Мгновение и вечность

Уолтер взял выходной. Алукард не ослышался — именно так и сказала Интегра: Уолтер взял выходной. Вот почему его нет сегодня. И, может статься, не будет и завтра. Алукард не удерживается от расплывающейся улыбки, потому что одна мысль о выходном для Уолтера слишком комична. Уолтер никогда в жизни не брал никаких выходных — что за ерунда? — Не припоминаю, чтобы от меня прежде скрывали наши планы, — ухмыляется он, но бесстрастный, мрачный взгляд Интегры не колеблется, она только хмуро сдвигает брови: — О чем ты говоришь? — Это же не выходной, верно? Какое-то тайное задание? Куда он отправился? Что у него за цель? — В конце концов, он имеет право знать. — Он взял выходной по личным причинам, — помедлив, она добавляет: — Если он захочет, то расскажет тебе сам, это его право. Алукард не может отделаться от ощущения, что эта женщина что-то знает — она вечно что-то знает, вернее — гораздо больше, чем полагается слабому человеческому существу, но она не может знать больше про Уолтера, потому что никто не может знать про Уолтера больше, чем Алукард. — Ну и когда он вернется? — огрызается он, чувствуя себя неожиданно уязвленным — чуть более уязвленным, чем стоит такому древнему и могущественному существу, но Интегра только пожимает одним плечом. — Когда вернется, ты наверняка сразу об этом узнаешь. И он действительно возвращается на следующий же день. Алукард ждет новостей, вьется ужом в предвкушении смачных подробностей, но Уолтер загадочно молчит, еще больше нагнетая интерес. — Перестань, раскрой уже все карты. Какие темные дела ты проворачивал вдали от поместья? — пытается добиться он, но Уолтер молчит с таким невиданным хладнокровием, что Алукард уверен — тому нравится мучить его, нравится чувствовать власть над вампиром. — Брось, я часть нашей команды. Самая важная часть, если уж на то пошло. Если ты уезжал по поручению Интегры... — Это не было поручением Интегры. — Хорошо, ты решительно настроен меня убить. Пусть будет так, — почти вызывающе говорит Алукард, и рот Уолтера странно дергается и каменеет. Это странно, так странно, что Алукарда раздирает еще больший интерес — и одновременно он чувствует смутное подозрение, некую тень, окутавшую их; он просуществовал столько лет на этом свете — и еще немного на том свете тоже, и не мог вспомнить, чтобы его так же сильно волновало любое другое человеческое существо. Человеческое существо — даже эти слова, хоть и были правдой, совсем не подходили Уолтеру. — Ты ведь понимаешь, что рано или поздно я все узнаю? Рот Уолтера кривится еще сильнее, хоть на самом деле это почти незаметно. — Рано или поздно, несомненно, узнаешь, — соглашается он. И «рано», и «поздно» по меркам Уолтера, по всем человеческим меркам для Алукарда значит почти мгновенно. Почему же тогда ему не хватает терпения? Алукард знает, что происходит что-то страшное, когда щит из нитей Уолтера, его непобедимое, неповторимое оружие, дает слабину, и он пропускает удар. Всего один удар — и потом от его противников не остается и мокрого места, и все возвращается на круги своя, и одновременно — не возвращается, и он замечает поднятую бровь Интегры и удивленный взгляд Серас. Значит, ему не почудилось, и случилось что-то немыслимое; Алукард видел по-настоящему страшные вещи, видел ад на земле… что ему до муравьиного копошения? Когда он успел так привязаться к муравьям? Настолько, что если бы кто-то другой назвал их муравьями, он разорвал бы ему горло. — Что это было? Какой-то глупый обманный ход? — спрашивает он так лениво, будто ответ его вовсе не интересует. Уолтер смотрит в ответ и почему-то улыбается — наверное, именно такая улыбка