Поцелуй меня скорее

1 Не то чтобы они никогда не целовались раньше. Джим пытал счастье несколько раз еще во времена Академии, прежде чем Боунс ясно дал понять, что считает Джима всего лишь надоедливым маленьким мерзавцем. Были и целомудренные поцелуи, потому что доктор Маккой мягче и ласковее, чем кому-либо на Энтерпрайз было позволено узнать. Только Джим мог видеть эту его сторону. Сторону человека, который обнимает Джима среди окружающей их темноты после ночного кошмара или целует его в лоб, чтобы уберечь от очередного жуткого сна. Боунс дает ту близость, которой Джим никогда раньше в своей жизни не испытывал, и, возможно, именно поэтому он так нелепо влюблен в него. Боунс любит без сожалений. С нерешительностью, конечно, и глубоко тайно, но без сожалений. Так что, возможно, именно поэтому Боунс так до глупого сильно переживает, что теперь им приходится целоваться на публике. Конечно же, это ради сохранения традиций на очередной планете, и, Бога ради, они все делают это. Ладно, ну, еще и потому, что они — старший офицерский состав. Выбрали Джима и Леонарда, разумеется. Скотти и Спок в безопасности на корабле, а Чехов боится приближаться к доброму доктору. Как Боунс часто любит напоминать Джиму, он может остановить целый корабль одним сообщением командованию Звездного флота. Одно правильное слово. Один код. У него есть власть, с которой определенно стоит считаться. Джим все еще любит его. «Да ладно тебе, Боунс. Не делай вид, что ты не мечтал об этих замечательных губах». Джим дразнится, потому что, по крайней мере, если Боунс разозлится на него лично, он не набросится на Кирка из-за того, что хозяева торжества навязывают им дурацкие правила. И, по крайней мере, если Боунс разозлится на него, у Джима не будет причин торчать здесь так долго, мучительно возбуждаясь только для того, чтобы на него накричали. Как и ожидалось, Боунс одаривает его едва ли не ядовитым взглядом. «Я назначу тебе медосмотр на следующую неделю, малыш». Он угрожает лениво, его тон почти не соответствует привычному уровню холодности. Боунс выглядит несчастным. Джим ломает голову над тем, что он мог упустить. Это явно не день рождения Джо и не какая-то трагическая годовщина. На самом деле — ничего из этого. Так что у него нет никаких причин так расстраиваться. Боунса обычно легко читать: он живет с душой нараспашку и чувствует себя счастливым без причин для волнений. «Так что, — думает Джим, — это точно не трагическая годовщина». — Хэй… — губы Джима сжимаются в тонкую полоску, прежде чем он задает вопрос, потому что у него не будет времени на то, чтобы разобраться с тем ответом, который даст ему Боунс. Маккою нужны время и энергия, и Джим хочет ему их дать. Но он также отлично знает, что его самый близкий друг вряд ли ответит свободно и честно в присутствии посторонних. Так что, пожалуй, это может подождать, а он пока продолжит исполнять капитанские обязанности. «По крайней мере, ты знаешь, что я чист. Ну, знаешь, никакого герпеса или чего-то еще». Он пожимает плечами и ухмылка быстро исчезает с его лица, потому что он наклоняется к Боунсу и прижимается к его губам в поцелуе. Это приятнее, чем некоторые из поцелуев, которые они делили раньше, но Джим все равно расплывается в улыбке, когда отступает. Не потому что поцелуй особенно впечатлил — хотя каждый каждый из поцелуев с Маккоем был таковым — но из-за дурацкого выражения на лице Леонарда, когда Джим отстраняется. Взрослый, мудрый и бесконечно более уравновешенный доктор выглядит… ну, он выглядит одновременно испуганным, сердитым и совершенно очаровательным. А потом это все исчезает и Леонард просто пристально смотрит на Джима. Взгляд ему знаком, но Кирк не может понять, скрывается ли за этим веселое раздражение или та же печаль. В любом случае, сейчас Джим мало что может сделать. — Видишь, не так уж и трудно, правда? — говорит Джим, ухмыляясь. Когда он поворачивается, чтобы посмотреть на других старших офицеров различных рас, целующихся по-своему, он совершенно не замечает, что взгляд Маккоя все еще прикован к нему. 2 Иногда Джиму кажется, что он испытал всю боль, которую только может вынести человеческое тело. До тех пор, пока он не окажется в каком-нибудь