Однажды

Кириллов ненавидел это место. Хоть его друзья и смогли позволить заплатить ему за отдельную палату, здесь было не намного лучше, чем в общей. Конечно, слушать истории шизофреника о том, как "бабочки" приказали ему убить его жену, не очень интересно, но и быть одному ужасно. Единственное, что было сейчас у Кириллова - это кровать, окно без ручки и стены с облезшей краской под потолком. Казалось, он посчитал каждое пятно на полу непонятного происхождения и каждый листочек на дереве за окном. На улицу хотелось неимоверно. До попадания в это место Кириллов считал себя интровертом и был готов целыми днями сидеть за компьютером, смотря очередной сериал или теряя время за написанием работы для университета. Теперь никакой университет ему уже не светит. Он же псих. Алексей не хотел жить, не хотел привязываться к чему-то, не хотел страдать. В детстве он стоял у детского психолога на учете, потому что мать застукала его за тем, что он резал себе руки бритвой отчима. К восемнадцати он был свободен, его почти без проблем взяли в университет, и даже каким-то образом его угораздило слетать на трехмесячное обучение в Америку. В университете он встретил всех своих друзей, и там же встретил Его. Ваня Шатов, прилежный ученик, мальчик из верующей семьи, умный и вежливый. Кириллов не считал себя геем или бисексуалом, но влюбился в это существо с первого взгляда. Немного нелепый, осмелившийся снять крестик после месяца обучения, на год его младше. Шатов был невинен и чист, за что неоднократно оказывался предметом издевок для Верховенского, парня с ангельским лицом и адским характером, и по совместительству, лучшим и единственным другом Кириллова. В больнице Кириллов часто вспоминал друзей, он лежал здесь уже четыре недели, и ни разу к нему не пришел кто-то из родственников или друзей из университета. Только Шатов. Иван старался развлечь его как мог, приносил настольные игры, книжки, цветы, фрукты и всё, что только разрешали доктора. Алексей чувствовал себя безумно виноватым перед своим ангелом. Шатов дважды отбирал у него бритву из рук, отпаивал чаем и нежно целовал. Но когда Кириллов заперся в туалете в их маленькой квартирке с пистолетом, непонятно откуда взявшимся, Шатов вызвал полицию, а те - скорую. Они едва успели, предсмертная записка уже была написана. В ней он просил никого не винить, взял на себя несколько очевидных косяков Верховенского, и писал, что бесконечно, очень-очень сильно любит "Шатушку", как называла Ваню их странная соседка снизу. Конечно, Кириллов сам виноват, что оказался здесь. Он во всем виноват сам, как однажды в порыве гнева выкрикнул ему Верховенский. И эти слова крутились, как заевшая пластинка, в голова Алексея. Врачи говорили, что депрессия уходила в ремиссию, но лучше от этого Кириллов себя не чувствовал. Было и грустно, и одиноко. Ему разрешали пользоваться телефоном всего полчаса в день, а их он тратил, чтобы позвонить родителям, поздравить сестру с появлением маленького ребенка, которого он видел только на фотографии, принесенной Шатовым, и написать любимому пару смс-ок. Иногда оставались пять-шесть минут, чтобы проверить социальные сети, но от них лучше не становилось. В Инстаграмме всегда первыми выскакивали фотографии, как Ставрогин сидит в очередном клубе со своей очередной девушкой, как сестра Шатова репостит какие-то феминистические картинки, как Эркель выкладывает очередное селфи из общаги. Несмотря на то, что Кириллов не был близок ни с кем из них, он скучал. На смену счастливым мыслям вновь приходили суровые, как шутил Верховенский, говоря, что самоубийства друга можно хорошо использовать, как на него впервые обиделся Шатов из-за какой-то ерунды, как сестра запретила видеть племянника, как сумасшедшая соседка снизу вновь кричит посреди ночи, потому что её бухой брат её избивает, и как Шатов нервно вызывает ментов из-за этого. Круговорот мыслей, сначала добрые, потом вновь грустные. Кириллов не скрывал ничего от