вселяла дрожь в ряды врагов. — Как ты думаешь, сколько мне лет? — спрашивает он. Конечно, Алукард не помнит точно — как он может помнить такие вещи? Десять лет или сто протекают для него одинаково быстро; казалось, только вчера он присягнул на верность Интегре, а завтра мир уже будет совсем другим, и все же… — Я знаю, что ты уже не молод. Неужели твои старые кости уже рассыпаются в прах и не дают двигаться достаточно быстро? Не говори мне такой чуши. Я знаю тебя слишком хорошо, ты человек с нечеловеческой силой и гроза всех упырей. Уолтер зачем-то долго смотрит на свои руки. — Со старостью приходит не только усталость, — наконец говорит он. — С ней также приходят болезни. — Так ты брал выходной, чтобы отдохнуть? — даже эта мысль кажется невообразимой, но все же Алукард допускает, что иногда люди нуждаются в отдыхе. Пусть не Интегра… и до некоторого времени не Уолтер… но все же человеческая плоть слаба. Это он знает очень хорошо. — К сожалению, отдых уже не поможет мне, — Уолтер переводит взгляд со своих рук на Алукарда, и тому вдруг кажется, что Уолтеру уже не меньше нескольких сотен лет. Можно ли разглядеть подобное в человеческом взгляде? — Подозреваю, скоро мне придется уйти. Да, люди уходят. Это он тоже знает. Например, на его глазах чуть не ушла Серас, но он предотвратил это своим любимым способом. Но Уолтер… Он помнит, как тот менялся, как появлялись морщины на его лице, но уйти… Разве он может так просто уйти? — Я думал, ты будешь работать на Хеллсинг до самой смерти. По какой-то непостижимой причине Уолтер продолжает улыбаться. — Полагаю, именно так все и будет. — Сколько тебе осталось? — спрашивает Алукард на следующий день. — И тебе доброе утро, — Уолтер, кажется, готовится к очередному заданию, настоящему заданию — значит, он пока еще не уходит, он все еще здесь, и Алукард твердо намерен узнать, как долго это продлится. — Зачем тебе это нужно? Знать, как быстро я умру? — Верь или нет, но мне не все равно, когда ты покинешь этот мир. Кажется, вид Уолтера говорит о том, что он не верит, и Алукард чувствует странную ноющую боль — в душе, мог бы сказать он, если бы у него была душа. — Скажи мне, — допытывается он. — Скажи мне. Я хочу знать. — Уолтер кладет руку ему на плечо — вольность, за которую он откусил бы пальцы кого угодно другого. — Ты просто слишком привык знать все. Алукард хочет ответить, что к такому нельзя привыкнуть. Когда Уолтер падает на ровном месте, он понимает, что это конец. Движения Уолтера всегда были точны и выверены, каждое движение мускула не случайно, и споткнуться на ровном месте, не говоря уже о том, чтобы потерять равновесие и упасть… такого нельзя было даже представить, и все же это происходит прямо на его глазах. Случись подобное в обычное время, Алукард третировал бы Уолтера своими подколками до конца его дней, но сейчас сама фраза до конца дней была отвратительна на вкус, и от нее дурно пахло затхлым склепом. Уолтер не только падает, но и не поднимается; Алукард наблюдает, как сотрясаются его длинные, высохшие, обтянутые черной кожей ноги, как вырываются из горла странные звуки, и чувствует странный укол растерянности. Но Интегра, кажется, не выглядит удивленной — только сверхъестественно мрачной — значит, она тоже знала. Может быть, все уже знали, кроме него. — Значит, опухоль в мозге, — задумчиво протягивает он. Мозг людей нежен — Алукард не раз видел, как тот разлетается на ошметки с особенным остервенением, как будто с готовностью, как будто только стенки черепа сдерживают его от самоуничтожения. — Тебе не понять. Ты отрастишь себе новую голову, даже если старую разнести из гранатомета. Алукард