подземелье, тюремной камере или поле боя и не найдет новый край агонии, который до этого момента ускользал от него. Обычно, именно тогда вмешивался Боунс, проявляя сострадание, выражавшееся в использовании мучительных для Джима гипоспреев. Кирк для проформы возражает намного сильнее, чем хочет на самом деле. Это был настоящий, полностью сформировавшийся и объяснимый страх с самого начала. Тарсус сильно повлиял на него. Изменил отношение к больницам и медицине. Но с тех пор, как он встретил Леонарда… С тех пор, как он узнал, каково это — быть полностью окруженным заботой, его страхи постепенно отступили. Теперь он видел перед собой не просто гипоспрей, приближающийся к нему, но беспокойство, любовь и трепет своего лучшего друга. Джим не против приходить в себя от укола в шею, похожего на резкий укус, потому что с другой стороны его шеи прижата рука, удерживающая на месте. Он чувствует тепло знакомой ладони, и когда открывает глаза, то не удивляется, что Боунс стоит рядом с ним, убирая гипоспрей и внимательно наблюдая за реакцией. — Спокойно, дорогуша, — мягко произносит Маккой. Его голос ощущается как дорогой бурбон. — Боунс. — пытается ответить Джим, хотя он уже не раз убеждался, что говорить после пробуждения в медотсеке — далеко не самая лучшая идея, как бы сильно ему ни хотелось. Обычно… Обычно Боунс качает головой и бормочет проклятия, помогая Джиму сделать глоток воды, прежде чем они смогут договориться о том, сколько времени Кирк проведет под глянцевыми белыми лампами медотсека. Сегодня все идет иначе. Сегодня Боунс смотрит на него не как на раздражающего младенца, а так, словно он — драгоценность. Повисшее между ними волнение становится все ощутимее, пока Маккой не склоняется над ним и не касается губами щеки Джима. Поцелуй нежный и легкий, но Джим чувствует его, и когда Леонард отстраняется, ему необъяснимо сильно хочется прикоснуться кончиками пальцев к этому месту. Это менее интимно, чем их последний поцелуй, но почему-то ощущается чем-то бесконечно большим. Большим, чем что-либо на свете. Быть может, дело в том, как Боунс смотрит на него, или в препаратах, которыми накачан Джим. Но что-то внутри него словно встает на место, то, чего уже давно не было, и он лениво улыбается. — Ты просто идиот, — говорит ему Боунс, как всегда грубовато. — Я твой идиот, — парирует Джим. Это не имеет смысла объяснять, и это не должно быть романтично, но это так. Кирк снова вляпается во что-то и будет вести себя безрассудно, а Боунс всегда будет рядом, чтобы снова собрать его по частям. Так все и происходит. Как бы Джиму ни хотелось опрокинуть Леонарда на свою кровать, обнять его, и, возможно, поцеловать так, как нужно, он этого не сделает. Потому что таков порядок вещей. В любом случае, у него нет даже шанса на это, потому что дверь бесшумно отъезжает в сторону, и в комнату входит его первый помощник. — Спок! — говорит Джим, и его голос выходит более задыхающимся, чем ему бы хотелось. А потом он ухмыляется, не обратив внимание на то, что Боунс отходит в сторону — прочь — и убирает свои гипоспреи. — Капитан. Я пришел, чтобы проинформировать вас о состоянии корабля после того, как мы покинули Талус, — проходит пауза, — Каково ваше самочувствие? — Я в полном порядке, Спок. — отвечает Джим, тронутый заботой своего вулканского друга. — Как наш корабль? — спрашивает он, и на короткое мгновение нейтральное выражение лица Спока смягчается до чего-то теплого и беззаботного. — Эй, не задерживай его слишком долго, Спок. Ему все еще нужен сон, — говорит Боунс, стоя у двери. Он не смотрит на них, осознает Джим, когда поднимает взгляд. Маккой намеренно смотрит вниз на свой падд — и вот оно, снова. Этот едва заметный грустный взгляд, о котором он не может перестать думать. А Джим прикован к больничной койке, не в состоянии пойти за Боунсом — и даже спросить. А затем Боунс исчез, и Джим заставил себя улыбнуться Споку: — Продолжай. 