врача, наверное, поэтому был всё еще здесь. Если бы он был умнее, врал бы на приемах о том, что ему лучше, то может быть - уже вернулся в университет. Это тоже нагоняло тоску. Но это нормально, он же псих. - К тебе гости, Леша, - уставшим голосом сказала санитарка, открывая дверь. Кириллов сначала удивился, он уж и забыл, что сегодня суббота, а потом удивился еще больше. Как бы Верховенский и Шатов не ненавидели друг друга, они пришли вместе. До этого Петр тоже приходил, но всего раз. - Я открою окно, пока вы тут сидите, - сказала санитарка, беря специальную ручку в руки, - Вы же удержите его вдвоем. - тут про смерть позволялось шутить только врачам, чем те пользовались. А Кириллова за такие шутки отправят на внеочередную беседу с психиатром. - Привет, - Шатов сел рядом на кровать, совершенно не боясь. Верховенский стоял чуть поодаль, внимательно наблюдая за другом. Кириллов слабо улыбнулся. Санитарка вышла, оставляя молодых людей наедине. Кириллов с облегчением почувствовал дуновение весеннего ветерка, а компания друзей была для него невероятно приятной. - Я тут тебе столько всего принес, - Шатов привык говорить первым в таких ситуациях, и его не смущал даже Верховенский, явно недолюбливающий его. Иван достал апельсиновый сок, который так любил Кириллов, несколько потрепанных книжек со сказками, небольшой старенький MP3-проигрыватель с наушниками, - Вот, как ты просил. Тут есть классическая музыка, песни из мюзиклов и японская флейта. Доктор сказал, что тебе понравится. - Спасибо, - Кириллов приобнял Шатова со спокойной улыбкой. - Я тоже кое-что принес, - Верховенский залез в рюкзак и достал хорошие дорогие наушники. - Спасибо, я очень ценю вашу поддержку, - Кириллов забрал подарки и положил их на тумбочку, а потом отдал Шатову книги, которые он уже прочитал с прошлой недели. - Как у вас дела-то? - Все нормально, - начал Петр, он всегда любил посплетничать и рассказать последние новости в выгодном для него свете, - Сейчас пришло время сессии, все на нервах, жуть. Коля, который Ставрогин, вчера с Лизой поругался так, что она домой к матери поехала в свой Мухосранск, а бывшая Шатова, Машка, непонятно от кого залетела, говорят, от Ставрогина, но я не верю, теперь носится по универу, требует зачета за пузо. А еще Виргинский со своей... как её... не помню, короче, он с ней расписался, и теперь они официально муж и жена, свадьба такая красивая была, в Петергоф ездили, чтобы на фоне китайских туристов и фонтанов сфоткаться. А еще... - По тебе все скучают, - сказал Шатов, когда Верховенский закончил свою длинную тираду, где половину он преувеличил. Конечно, про Кириллова спрашивало только несколько сокурсников и декан, который не понимал, отчислять его или нет. Все это понимали, но Кириллову было приятно от слов его парня. - Я тоже по вам скучаю, - Алексей не был любителем объятий, но в последнее время тактильный контакт с живыми людьми был нужен. Кириллов обнял Шатова, а потом к ним присоединился Верховенский, наступив на горло своей ненависти к Ване. - Как дома? - спросил наконец-то Кириллов, когда трогательная сцена была закончена. Конечно, ни мать, ни отчим, ни сестра не приняли его отношений с Шатовым, но продолжали поддерживать какой-никакой контакт с ним, но теперь уже через его парня. А жили мальчики отдельно, в небольшой квартире в двух остановках от университета, где почти всё было прекрасно, кроме соседей. - В подъезд кошка беременная забрела, я одного котенка взял, - сказал Шатов, слегка смущаясь, - Рыжий такой, тебе понравится, - с этими словами он достал телефон и стал показывать очень милые фотографии рыжего-рыжего котенка. - Назвал его Алеша, мне очень одиноко без тебя. - Я люблю тебя, - сказал Кириллов, не моргнув и глазом. Он говорил эти слова по много-много раз, с тех пор как оказался здесь. И Шатов каждый раз смущался, а потом нежно целовал его в губы. - Может вы еще потрахаетесь здесь, а? - недовольно фыркнул Верховенский, и получив