщина из местных, прислуживающая им, почтительно показывает на комнату, предлагая ему поскорее войти туда, и Юнцинь одно долгое мгновение всерьёз раздумывает: не спросить ли у неё, видела она или нет. Он отказывается от этой мысли, не желая показаться глупым перед этой чужеземкой, которая наверняка судачит о нём с другими служительницами. Но забыть о заклинателе не может всё равно. В следующий раз они встречаются при дворе — на празднике, который устраивают по случаю именин кого-то из правящей семьи. Юнцинь рассеянно прислушивается к наполовину непонятной для него речи, вежливо улыбается и кивает, но ему невыразимо скучно. Эту скуку не развеивает ничто — ни «изысканные» блюда по рецепту Поднебесной, ни рисовая водка, которую также пьют здесь крохотными чашечками, ни немного грустная мелодия, которую наигрывает одна из дочерей императора Ямато на здешнем инструменте под названием кото, ни местные танцы, которые пусть и были исполнены с большим изяществом, но всё же намного уступают тем, что Юнцинь видел в Чанъани. Он и сам неплохо танцует и, возможно, он даже мог бы продемонстрировать это собравшимся гостям, но, думает Юнцинь, ему не стоит выделяться и привлекать к себе особое внимание, если только, конечно, его не попросят напрямую. Неподалёку Юнцинь может видеть принца Донёна — столь же холодного и неприступного, как и обычно. Они встречаются взглядами, и принц отворачивается, скорбно поджимая губы — кажется, из всего посольства именно его, Юнциня, он выбрал своим кровным врагом, и Юнцинь, если честно, не понимает, почему. Возможно, в силу того, что только он пытается как-то заговорить, или в том, что они близки по возрасту. А ещё, думает Юнцинь, рождённые в год Крысы частенько соперничают друг с другом. Он хочет отвести взгляд, но не успевает, потому что по соседству с принцем он замечает заклинателя. Тот как раз смотрит на него — чуть наклонив подбородок, прямо и немигающе, словно пытаясь пронзить взглядом насквозь, и Юнцинь чувствует холодок, пробежавший по его спине и отозвавшийся странным жаром где-то в груди. Почему же вы так смотрите на меня, хочется сказать ему, что же вы обо мне такого знаете. Он наблюдает, как заклинатель наполняет чашу принца и что-то говорит ему, а тот хмурится и чересчур резко кивает головой. Юнцинь хмурится — почему-то мысль о том, что эти двое могут быть близки, ему не нравится, — но после один из аристократов Ямато, сидящий справа от него, задаёт какой-то вопрос, и приходится отвернуться. Юнцинь с трудом продирается сквозь незнакомые слова, нейтрально улыбаясь, но мысли его, наверное, впервые не на земле любимой родины. Они сталкиваются на террасе позже — и Юнцинь жестом отпускает своего переводчика, смело встречая чужой взгляд. Почему-то ему не хочется делить этот разговор с кем-то посторонним, даже если он не сможет чего-то понять или правильно выразить свои мысли. — И как вы находите празднества у нас, в Ямато? — интересуется заклинатель. Он сейчас не усмехается, лишь смотрит внимательно, и есть в его фигуре что-то напряжённое, как у стрелы перед полётом. Юнцинь невольно облизывает губы прежде, чем ответить вежливое: — Оно было весьма изысканным… — он хочет добавить ещё что-нибудь, какую-то безликую похвалу, но ему не позволяют это сделать, потому что заклинатель обрывает его достаточно резко. — Должно быть, при дворе вашего императора это высоко ценится. Его тон звучит дерзко и совершенно неучтиво, и Юнцинь, наверное, разозлился бы, но он просто слишком сбит с толку. Настолько, что даже переспрашивает: — Что именно? — Это, — глаза заклинателя становятся холодными, точно кусочки льда. Кажется, что он чем-то недоволен и пытается это скрыть. — Ложь. Юнцинь теряется ещё сильнее. Нет, он не спорит, что очень во многом привирает, но всё-таки чтобы вот так, напрямую назвать его лжецом… этому человеку неведомы правила приличия? — А вы… — горло перехватывает, и Юнцинь подносит к губам рукав, чтобы прикрыть тихое