3 — Это просто смешно. — Боунс шипит на него, месяц спустя. Будто и не было никогда того прикосновения губ к его щеке в медотсеке. А теперь его ждет целый океан боли, в отведенных им покоях на планете, культуру которой они едва понимают. — Это не моя вина! Я правильно перевел, что «связанный» — это «пара»! — он просто предположил, оглядываясь назад, что «пара» просто означала двух офицеров. Двое не обязательно означали пару — и он, конечно, не мог знать, что «пары» просто обязаны быть в романтическом смысле и должны целоваться каждый раз, когда они встречаются с лидерами планеты. — Послушай, мы здесь только на один день. — и не могу же я быть настолько омерзительным. — Мы можем это сделать. Боунс, мне нужно, чтобы ты сделал это. Чтобы нас не убили. Ты это понимаешь? — Да, — раздраженно отвечает Маккой. — Все было бы чертовски проще, если бы ты взял с собой Спока. Джим фыркает, ослабляя воротник. Их покои не так уж плохи, учитывая, что они здесь только на один день. Он бы с радостью провел здесь счастливые выходные, не обращая внимания ни на кого, кроме Боунса. Как бы то ни было, на самом деле они не пара, и это просто комната ожидания, пока лидеры не будут готовы встретиться с ними. — Позволю себе не согласиться, — говорит он, садясь, — Споку это не понравится. Не знаю, заметил ли ты, но он не очень-то приветствует вторжение в свое личное пространство. Он контактный телепат. — Да, я понимаю, — отвечает Боунс, не выглядя особо счастливым из-за этого. — Но Спок не будет возражать против этого? Джим хмурится. — Да, я не вижу причин, почему бы он стал. Спок никогда не был поклонником методов Джима в дальних миссиях, но это обычное дело. И тут ему в голову приходит совершенно варварская мысль. Это кажется настолько нелепым, что он почти списывает ее со счетов: — Эй, ты же знаешь, что я не встречаюсь со Споком, верно? Это было бы безумием. Кирк внимательно наблюдает за выражением лица Боунса, но не видит ничего, кроме напряжения. Хотя Боунс всегда внешне кажется напряженным. Его эмоции обычно скрыты под гневом. Злиться легко — Джим это очень хорошо знает. — Я имею в виду, он нравится мне, но в ином смысле. — Я ничего не говорил, Джим, — пробормотал Боунс. — Тебе и не нужно было, — отвечает Джим. — Но было бы проще, если бы ты просто поговорил со мной. Знаешь, как эмоционально здоровый взрослый мужчина. Настала очередь Маккоя рассмеяться. Веселье пронзило сгустившуюся над ним темноту из раздражения и горечи. — Потому что мы — воплощение эмоционально здоровых мужчин, Джимми. — Он фыркает, и Джим снова старается сосредоточиться на его лице, а не на его изящных руках. Леонард копирует жест Джима, ослабляя воротник. — Я просто… Ты можешь поговорить со мной, черт возьми. Я все еще твой друг, как бы сильно мы оба ни были заняты. — Да. — Джим печально улыбается. — Да, я знаю. — Он хлопает рукой рядом с собой, и Боунс стекает по сиденью рядом с ним. — В Академии было легче, правда? Когда ты был рядом со мной, а не на полпути вниз по кораблю. — Да, так и есть, — Боунс вздыхает. — Ладно, давай поцелуемся на глазах у незнакомых людей. Видит Бог, у тебя рецидив, малыш. — Это было грубо, — Джим смеется и обнимает Маккоя за плечи, пытается вести себя так, будто это не ему не терпится прижаться губами к губам своего лучшего друга. Пытается не вспоминать, как губы Леонарда прижимались к его губам в те пьяные ночи в самом начале. До того, как он научился с уважением относиться к тому, что Боунс не нуждался в таком обществе после неудачного брака. Тогда его это удивило, но это же не значит, что в нем не нуждаются сейчас. В конце концов, прошло много лет, и они с Леонардом стали ближе, чем когда-либо. Джим устраивает еще одну проверку, потому что он может, когда они возвращаются в зал для собраний. — Хотя, если подумать, когда я последний раз устраивал похождения или целовался с незнакомцами? — спрашивает он и наблюдает за тем, как на лице лучшего друга проступает сначала замешательство, а затем понимание — на мгновение все морщины разглаживаются. Он останавливается у дверей в холл, держа одну руку на ручке, а другую протягивая Леонарду. — Может быть, я наконец повзрослел, Боунс, — говорит он, ухмыляясь. — Угу, — это все, что говорит Маккой, но он все равно берет Джима за руку, и они вместе шагают в зал. Шаги Джима становятся особенно дерзкими, когда они приближаются к центру. Он чувствует, что ему это позволено. Он целует своего лучшего друга и любовь всей своей