гневный взгляд Шатова, добавил, - Я серьезно, могу за дверью постоять, на шухере побуду. Все рассмеялись. Они говорили долго-долго, до самого вечера, когда посетителей пришлось уже выгонять санитарке. Конечно, настроение неимоверно поднялось. Шатов обещал прийти в следующий раз пораньше, чтобы они провели больше времени вместе, а Верховенский добавил: "не знал, что тут так весело. В следующий раз могу Колю Ставрогина захватить, он мне два косаря должен, придет, если захочешь". Но пришла ночь, и ужасные мысли вернулись. Было так невыносимо больно, что Кириллов хотел кричать, но он понимал, что нельзя, а то санитары прибегут и вколют успокоительное. Он чувствовал себя виноватым, обузой для Шатова. Ведь Шатов найдет парня в сто раз лучше, чем он. Нормального. Сон свалился на него неожиданно, в комнате было очень холодно, а тонкое грязное одеяло не спасало. Сны Кириллову не снились, но не в этот раз. Наверное, общение с друзьями так повлияло. Во сне он видел сестру с плачущим ребенком, которого родному дяде никогда не доверят, разочарованную мать, винящую во всем его биологического отца и себя, Верховенского, шутящего про шизу и дурку, пистолет, который у него забрали полицейские. Но потом в его сны вторгся Он. Шатов был словно лучиком света, который пробил купол мрака и страхов. Даже во сне он говорил что-то про котенка, которого взял к себе, про университет, про их путешествие в Америку двухгодовалой давности, про поездку летом в Грецию, которую они планировали еще зимой. Кириллов чувствовал себя любимым рядом с Шатовым. Иногда он ловил себя на мысли, что идеализирует Ваню, как Верховенский идеализирует Ставрогина, но быстро отметал эти мысли прочь. Рядом с Шатовым хотелось по-настоящему жить. Закончить этот чертов университет, найти хорошую работу, снять квартиру подальше от алкашей-соседей, может даже завести ребенка, если ЛГБТ-парам в России разрешат усыновлять детей. Кириллов всегда любил детей, а Шатов сказал, что помог своей бывшей, когда она оказалась в положении. И однажды это всё случится. Они съездят в Грецию, как и хотели. Они вырастят хорошего и ласкового кота Алешу. Они снимут нормальную квартиру, чтобы сумасшедшие соседи не мешали. Они смогут найти подход к своей семье, чтобы объяснить, что любит друг друга. Они поженятся, если это станет возможным. А если нет, то уедут из России к чертовой матери. Однажды. Такое интересное и пленительное слово, которое заставляет людей во что-то верить. Кириллов проснулся, почувствовав, как в груди расплывается тепло. Он будет жить, несмотря на всю мерзость бытия, несмотря на токсичных друзей и полную жопу в университете, несмотря на сложные взаимоотношения с родителями. Жить ради него, ради Шатова. Звучит безумно романтично, но насколько осуществимо на практике? Кириллову плевать, есть ли какой-то загробный мир или нет, плевать, действительно верна теория Человекобога, которую он так любил в детстве. Плевать. Алексей не причинит еще больше боли Ване, который любит его такой искренней и светлой любовью, что таскается к нему в другой конец города каждую субботу, а каждый день пишет большое развернутое сообщение о том, как скучает и желает любимому поправляться. Кириллов знает, что будет последним мерзавцем, если заставит любимого страдать по его смерти. Кириллов потянулся к тумбочке, где лежал плеер. Он воткнул в уши те маленькие наушники, что были с ним в комплекте. Включил первую попавшуюся мелодию. Конечно, если сейчас его застукает какой-нибудь санитар на ночном обходе, ему не поздоровится. В плеере первой же песней шли песни на французском со спокойной мелодией. Кириллов изучал французский в школе, но сейчас даже не хотел париться над переводом. Музыка лилась в уши, заполняя всё его нутро, согревая и успокаивая. Парень острожно прошелся кончиками пальцем по шрамам на руках, которые почти зажили. Больше он причинит себе боли. Больше он не будет убивать себя. Потому что однажды все будет хорошо