покашливание. — Вы, значит, всегда говорите только правду? Между ними воцаряется молчание — кажется, будто всё вокруг замерло в ожидании ответа. Заклинатель хмурится, его ладони сжимаются в кулаки, а плечи непримиримо приподнимаются. Но потом он отвечает неожиданно спокойно, словно это и не он вот совсем недавно обжигал холодом. — Человек за всю свою жизнь то и дело оказывается перед необходимостью скрывать правду. Но вы… вы не просто скрываете. Вы, кажется, уже утонули в этой лжи. Юнциню хочется возразить «а какое вам вообще дело до этого», но он сдерживается, понимая, что его просто пытаются вывести из себя, заставить дать слабину и совершить ошибку. Будь он дома, в Чанъани, и это бы не задело его столь сильно, но здесь… он не имеет права опорочить себя. Не имеет права проиграть чужаку из, чего уж там скрывать, отсталой земли. — Так или иначе, но вы не думаете, что это, по меньшей мере, невежливо? — Юнцинь улыбается, но эта улыбка какая угодно, только не милая. Она призвана резать, как ножом, и дать понять, что запугать его не получится. — В чём же я, по-вашему, так сильно лгу? Или вы обычную учтивость приравниваете к лжи тоже? Наверное, думает Юнцинь, он всё же переоценил человека перед ним, поддался на загадочную ауру, точно мальчишка, раскрыв рот глазеющий на уличного фокусника-шарлатана. Не стоит вообще здесь кем-то интересоваться, грубая страна, грубые люди. — Учтивость учтивости рознь, — и снова эта кривая полуулыбка, снова этот шальной взгляд тёмных глаз, насмешливый и пронзительный одновременно. Сбивающий Юнциня с толку. — Но я сам не знаю, почему мне так хочется, чтобы вы были честны со мной. Может быть, это просто моя прихоть. А может, мне кажется, что вы куда выше этих условностей. Юнциню хочется спросить «да что вам в моей честности?». Юнциню хочется сказать, что даже если он сам опозорится, это никак не повлияет на настоящего посла, и его просто вышлют из свиты. Он раздражённо кусает губу и сильнее прячет замерзающие ладони в рукава ханьфу. — А вы не думаете, что мою честность нужно заслужить? Я совсем не знаю вас. Откуда я могу быть уверен, что вы не пытаетесь навредить мне — или через меня? Заклинатель отвечает коротким уважительным кивком, после чего неожиданно протягивает руку ладонью вверх. — Позволите вашу руку, господин посол? — Я не посол, — повторяет Юнцинь с нотками раздражения, но просьбу всё же исполняет. У заклинателя горячая рука и не слишком длинные пальцы с аккуратно подкрашенными хной ногтями, он сжимает совсем легонько и наклоняется, так низко, что у Юнциня почему-то трепещет сердце, точно в ожидании поцелуя, лёгкого, едва заметного, как прикосновение снежинки. Но его ладонь просто рассматривают, очень внимательно, после чего заклинатель выпрямляется и закрывает глаза, словно к чему-то прислушиваясь. Юнцинь смотрит на его лицо и испытывает слабую зависть — настолько красивым и безмятежным оно кажется. Точно статуя, думает он, неужели это… — Благодарю, — его ладонь выпускают внезапно, и Юнцинь растерянно моргает, снова чувствуя, будто он потерял некую нить. Заклинатель складывает руки и кланяется ему даже чуть ниже, чем, возможно, следовало бы, прежде чем делает шаг назад. Кажется, словно он пытается сбежать — только от чего? — и Юнцинь не может сдержаться: окликает, даже если не стоило бы. — Снова уходите? Так и не дадите мне возможность разгадать вас? Заклинатель изящно пожимает плечами и поправляет по-прежнему лежащие на его плече гладкие, блестящие волосы. — Если хотите, то вы всегда можете меня найти. Может быть, вы даже позволите мне заглянуть в вашу судьбу — потому, что то, что я вижу в вас, очень меня интригует — но я не стану настаивать. Однако говорят, что я достиг определённых высот в этом искусстве. Как нескромно, думает Юнцинь, но почему-то подобная похвальба не вызывает у него неприятия, как раз наоборот — хочется улыбнуться. Наверное, он и сделал бы так, но именно в этот момент он выхватывает взглядом чью-то фигуру, явно