жизни, которую ему случайно удалось удивить так, что тот потерял дар речи. Этот день, вероятно, закончится установлением регулярных и плодотворных дипломатических отношений с новой планетой. В общем, причин для самодовольства было предостаточно. Когда они доходят до передней части зала, они кланяются лидерам планеты, которых можно описать только обнимающимися с множеством, множеством их конечностей. Они поворачиваются друг к другу, и у Джима даже нет времени, чтобы показать Боунсу, как уверенно он себя чувствует, прежде чем свободная рука Маккоя обхватывает его шею и притягивает ближе, прижимаясь к губам в требовательном поцелуе. Теперь настала очередь Джима быть потрясенным, но он был бы дураком, если бы позволил себе утонуть в удивлении. Проще и гораздо, гораздо лучше просто смириться с тем, что его лучший друг так исступленно его целует. В какой-то момент все исчезает, и Джим задыхается, дико смотря на человека перед ним. Боунс стоит с настолько нечитаемым выражением, что вполне сошел бы за Спока — только вот нет, потому что Спок — его друг, а не… Просто не Боунс. Но этот поцелуй… Черт, поцелуи в щеку или в лоб теперь точно не считаются. Маккой только что поцеловал его правильно. Основательно. Джим, теперь, похоже, исчерпал его запас поцелуев на всю жизнь. И это все не по-настоящему. Он медленно поворачивается к вожаку, чьи конечности от удовлетворения окрашиваются фиолетовым и неловко поскрипывают. Публичное проявление привязанности явно его задобрило, и Джим приклеивает улыбку к лицу, хотя его рука немеет в ладони Боунса. — Мы готовы начать, если вы готовы, — заявляет Кирк, и фиолетовый приобретает приветливый сливовый оттенок. Джим считает это хорошим знаком. 4 — Джим? — говорит Боунс таким хриплым голосом, что у Джима разрывается сердце. Если бы не было так темно… Если бы он мог лучше видеть его сквозь решетку, разделяющую их камеры. Если бы он мог знать наверняка, что его СМО не пострадал, и единственной причиной такой интонации была усталость, а не травма, тогда он мог бы почувствовать себя более обнадеженным. — Джим, здесь гвоздь на полу. Или так. Это тоже отлично. По шкале надежды. — Там… что? — Джим моргает, пытаясь разобраться с такой удачей. Он усилием воли заталкивает мысли о ранах и усталости как можно дальше. Шатаясь, он поднимается с пола. Среди всей этой боли он чувствует, что его руки изранены сильнее всего. Они связаны за спиной и он чувствует, словно запястья печет от боли. Не то чтобы он собирался признать это, потому что это всего лишь царапина. Ничто, по сравнению со всем тем, что он перенес. — Гвоздь? Боунс, ты должен мне его как-то передать! — Да, спасибо, Капитан Очевидность, — его раздражение странно успокаивает Джима. — Может, ты не заметил, но в данный момент я не могу сделать это руками. — Леонард фыркает, и Джим не может удержаться от улыбки. — Ну же, Боунс. Мне нужен этот гвоздь, чтобы вытащить нас отсюда. Если ты придумаешь, как передать его мне, я обещаю, устрою тебе лучшую увольнительную у моря. Как только выберемся отсюда. Все что захочешь, Боунс. Мне просто нужен этот гвоздь. Потому что Маккой едва ли хотел лететь в космос, не говоря уже о том, чтобы умереть на какой-то странной планете с подземельями. Джим не позволит ему умереть. Он выведет их наружу, и Спок найдет их, и все будет хорошо. — Да, хорошо, помолчи секунду, — бормочет Боунс, и Джим подходит так близко к решетке, как только может физически, его лицо прижато к металлическим прутьям, но все, что он может видеть — темнота. Он прислушивается, как Боунс стонет и шевелится, и вдруг доктор оказывается прямо перед ним, тоже прижимаясь к решетке. Затем губы прижимаются к губам Джима, и он напрочь забывает о боли. В это долгое мгновение Джим успевает зажать губами гвоздь, и отстраняется от сухих губ Боунса многим позже, чем того требовали обстоятельства. Джим старается не слишком сильно улыбаться, чтобы не увериться в своей самонадеянности и не уронить гвоздь. Боунс поцеловал его. Он падает на задницу и перемещает свои связанные руки из-за спины под колени, а затем вокруг ног и поднимает перед собой. Отлично. Он снова встает и сквозь темноту понимает, что Леонард смотрит на него