Виктор

Воздух с хрипами слетает с сухих полопавшихся до острой корки губ. Движения тягуче мягкие от усталости. В голове нарастает гул. — Юри! — где-то на периферии, самым уголком взгляд цепляется за хрупкую фигурку в черно-розовом, — Юри! Ноги, наконец, слабеют, заплетается, и он падает. Лед принимает его, целует, обжигает холодом, выдавливает последние крохи сбивчивого дыхания. — Юри! — Юко шелестит коньками, вспарывает каток лезвиями, несется к нему. Кацуки не надо это видеть, слышать, даже осознавать. Это происходит изо дня в день. Снова и снова. Привычно настолько, что ему остается только закрыть глаза и из последних сил дернуть тело вверх, что б юная Мадонна Ледяного Замка Хасецу не надорвалась, поднимая его. — Что же ты делаешь? — тонкие подрагивающие пальцы скользят по ребрам, груди, плечам. Ощупывают, проверят целы ли кости. — Не получилось… — даже просто дышать больно, но он все же бездумно отвечает. — Да где же? — вопреки воспитанию Юко уже кричит, вздрагивает всем телом, пытаясь позорно не разрыдаться. Возможно, хоть сегодня у нее это получится, — Ты идеально откатал программу! Уже больше двух десятков раз, Юри! Она встряхивает его за плечи, заставляя податься вперед, почти упасть на нее всем весом, волочет со льда, бормоча ругательства. У Юри в голове они мешаются с ее же восхвалениями и общим громким дыханием. — Пашешь, как проклятый… Уже все доказал… Вдох. — Бака-Юри… Выдох. — Три золота Гран-При… Ведешь себя, как идиот… Вдох. — Уже стал японской легендой, а все никак не успокоишься… Выдох. Она все распекает и распекает, тянет, давит. Усаживает на скамейку, расшнуровывает коньки, аккуратно стягивает с растертых до мяса ног. — Бака… — Юко все-таки плачет. Юри тяжело вздыхает, зубами сдирает корку с губ, рот тут же забивает вкусом крови. — Не идеально, — шепчет беззвучно. — Да кто может лучше? — Юко падает перед ним на колени, дергает очки вверх, вскидывая их на мокрый лоб, заглядывает в глаза. — Виктор, — Юри отвечает, не думая ни секунды. Юко стонет, едва не воет, в секунду сближая их лица. Сталкивается лбом со стеклами очков, притирается, будто хочет рассмотреть что-то очень глубоко в глазах Кацуки. Мозг может или внутреннюю стенку черепа. Юри уверен, что черную дыру, которая засасывает его вот уже много лет. Без права на спасение или изменение ситуации. — Виктор… — она отодвигается через долгие пару минут, тяжело роняет голову ему на плечо, горячо дышит в мокрую от пота водолазку. Она больше не спрашивает «Кто такой этот Виктор?» Давно привыкла, у Кацуки нет ответа. Только бесконечное стремление к какому-то дикому иррациональному идеалу. Богу. Которого Юри, кажется, нарисовал в своей голове однажды и с тех пор отказывается отпускать. Виктор. Виктор. Виктор. Что-то эфемерное, далекое и не знакомое, но такое ненавистное всеми членами семьи Кацуки и Нишигори. Отобравшее у них знакомого им застенчивого, склонного к полноте мальчишку с наивным взглядом и любовью к фигурному катанию. Оставившее им золотого чемпиона, известного всему миру, легенду фигурного катания в свои двадцать три. Отточенность движений, тяжелый прищур темных глаз, и боль от одного взгляда на истончившийся, почти прозрачный силуэт. Юко стискивает ладонями чужие, ходящие ходуном ребра, глотает слезы, жмурится, не в силах снова посмотреть в пустые до звезд по радужке глаза. Виктор. Тот, кого Юри считает достойным стоять выше него на пьедестале. Виктор. Человек, которого нет.