ожидающую заклинателя. И этот человек почему-то привлекает внимание, потому как он выделяется столь же сильно, как алый цветок камелии на белом снегу. Среднего роста, худощавый, с красивым точёным лицом, он выглядел бы как принц, если б не простая тёмная одежда. И если бы не то, что — Юнцинь готов поклясться в этом самим Буддой — он явно не уроженец Ямато. Он сам не знает, почему, но чувствует — с этим человеком явно что-то не чисто. А Юнцинь привык доверять своей интуиции, ведь она ещё никогда его не подводила. На следующий день после его вызывает к себе сам посол — Юнцинь почтительно кланяется вышестоящему чиновнику, который, к тому же, в отцы ему годится, и ждёт чего угодно, только не вопроса, чем же так привлёк его внимание этот заклинатель. — Вас видели вчера беседующими, — посол хмурит свои кустистые брови и нервно теребит рукав одеяния. Юнцинь же честно не понимает, почему тот так всполошился. — Тебе стоит быть осторожнее. — Со всем уважением, но в чём причина такого вашего беспокойства? — сдержаться не получается, и Юнцинь мысленно ругает себя за это. Теперь он навлечёт на себя ещё больше подозрений, и ради чего — ради пустого любопытства. — Просто мне этот человек показался любопытным. На празднике он шептался с тем самым принцем, заботы о котором вы поручили мне, поэтому я и решил попробовать свести знакомство. Но в итоге не узнал ничего — сей заклинатель лишь наслался мне своими услугами, не более. Не совсем ложь — скорее уж, немного недоговоренного, но всё во благо. Юнцинь усмехается про себя, думая: заклинатель наверняка этого не одобрил бы. — То есть, ты думаешь, что он как-то связан с принцем? — посол по-прежнему смотрит с недоверием, но Юнцинь видит, что уже посеял в нём семена сомнения. — Что ж, тогда поступай как знаешь. Но будь осторожнее, ходят слухи, что он хорош в тёмных искусствах. Юнцинь согласно кивает. — Мне тоже говорили об этом, но ведь слухи на то и слухи, чтобы относиться к ним с недоверием, разве не так? Юнцинь не хочет признавать, но в глубине души, ничуть не веря в то, что этот самый заклинатель действительно обладает некой магической силой, он всё же испытывает надежду на то, что сможет это узреть собственными глазами. Может быть, оттого, что и он сам связан с миром духов своей пусть тонкой, но всё же нитью. Ещё будучи ребёнком, Юнцинь попадается на глаза одному знаменитому даосскому монаху и до сих пор помнит, как тот трогал его грубой морщинистой ладонью за подбородок, пытливо вглядываясь в лицо. Помнит он и то, как монах говорит его отцу: в вашем сыне есть что-то нечистое, детёныш лисы, он пока спит, но когда-нибудь он проснётся и наделает много бед. Юнцинь до сих пор носит под одеждой амулет, оставленный тем монахом, вот только он совсем не уверен, что тот поможет, когда действительно придёт время. Интересно, сможет ли заклинатель увидеть это. Юнцинь сам не знает, почему, но от одних только мыслей о том, что кто-то увидит его греховную душу, в груди набухает что-то горячее, точно уголь, завёрнутый в тряпицу. Хочется ему узнать и прошлое того загадочного человека, которого он то и дело теперь видит рядом с заклинателем. Этот человек не похож на слугу — слишком благородная осанка, слишком неуклюжие пальцы, и Юнциню так сильно хочется разгадать все эти тайны, что он даже чувствует некоторую злость. Он по-прежнему не выносит Ямато, но, кажется, он начинает тонуть в том, что происходит здесь. Дом заклинателя оказывается неподалёку от дворца — скромное жилище с маленьким садом, хоть и обставленное с тем изяществом, которое только может позволить себе человек данного положения. Юнцинь замечает ширму с птицами, явно привезённую из Поднебесной, а ещё глиняную курительницу для благовоний работы какого-то мастера из Пэкче. Кажется, что в этом месте причудливо смешиваются совершенно несочетаемые вещи, и Юнцинь думает: интересно, а смогу ли вписаться в это всё я. Заклинатель радостно улыбается, встречая его — предлагает