широко раскрытыми глазами. — Почему ты не вытянул руки вперед до того, как у тебя во рту оказался гвоздь, ты, долбанный идиот? — на самом деле Маккой не выглядит слишком раздраженным, но если бы Джим каким-то образом проглотил гвоздь или подавился, он был уверен, что эмоции Леонарда резко изменились. К счастью, он был бы мертв, чтобы это услышать. Джим ухмыляется, вынимая гвоздь изо рта. Его движения ограничены, потому что запястья все еще были связаны. — Ты даже не дал мне шанса объяснить свой план, прежде чем поцеловать меня, Боунси, — подмигивает он. — Повернись. Боунс делает, как велено, с вынужденным раздражением. — Если я поцеловал тебя, Джим, значит, я поцеловал и пол, чтобы поднять гвоздь. Так к чему ты клонишь? — Нет, ты меня поцеловал, — дразнится Джим, на мгновение отвлекаясь на попытку расстегнуть наручники Леонарда. — Какие-нибудь оправдания, Боунс, я прав? — он ухмыляется, когда замок щелкает и наручники сваливаются с его запястий. — Ну вот и все, — он убирает руку с зажатым в ней гвоздем и ждет, пока Боунс закончит сгибать онемевшие руки и поможет ему. — Ты просто идиот, — бормочет Маккой, выхватывая гвоздь из щели между прутьями. — Знаешь, ты бы, наверное, сам отпер свой замок гораздо быстрее, чем я. — Может быть, — уклончиво отвечает Джим, — А может, мне просто нравится твое сосредоточенное лицо. Очень сексуально, Боунс. — Ты видишь в темноте, малыш? — ласково говорит Леонард. Если только Джиму это не показалось. Может быть, он потерял слишком много крови, хотя и не может точно сказать, из-за чего. — Не хочешь поторопиться? Скоро начнется обход. — И он не собирается драться с тюремщиками, пока его руки скованы наручниками. Он видел этих ублюдков, и он даже не сможет обхватить их толстые шеи руками в наручниках, чтобы задушить, не говоря уже о том, что у него кружится голова. — Я пытаюсь, у тебя все руки мокрые. Тут все скользкое. — Боунс болезненно вздыхает, — Джим, почему у тебя руки в крови? — Я не знаю, и чем дольше ты задаешь глупые вопросы, тем труднее мне держаться в вертикальном положении, — стонет Джим. — Пожалуйста, Боунс. Я люблю тебя всем сердцем, но ты должен сделать мне одолжение и снять эти наручники с моих рук. — Дерьмо. Хорошо, Джим, — говорит Леонард, а потом наручники расстегиваются, и Джим мгновенно опускает руки. — Слава Богу. — Не первый раз освобождаешься от наручников, а, Боунс? — Джим ухмыляется, даже когда выходит из тени, чтобы отыскать дверь. Он может дразнить Боунса. Он всегда мог его дразнить, даже несмотря на то, что тот был слишком взрослым и серьезным, чтобы принимать подначки от кого-то еще. В любом случае, Маккой дразнит его так же, как и Джим его. — Не твой первый раз в них, — хрипло отвечает Боунс. — Ведите себя прилично, доктор Маккой, — он впустую протягивает руку, потому что Леонард его не видит. Однако он слышит, как вдалеке открываются двери, и тоже замолкает. Они уже идут. — Эй, если ты вырубишь свою охрану до того, как я доберусь до своей, я даже позволю тебе поцеловать меня снова. — Да пошел ты. Джим слышит улыбку в его голосе. 5 На Земле сейчас зима, и Джим ненавидит это — праздники, которые приходят вместе с ней. Большую часть времени он занимается работой. У него появляется больше энергии, и он не знает, что с ней делать. Поэтому он работает усерднее и лучше, чем большинство людей, которых он знал. Он может выпить и потанцевать, а может часами работать над различными программами, и едва ли ему это наскучит. Он может создать новые схемы двигателей и выполнять умственные вычисления почти так же быстро, как Чехов, если даже не Спок. Так что он хорош, и он не дает себе времени на самоанализ или рефлексию. Но не нужно быть гением, чтобы понять, почему он так ненавидит Рождество. Тарсус. И Фрэнк. Его мать. Отец. Всю зиму его мало что волновало. Но в последнее время ему было с кем разделить свои страдания. Со времен Академии Боунс был с ним каждое Рождество, испытывал те же чувства, что и Джим. Жалкие, как их называет Ниота. Джима это вполне устраивает. Он это принял. В этом году Боунс изменился. Он не придет к Джиму, чтобы разделить грустное молчание на двоих. Он не кладет протеиновые батончики у кровати и стола Джима, не