облизывает губы. — Я мог бы спасти тебя, будь ты девственником, — протягивает он. Уолтер запрокидывает голову и смеется так долго, что кажется, он вот-вот забьется в новых судорогах. — К счастью, это не так, — он смотрит на Алукарда со значением. — Впрочем, ты, наверное, не помнишь, как я перестал им быть. Неожиданно, но Алукард это помнит. Он помнит это очень хорошо. Так хорошо, что по его рукам пробегает почти сладостная дрожь. — Ты придешь ко мне еще раз, перед тем как уйти? Почему-то Уолтер все еще выглядит так, будто готов рассмеяться. — Я уже спрашивал тебя, но ты не ответил. Как ты думаешь, сколько мне лет? — Это не имеет значения, — отрезает он. — Я никогда не желал ни одно живое существо больше, чем тебя. И не уважал больше, чем тебя, и ни то, ни другое не изменилось с годами, а второе стало сильнее. — Даже не знаю, что из этого меня трогает больше, — Уолтер осторожным движением откидывает тонкую прядь волос, случайно попавшую на лоб как символ чего-то нового, жуткого, непослушного, выбившегося из привычной колеи. — Кроме того, ты так беззастенчиво преувеличиваешь, что просто-напросто нагло врешь. Алукард смеялся, когда его называли исчадием ада, самые жуткие оскорбления ничуть не смущали его, а только наоборот, забавляли; но стоит Уолтеру уличить его во лжи — и он испытывает неистовую, безвыходную злость. Но злость, конечно, вызвана совсем другим. — Я не захотел бы стать вампиром, даже если бы мог, — говорит ему Уолтер. Это звучит почти как оскорбление, но Алукард и это отбрасывает прочь. — Так что можешь не беспокоиться о том, чего все равно не случится. Лучше убедимся в том, что я точно не умру девственником. Если бы в этом нужно было убеждаться. Алукард довольно скалится. — Не премину исполнить это прямо сейчас. — Не обессудь только, если конвульсии начнутся в самый неподходящий момент… и это будут не совсем те конвульсии, которые ты хотел бы лицезреть. Алукард прикасается языком к мускулам под неожиданно тонкой, высохшей кожей. — Ты прекрасен, — говорит он. — Я не помню, чтобы говорил кому-то подобное прежде. И в этот раз я не пытаюсь солгать. — Мне остается только радоваться твоим специфическим вкусам, — движением, таким же быстрым, как те, которыми он выбрасывает свои смертоносные нити, Уолтер отбрасывает ремень. — Наверное, ты живешь уже так долго и видел так много, что разучился понимать красоту. Конечно, он не разучился. Алукард знает, что Серас, пышущая молодостью, красива с ее аппетитными формами; по-своему красива и Интегра с ее прямой спиной и стальным взглядом, но он сыт такой красотой, она больше не нужна ему, как больше не нужна кровь, чтобы поддерживать существование. Впервые ему кажется, что проницательность подвела Уолтера. Он не разучился видеть красоту, просуществовав так долго. Может быть, он, наоборот, научился ее видеть. Впрочем, он не спорит с Уолтером об этом; если точнее — ни один из них этим вечером не роняет больше ни одного слова. Прижимаясь носом к шее Уолтера, Алукард на мгновение хочет выпустить клыки и вцепиться — это не подарит тому жизнь, лишь сделает упырем, тупым, отвратительным и ослепленным жаждой крови — но, по крайней мере, некоторое время тот еще будет существовать. — Я думаю о том, что мне нужен преемник, — говорит Уолтер несколькими днями позже. — Но, к сожалению, пока не могу предложить ни одного достойного варианта. — Если ты приведешь кого-то взамен, я лично прокушу ему горло. — Ты не сделаешь этого, если Интегра одобрит мой выбор. Алукард знает, что так оно и будет, и одновременно — что, если в этот раз он ослушается? Это кажется ему весьма и весьма возможным. — Я разорву его на клочки, — зловеще