разделить с ним трапезу и отведать сакэ. Юнцинь вежливо принимает приглашение, пусть даже и совсем не притрагивается к еде и лишь смачивает губы о край маленькой чашечки. После этого он уже хочет сам было завести разговор, но его останавливают раньше. — Я знаю, зачем вы почтили меня своим визитом, — произносит заклинатель так спокойно и буднично, словно они навещают друг друга буквально каждый день. Юнцинь поднимает брови и не может сдержать недоверчивого фырканья — перед ним снова пытаются бахвалиться, или как? — Вот как? И что же, по-вашему, у меня за причина? Заклинатель медленно осушает свою чашечку, не отрывая от Юнциня глаз, и от этого взгляда у того по телу снова непонятная волна тепла и тревоги одновременно. — Вы хотите знать о своём будущем, — просто отвечает заклинатель, опуская чашку на столик и поправляя длинный рукав своего одеяния. — Точнее, о том, что с вами будет, если… Он не договаривает, но Юнцинь буквально нутром чует: этот человек знает. И неизвестно, испытывать от этого облегчение или наоборот. — Какой вид гадания вы предпочитаете? — нет, всё же говорить про облегчение явно рано, в глазах заклинателя снова пляшут смешинки, а усмешка не предвещает ничего хорошего. — По звёздам, по раковинам, по Книге перемен или, может быть, по черепашьему панцирю? Юнцинь сужает глаза, напрягаясь. Гадание по черепашьим панцирям — традиция Пэкче, и это снова напоминает о том замеченном им когда-то разговоре. И, непонятно почему, снова вызывает какое-то совершенно неприятное чувство. — Последний способ весьма любопытен, как я слышал, — Юнцинь знает, что безмятежности его улыбки сейчас позавидовал бы и сам Будда, он не позволяет никаким своим чувствам просочиться на его лицо или в голос. — Кто-то из приближённых принца Донёна научил вас? Мне показалось, вы весьма близки. Он не верит, если честно, что получится узнать что-либо, и заклинатель не разочаровывает его. — Я не думаю, что могу назвать себя приближённым к Его высочеству, хотя, боюсь, этим признанием я разочарую вас. Просто так уж вышло, что он обратился ко мне потому, что очень хотел узнать ответ на один вопрос. — И вы дали ему этот ответ? — Юнцинь напрягается сильнее и невольно облизывает губы. Возможно, ему всё же удастся что-то узнать… — Дал, — кивает заклинатель и тянется к бутылочке, чтобы вновь наполнить их чаши. — Но вам я его дать не могу. Я должен хранить тайны тех, кто приходит ко мне за помощью. Юнцинь решает промолчать. Что ж, он уважает такое решение — должно быть, поэтому этому заклинателю так верят при его чересчур юном возрасте — но всё же досаду внутри скрыть очень трудно. Юнцинь ненавидит проигрывать. Разве что… — Тогда, может быть, вы и мне тоже дадите ответ? — произносит он вместо этого, и заклинатель несколько мгновений — настолько долгих, что Юнцинь, кажется, может слышать несколько раз стук собственного сердца — просто смотрит ему в глаза прежде, чем легко, плавно подняться на ноги. — Если вы дадите мне немного времени… Он возвращается с плетёной корзиной, полной маленьких белых раковин — они отполированы и издают мелодичное постукивание, ударяясь своими боками друг о друга. Юнцинь, кажется, глядит на них с чересчур осязаемым любопытством, потому что заклинатель поясняет: — Ками говорят со мной через них охотно потому, что моя душа связана с морем. И очень многое я в этой жизни обрёл через воду. — Правда? — Юнцинь сам не понимает, зачем спрашивает это, и получает в награду чуть более открытую улыбку. — Все мы рождены благодаря воде. Но мне, например, вода принесла также друга — должно быть, вы помните человека, который иногда сопровождает меня. Я нашёл его выброшенным на берег в остатках лодки и сначала думал, что он уже мёртв, так как он был совершенно синим и не дышал. Я собирался похоронить его, чтобы морские ками не разгневались и не превратили его в чудовище, но стоило мне коснуться его, как он пошевелился и изо рта его пошла вода. Юнцинь сначала не понимает, зачем