меняет его диету, чтобы Джим мог позволить себе лишние калории — компенсировать все те страдания, которые он терпит. Джим не должен чувствовать себя ущемленным, потому что не должен ожидать особого отношения. Боунсу приходится присматривать за четырьмя сотнями людей. Только… Ну, Джим — капитан. А Леонард его лучший друг. Так почему бы ему не ждать особого подхода? Он пытался понять, что изменилось… что изменилось между ними, и почему Маккой теперь так далеко. Он же не мог забыть про Рождество? Половина корабля празднует Рождество. Досадно, и этот праздничный дух повсюду. Джим его ненавидит. Вообще-то, это Боунс виноват, что Джим идет на рождественскую вечеринку. Если бы Леонард повел себя иначе, Джим бы не чувствовал себя так ужасно одиноко. Ему не нужно было бы идти и общаться со счастливыми, веселыми, по-праздничному одетыми задницами, которых он бесконечно любил и уважал. Джим груб, и он это знает. Все мысли он держит в голове, где точно не сможет никого обидеть, даже учитывая то, что все они, кажется, видят его насквозь. — Ты расстроен, — со знанием дела говорит Ниота. Рядом с ней неподвижно и задумчиво стоит Спок. Джим знает, что он согласен с Ниотой, и он чувствует себя так, будто его предали. — Я в порядке, — говорит он, кажется, в сотый раз. Он выпивает еще одну рюмку какой-то жидкости — она явно может сойти за сотый шот. Но нет, это дико. Но Джиму хочется, чтобы так было, потому что в таком случае он может забыть, как дерьмово он себя чувствует, и как счастливы люди вокруг. Он снова становится резким, но теперь его это не волнует. Он крадет у Спока нетронутый стакан виски и делает глоток. — Где Леонард? Работает? — Э-э, наверное, — бормочет Джим, стараясь избежать пронзительного взгляда Ниоты. Конечно, он знает, что Боунс не работает. Он следовал расписанию Маккоя неделями, месяцами, годами. Он знает, когда Боунс может зайти в лазарет, когда он будет спать, и когда к нему можно приходить. Леонарда сегодня здесь нет, и его нет нигде, а Джиму горько. — Ну да, «наверное», — Ниота усмехается. — Знаете, у меня еще есть работа. Настоящие капитанские дела и все такое. Так что если вы не возражаете, мне пора бежать, — Джим отмазывается и не ждет ответа. Это мелочно и некрасиво, но он слишком далек от трезвости, чтобы вежливо оправдать свой уход, и слишком пьян, чтобы рискнуть выдать нормальный ответ. Он поворачивается, пятится от стола, за которым собирался провести вечер, и пытается добраться до дверей. Дело не в том, что он не хочет оставаться и общаться. Просто он не уверен в том, что они не свяжут его состояние с Леонардом. Он не может ничего спросить, потому что тогда они точно поймут. Узнают, какой он жалкий. Как он несчастен без своего лучшего друга, хотя Боунс даже никуда не уходил. Они все еще заперты вместе на одном корабле. Джим знает. Он все понимает. Слишком много дразнил, слишком сильно давил. Один поцелуй по необходимости превратился в отчаянное желание, явно выходившее за рамки обязательств или дружбы. Боунс с самого начала, уже много лет подряд давал понять, что не хочет этого. Или, по крайней мере, Джим не тот человек, с которым Леонард хотел бы этого. Джим зашел слишком далеко, и теперь ему надо напрячь голову, чтобы выпутаться из ситуации. Потому что это его первое Рождество без Боунса за долгие, долгие годы, и он не совсем уверен, что знает, как это пережить. Алкоголь сыграл с ним злую шутку, и бумажная работа теперь отвлекает не так, как эссе в Академии. Он мог погрузиться в сочинение — сделать слова, о которых он думал и которые писал, самой сутью своей жизни, как бы долго он ни сидел за работой. Читая скучные отчеты, он понимает, что ему труднее сохранять концентрацию. Он не может перестать переживать, и Боунса нет рядом, чтобы успокоить его. Так что он облажался. В коридоре тихо, и Джим притворяется, что не замечает Чехова и Сулу, прижавшихся к друг другу за небольшой рождественской елкой. Он насвистывает мелодию из рекламы безопасного секса, которую постоянно крутили на радио в Академии. Он беспечно улыбается, когда слышит влажный звук поцелуев и прикосновений губ. Мило. Не то чтобы Джим против праздничного настроения, парочек или публичного