продолжает он. — Перестань. Это совсем не то, чего я хочу. — Чего же ты хочешь? — огрызается Алукард, словно все случившееся было каким-то хитрым планом. Уолтер всегда был горазд на хитрые планы, что если все окажется просто притворством, особым расчетом с неясной целью? — Чтобы все оставалось по-старому. Чтобы Хеллсинг процветал. Его незаменимым членом являешься лишь ты, но ты не уйдешь в мир иной еще очень и очень долго — за это я могу быть спокоен. — Все не останется по-старому, так или иначе. Уолтер поднимает бровь. — Разве не ты говорил, что живешь на свете уже так долго, что все лица слились в твоем сознании, что больше ничто не может удивить, испугать или затронуть тебя? — Да, я так думал, — Алукарду уже во второй раз кажется, что Уолтер недооценивает его — оказывается, можно недооценить даже такое могущественное существо, как он; дело, конечно, вовсе не в его могуществе, силе и возможностях, дело совсем в другом, презренно человеческом, недоступном другим — вернее, как казалось раньше, недоступном другим. Он не спорит с Уолтером, потому что тот остается единственным, кому позволительно недооценивать его, единственным из вампиров, людей, всех живых и неживых. К тому же, ему отчего-то совсем не хочется спорить. — Ты был по ту сторону. Что я могу там встретить? — говорит Уолтер так уверенно, что в очередной раз умудряется застать Алукарда врасплох. — Что ты имеешь в виду? — Что ты чувствуешь, когда тебе сносят голову? Когда твое тело разносят на клочки? До того, как оно снова станет целым, куда ты уходишь на эти мгновения? Алукард пожимает плечами. — Я никуда не ухожу, — говорит он. — Я не покидаю этот мир, даже когда мое тело размазано по стенам. Наверное, потому что я не принадлежу этому миру, и все-таки… я не заглядываю по ту сторону. — Уолтер молчит. — Прости, если разочаровал тебя, но мне нечего тебе рассказать. Я не знаю… я не знаю, что ждет тебя там. К тому же, у вас, людей, все наверняка иначе, чем у нежити. — Я не хотел, чтобы ты рассказал мне, что меня ждет. Я всего лишь подумал… что, если в тот миг, когда ты уже не жив, мы сможем встретиться. — Что?! — Неважно. Очевидно, это не те плоскости, которые мы можем обсуждать, — Уолтер устало сжимает переносицу. — Наверное, у меня уже начинаются галлюцинации и навязчивые идеи. Жизнь и смерть не работают так, верно? Другая сторона — если она есть — наверняка не то место, где ты сидишь на диване и ждешь, пока к тебе заглянут в гости. — Может быть, я найду способ. — Скорее, ты забудешь обо мне прежде, чем его найдешь. — Ты оскорбляешь меня, — говорит Алукард. — Есть люди, которых я никогда не забуду. Даже если они возьмут себе вечный выходной от этого мира. Уолтер ушел так скоро, что Алукард почти заподозрил, что тот приложил руку к своей смерти. Может быть, это была очередная хитрая схема — или же, что еще вероятнее, Уолтер не хотел оставаться для Хеллсинга обузой, а что самое вероятное — Алукард снова недооценил хрупкость человеческой природы. — Когда уже будет по-настоящему интересное задание? Я соскучился по рекам крови и сотням обезглавленных трупов. — Интегра вздыхает и смотрит на него понимающим взглядом. Этот взгляд говорит, что Алукард хочется отвлечься и забыть, это вполне объяснимо. Они все хотят отвлечься и забыть. Алукард не отвечает, что дело совсем не в этом, потому что мысль даже ему самому все еще кажется глупой и невероятной, навеянной неожиданной утратой; но все же — что, если, будучи на грани жизни и смерти, существования и небытия, собираясь воедино из капель плоти после страшных ран, хотя бы на одно мгновение он сможет заглянуть на ту сторону и встретиться снова.