ему вообще рассказывают эту историю, пока не осознаёт внезапно: это ведь о том самом незнакомце в тёмных одеяниях! — Значит, море даровало вам друга, — осторожно произносит он и прикрывается рукавом, боясь, как бы дрогнувшие в предвкушении губы не выдали его. — Но откуда же оно принесло его? — Из Пэкче, — спокойно отвечает заклинатель, опуская ладонь в раковины и вороша их. — Ещё один несчастный беглец, который не может вернуться на родину. — Вот как… — Юнцинь уже не может унять своё любопытство. — Но почему же он до сих пор под вашим покровительством, а не под защитой принца или его дяди? Заклинатель качает головой, и на его лице появляется непонятная грусть. — Мой друг слишком скорбит о случившемся с его страной и поэтому стыдится показываться на глаза принцу. Говорит, что ощущает себя предателем потому, что выжил. Юнциню что-то в этой истории кажется слишком уж подозрительным и неправдоподобным, но он решает пока что не задавать других вопросов об этом. Тем более, что заклинатель просит его задать совсем другой вопрос — тот, который сейчас сильнее всего интересует. Юнцинь задумывается на мгновение, а потом чётко произносит в мыслях то самое заветное «приведётся ли мне возможность сблизиться с принцем». Лиса внутри может проспать ещё какое-то время, а вот невыполнение приказа вышестоящего чиновника — это уже куда страшнее. Заклинатель вновь перемешивает раковины и шепчет что-то одними губами — слова, Юнциню не понятные, должно быть, на каком-то из древних наречий — и горстью выбрасывает на светлую циновку перед ним. Его движения точны и одновременно удивительно изящны. Раковины рассыпаются, кажется, случайно — Юнцинь не понимает, что вообще можно увидеть в их расположении, но заклинатель видит. Он на мгновение хмурит лоб, чуть наклоняя голову и не сводя взгляда с блестящих ракушьих спинок, а потом едва заметно усмехается. — Кажется, ками благосклонны к вам, господин посол. Потому, что ответ на ваш вопрос утвердительный. «Совсем скоро, — говорят они, — вам просто стоит набраться терпения и не упустить подходящую возможность». Юнцинь недоверчиво сужает глаза и постукивает пальцем по подбородку. — Какой полный ответ вы мне дали, — фыркает он наконец. — А я слышал, что обычно гадатели только и могут, что ответить «да» или «нет». — Возможно, всё дело в том, что я и не совсем гадатель. Я говорю с ками и другими духами, так же, как это делали многие мои предки до меня. Именно поэтому они открывают мне чуть больше, чем остальным. Заклинатель убирает раковины обратно в корзину. Он не смотрит на Юнциня, а тот не может отвести взгляда от его лица. Он почти сразу начинает собираться назад — что-то между ними неуловимо меняется и почему-то Юнциня пугает; он не готов пока открываться и не хочет, чтобы заклинатель сделал это — снял с него все лишние покровы и добрался до спящего, точно куколка шелкопряда в коконе, лисёнка внутри. Юнцинь боится быть слишком очарованным человеком перед ним, потому что знает: ни к чему хорошему его это не приведёт. Он встречается с тем, кого принесло море, возле выхода — тот смотрит на него мрачно и напряжённо, и Юнцинь может поклясться: он видит в чужих глазах страх. А ещё — чужие черты вблизи кажутся ещё более прекрасными. Не будь заклинатель так уверен, Юнцинь мог бы даже осведомиться, что вдруг это не подарок морских богов, а кто-то из их числа. Говорят же, что море населено различными существами, которые завлекают людей в свои сети. Сначала он просто хочет пройти мимо, но потом в голове словно бы звучит голос заклинателя о «не упустить подходящую возможность», и Юнцинь замирает на месте, осторожно поворачиваясь и едва заметно кивая человеку. Он всё ещё уверен — перед ним не простолюдин — так что не считает свою вежливость излишней. Жаль вот только, что языком Пэкче он не владеет, поэтому только и надеется, что за пребывание здесь этот гость тоже местному наречию подучился. — Господин заклинатель рассказал мне о вас… — Юнцинь делает