проявления любви. Но сейчас все, о чем он может думать — это о личном проявлении любви. О Боунсе, появляющемся в его каюте и целующем его до безумия. Потому что это единственное, что ему нужно. Только они вдвоем. Двери турболифта открываются, и у него перехватывает дыхание, когда он видит Леонарда, одетого в синий костюм и ужасно измученного. — Эй, я как раз собирался тебя найти, — говорит Боунс, и Джим вспоминает, что нужно, вообще-то, войти в лифт. — Застрял в операционной. Райли нужна была аппендэктомия. С ним все в порядке, честно. — Боунс упреждает его вспышку паники. — Он просил меня не говорить тебе, пока он не поправится. Сказал, нет смысла портить тебе Рождество. — Вы оба прекрасно знаете, что я не праздную, — бормочет Джим. На самом деле, он не так уж расстроен — не так сильно, как был бы, если бы Кевин не сказал вообще ничего. Но лейтенант Райли жив и здоров, и Джим будет уважать его желания. — Тогда я навещу его завтра. Прежде чем ты его выпишешь, если не возражаешь. — Вовсе нет, он будет рад тебя видеть. Клянусь, каждый раз, когда я его вижу, он думает, что ты забыл, кто он такой. Джим поджимает губы, потому что это связано с Тарсусом, а он совсем не хочет разглагольствовать о каждом отдельном случае, произошедшем там. Просто он был с Кевином Райли тогда, когда ему было больно. Джим не может быть рядом сейчас. Они едва ли товарищи, и ему приходится держаться подальше. Но он точно этого не забудет. Нет, никогда. — Я думал, ты будешь в своей каюте, — чересчур небрежно говорит Боунс. — Мне стало скучно. Сходил на вечеринку. Видел то, что ни один капитан не должен видеть. А теперь я иду спать. — Ладно. Ты уверен? — спрашивает Боунс. — Мне пришло поздравление от Джо, не хочешь посмотреть со мной? Джиму очень хочется сказать «да». Он любит Джо. Он качает головой: — Нет, хочу завтра встать пораньше. Многое предстоит сделать. А ты иди и хорошо проведи вечер. Он любит Джоанну, но это, наверное, нездорово, да? У него есть своя семья. Боунс не может быть единственным человеком, который у него есть, это неправильно. Он слишком зависим. Джим должен быть самодостаточным. Он не может потерять голову от того, что его лучший друг не любит его в известном смысле. Черт возьми, кто вообще сказал, что есть правильный смысл? Джим должен взять платоническую любовь и бежать с ней подальше, потому что это чертовски больше, чем он даже ожидал получить. Он думал, что годы Академии пролетят незаметно. Превосходно. Он думал, что добьется успеха, превосходящего самые смелые ожидания, и думал, что сделает это в одиночку. Как и проживет всю оставшуюся жизнь. Это не входило в его план, и если у него есть хоть капля здравого смысла, ему нужно отдалиться от Боунса, пока это не разрушило Леонарду карьеру и ощущение того хрупкого счастья, что появилось совсем недавно. Лифт останавливается, и Джим делает шаг вперед, но тут чья-то рука хватает его за запястье и тянет назад. Затем его целуют. Одно лишь короткое мгновение. Боунс крепко держит его за руку, и он отстраняется с ленивой ухмылкой на своем глупом, необъяснимо загорелом лице. — Омела, — говорит он мягко, сглаживая слишком сильный акцент в одном проклятом слове. Джим пристально смотрит на него, сердце колотится где-то в глотке, голова кружится. Омела. Омела. — Пошел ты, Боунс, — он отдергивает руку и топает к своей каюте прежде, чем показывает реальную злость. Боунс так никогда не делает. Боунс не играет с чувствами и не целуется без всякой причины под веткой омелы. +1 Он лежит в кровати и не плачет. Джим Кирк точно не плачет в кровати как подросток. Никто ничего не узнает. Он зарылся лицом в подушку для уверенности. Однако ему все хорошо слышно, и от двери раздается медицинский сигнал, который впускает Боунса в его каюту. — Ох, мой ты ребенок, — говорит он. — Как все это выглядит в твоей бестолковой глупой голове? — Маккой расхаживает взад-вперед. — Потому что в моей голове, Джим, ты целуешь меня все эти чертовы разы. С разными оправданиями. А потом ты просто ухмыляешься, подмигиваешь, прячешься за намеками и уходишь. И я терплю это каждый раз, потому что продолжаю говорить себе, что придет время, когда ты, черт возьми, вырастешь и скажешь то, что на самом деле имеешь в виду. Что ты перестанешь прятаться. Джим слегка приподнимает голову, теребя пальцами угол простыни. Он так волнуется, что не может вспомнить, когда такое с ним было в последний раз. Как будто он балансирует на грани между чем-то великим и долгим падением, и только его настойчивость сможет определить, в какую сторону он упадет. Боунс здесь, и все кажется лучше. Только вот он не сторона, на которую Джим собрался падать, а та самая пресловутая грань. — Но ты никогда не повзрослеешь, — Джим изо всех сил старается вспомнить, когда Боунс в последний раз называл его «малышом», но ответ, похоже, не найдет. Глупый мозг. — Сегодня сочельник, и я два часа оперировал твоего старого друга и очень устал. У меня была идея зайти к тебе в каюту и забраться к тебе в постель. Как мы обычно делаем. И поцеловать тебя в щеку. Как я обычно делаю. И просто быть здесь с тобой — там, где я и должен быть. Где я был с того дня, как мы встретились, черт возьми! — говорит Боунс. — А потом ты нетвердой походкой входишь в лифт, и там омела. Я целую тебя, потому что ты милый и невнятно говоришь, когда выпьешь. И ты делаешь вид, что не обеспокоен состоянием Райли, хотя, вероятно, немного ненавидишь меня за то, что я не связался с тобой сразу же, как только он появился в медотсеке. — Совсем чуть-чуть, — отвечает Джим. — Хорошо, — говорит Боунс, — Я хочу сказать, Джим… Ты не должен сердиться и срываться с места. Да, понимаю. Это нечестно. Но не тогда, когда ты поступал со мной так же уже тысячу раз. — Окей, — Джим роняет голову обратно и переворачивается так, что оказывается на боку, — тогда иди сюда. Боунс смотрит на него: — Я не закончил. — А когда закончишь? — Джим… — Боунс. — Джим ухмыляется. — Ложись в кровать и поцелуй меня. Если утром я не буду слишком сильно страдать от похмелья, у нас будет секс. А если у меня будет слишком сильное похмелье, я позволю тебе обо мне позаботиться. Как ты обычно делаешь. Джим поднимает одеяло в приглашающем жесте. Маккой никогда не выглядел так очаровательно. Он стоит, глядя на Джима сверху вниз, явно озадаченный, раздраженный и просто красивый. Действительно, просто потрясающе красивый. Усталый, хмурый и замечательный. Он двигается так, словно не понимает, что делает, но потом прижимается к Джиму, и его горячее дыхание касается щеки. Потом их губы соприкасаются, и для Джима все, что есть рядом с Боунсом, становится совершенным. Как будто Леонард сам излучает совершенство, а Джим — тот, кто хочет насладиться этим. Он целует его так, словно это их первый поцелуй, хотя они целовались по меньшей мере дюжину раз — и Джим, черт возьми, не может вспомнить первый. Это позор, но то, что происходит сейчас, с лихвой компенсирует это упущение. Потому что Боунс… Он идеальный. — М-м, окей, — Джим улыбается, утыкаясь носом в шею Боунса, когда они отрываются друг от друга. — Это было мило. Повисает долгое молчание, а затем Боунс отнимает руки от лица Джима и обнимает его так крепко, будто между ними не должно остаться ни единого миллиметра. Боунс пахнет чистотой и антисептиком и просто потрясающе. Он рядом, и он настоящий, и Джиму не нужно бояться, что Боунс оставит его, потому что он уже провел много лет рядом с Джимом со времен Академии. Стабильный, неотступный и замечательный. — Я люблю тебя, Джим, — говорит Боунс, прижимаясь поцелуем к волосам, как во все те потерянные ночи, которыми Джим безумно дорожил и в которые терял надежду. — Я тоже люблю тебя, Боунс. Прости, что был таким идиотом, — но это было даже забавно. Поддразнивания. Хождение по острию ножа. Джим улыбается, потому что впереди их ждет очень многое. И он знает это. Впервые в жизни он с нетерпением ждет будущего. Каждый день, проведенный с Боунсом, дает ему знания о том, как быть эмоционально здоровым взрослым мужчиной в долгосрочных, полных любви отношениях. Он не хочет забегать вперед. Он не намерен пропустить ни одной секунды этого счастья. — Но ты мой идиот, — Боунс вздыхает, и его голос звучит счастливо. — Спи, дорогой. — Хорошо, — Джим усмехается и заставляет себя перестать смотреть на прекрасное уставшее лицо. Он закрывает глаза и думает о тысяче поцелуев, которые они еще смогут разделить.