заминку, потому что имени он так и не узнал. — Я сожалею о том бедствии, что постигло вас. — Моё имя Тэён, господин, и недостойный я очень благодарен вам за ваше участие, — человек кланяется изящно и учтиво, как тот, в кого с детства эти манеры вбивали. У него низкий голос и ощутимый акцент, как у любого иноземца. — Но я не заслуживаю вашего внимания. Простите. Он кланяется ещё раз и поспешно скрывается в доме, а Юнцинь возвращается во дворец в глубокой задумчивости. Он чувствует: здесь что-то не так. И в ту же ночь, к тому же, видит странный сон: себя самого, но в чужом теле, маленьком, лёгком, проворном и пушистом. Юнцинь бьётся и не может произнести ни слова — он может только бежать, бежать и стремиться на чужой зов, который звенит неведомой музыкой в его голове. Он просыпается в холодном поту, и с одним лишь чётким воспоминанием: о знакомых руках с подкрашенными ногтями и висящими на запястье чётками, которые нежно гладили лисью морду. Юнцинь думает: будь я хоть чуточку более суеверен, решил бы, что меня пытаются околдовать. Свести с ума, заставить… а что, собственно, заставить? Он всего лишь пешка и через него вряд ли можно на что-то воздействовать. Он улыбается заклинателю, когда сталкивается с ним вновь, но в его разуме до сих пор бьётся это пугающее желание — чтобы те самые руки коснулись его в реальности. Правда, что будет потом, Юнцинь понятия не имеет. И, кажется, эти самые неведомые «ками» Ямато и вправду благосклонны к нему, потому что вскоре колесо его судьбы начинает вращаться в нужную ему сторону. Всё начинается с того, что переводчик внезапно просит о разговоре наедине — Юнцинь непонимающе хмурится, но всё же жестом отпускает слуг, чтобы их оставили одних. Сначала переводчик молчит, нервно жуя губу, и только потом шёпотом произносит: — Тот человек, что по пятам следует за заклинателем… он не тот, за кого себя выдаёт. Юнцинь сначала усмехается только — это слишком похоже на то, что ему говорят те слова, которые он хотел бы слышать. Но переводчик настаивает — он уверен, потому что хорошо помнит этого человека. И то, что он вовсе не из Пэкче, а из Силлы — младший сын одного из семейств «священной кости», не больше не меньше. И готов даже поклясться в этом, если потребуется. Юнцинь его понимает — ненависть к силлцам теперь у жителей Пэкче в крови. Это знание очень важно, осталось только понять, как можно воспользоваться им во благо себя — и во благо Поднебесной. Наверное, стоило бы даже уведомить господина посла, но Юнцинь совсем не торопится это делать. И даже требует от переводчика пока что держать язык за зубами — конечно, за дополнительную плату. Юнцинь знает, что должен делать, но всё же, почему-то, сначала хочет совершить совсем другой поступок. Вполне возможно, что далеко не самый умный, но почему-то — он сам не до конца понимает причину — очень важный. Он посещает дом заклинателя поздно вечером — когда уже зажигают фонари и в небе светят первые звёзды. Тут темно и тихо — Юнцинь так и замирает в той комнате, куда его проводят, и сначала думает, что это похоже на какую-то ловушку. Но потом… потом он слышит внезапно звуки кото и, осторожно ступая, бредёт в их направлении. Заклинатель сидит перед раздвинутыми шоджи — так, кажется, называются эти бумажные перегородки — в сад, и перед ним действительно лежит инструмент, струны которого он лениво пощипывает. Тихие, мелодичные звуки, кажется, отражаются от ночного неба, и Юнцинь несколько мгновений просто растворяется в них, глядя на как будто бы мерцающую в неверном сиянии свеч фигуру. Заклинатель сейчас сам кажется неким духом или божеством, пожелавшим ступить на землю и поселиться среди людей. — Я ждал вас, — Юнцинь вздрагивает от негромкого звука чужого голоса и взгляда, который каким-то непостижимым образом оказывается вдруг на него обращён. — Пожалуйста, присядьте, разделите со мной этот вечер. Мне показалось, что сегодня снег особенно хорош для того, чтобы полюбоваться им. Юнцинь садится рядом — и рядом с заклинателем, и рядом с наполненной тлеющими углями жаровней, он выбирает место придирчиво и аккуратно одновременно. А ещё — решает не спрашивать о том, почему же его ждали. Должно быть, снова эти его «ками» поведали о приходе гостя. — Сегодня я пришёл не для того, чтобы гадать, — Юнцинь начинает с правды: он, кажется, слишком взволнован для так любимых им игр. — Я хотел лишь спросить… вы ведь знаете, что друг, которого принесло вам море, вовсе не из Пэкче? Вы так спокойно покрываете шпиона Силлы, а кто знает, какой именно вред он может принести… — Я знаю, кто Тэён на самом деле, вы правы, — снова эта кривая улыбка и насмешливый взгляд, которые режут Юнциня в самое сердце. — Но вы ошибаетесь: он не шпион. Он точно так же не может вернуться на свою родину, как и любой, кто прибыл сюда из Пэкче. Поэтому я и помогаю ему. — Но ведь он не невинный, — отмечает Юнцинь. — Он также сражался в той битве и убивал людей Пэкче. — А вы представитель той страны, что оказала в этом военную помощь, — голос заклинателя становится резче, холоднее, от него по спине Юнциня разбегаются нотки опасности. — Так что разве вы с ним не одинаковы? Возможно, неохотно признаёт Юнцинь про себя, но всё же это не тот ответ, которого от него ждут. И не тот, которого ждёт он сам. — Я сообщу об этом принцу, — вместо этого произносит он. — Вы всё же поступили дурно, не сообщив ему о таком. Когда-нибудь правда всё равно вскроется, и тогда… — Когда-нибудь, верно, — фыркает заклинатель сухо. Юнцинь только сейчас замечает тлеющую в специальной подставке ароматическую палочку с другой от него стороны. Запах терпкий, но вместе с тем успокаивающий и до странного знакомый — что же это? — Но вы просто ищите предлог подобраться к принцу. Могу я спросить, зачем? Юнцинь мог бы не отвечать. Но его губы, кажется, сами раскрываются, старательно произнося чужие слова. — Потому, что таков мой долг перед Его величеством, пославшим меня сюда. Я должен удостовериться, что последний принц Пэкче, ускользнувший от наших рук, никогда не попробует поднять восстание. — Вот как… Что ж, попробуйте. Я всё равно знаю судьбу Тэёна — и его участь не пострадать от преследования за шпионаж. Юнцинь с сомнением кивает головой, но не спорит — почему-то в его мыслях вдруг становится тяжело. Он прикладывает пальцы к виску, морщится и, в конце концов, решает, что пора возвращаться. Но когда он пытается подняться, то внезапно силы оставляют его, а перед глазами всё темнеет, и Юнцинь чувствует, как падает — прямо в чужие объятия. — Что со мной? — шепчет он одними губами, когда над ним склоняется знакомое лицо: подведённые глаза полны тревоги и какой-то непонятной теплоты, в них танцуют искры, словно они звёзды. Юнцинь готов благодарить всех богов и Будд за свой внезапный обморок, раз он может увидеть всё это настолько близко. От заклинателя приятно пахнет — лавандой и ещё какими-то травами, а его рука, которой он касается щеки Юнциня, прохладная, но не ледяная, она приносит некое удивительное успокоение. И желание дальнейших прикосновений. — Должно быть, существо в вас тянется ко мне, — шепчет заклинатель таким интимным тоном, что от него по всему телу Юнциня разбегаются волнующие мурашки. — Говорят, мой прадед имел удивительную способность очаровывать лисиц, а я унаследовал его кровь. Даже если кицуне в вас ещё совсем маленький. — Ху-яо, — выдыхает Юнцинь и опускает ресницы. Под веками блаженная темнота. — Она не должна проснуться. Последнее, что он чувствует, перед тем, как провалиться в ещё более глубокую темноту — это мелодичный голос, нараспев что-то произносящий, прохладный палец, вычерчивыющий на его лбу некий символ, да ещё горячие уста, прижимающиеся к его собственным. В этом его сне Юнцинь танцует под сладкие, как первая любовь, звуки кото заклинателя и заунывную песнь флейты ди, на которой играет кто-то в одеянии белого и лилового цветов. К счастью, его следы на снегу по-прежнему человеческие.