У Бога нет чувства юмора.

Чувствовать себя Богом и Дьяволом одновременно это прекрасная шутка, шутка эта у них на двоих, которая каждый раз въедается в разум всё сильнее и сдавливает гортань изнутри, заставляя давится собственными словами, вместо них всё давно стали решать действия. Эти слова, что застряли на пол пути, но так и не были досказаны уходят в пустоту, не к тому же Богу, что давно оставил их, не к Дьяволу, коим он бы прозвал себя, да только не верит в них, а в пустоту. В пустоту беспечную, ей думать о смысле высказанного не придётся, не придётся анализировать и думать, что ответить, ей всё равно даже на то, что слова эти предназначались кому-то иному. Человеку? Быть может. Такого, как Он можно назвать человеком? Томура сомневается и решает, что больше не его это дело и не ему об этом думать, пока удавка из навязчивых мыслей не перекроет кислород. Тогда, когда он оступится смех его будет звонким и надрывистым, в последний раз, когда он решится на это безумство и поплатится своей прогнившей на сквозь душонкой. Вот только язык не поворачивается произнести заветные слова, а мозг зовёт это утешением безумца и подговаривает вырвать орган, именуемый «сердцем» из груди. Было бы поистине смешно, до сиреневых кругов перед глазами и смеха переходящего в кашель, пока он не осознаёт, что находится в ловушке собственного разума, а в груди щемит слишком болезненно рядом с этим человеком. От одной мысли о собственной слабости начинает тошнить, да только организм настолько истощён, что избавить себя от этого мерзкого ощущения не дано. К о м у. Э т о. Н а д о? Шигараки смеётся тихо, только так, чтобы никто не слышал, а смех переходит в еле слышные даже для него самого всхлипы и никто никогда не узнает, что эта боль полостью на Его совести. Он так ненавидит Его. Так ненавидит себя. Ненавидит своё глупое сердце, что заходится в бешеном ритме от таких мыслей. Пламя его сжигает, только пламя, что разгорается где-то в грудной клетке, что начинает бушевать с каждым днём всё сильнее, а чем больше горит, тем сильнее притупляется боль от этих душевных ожогов. Хочется кричать и рушить всё на своём пути, дальше мучится нет силы. Кричать так громко, чтобы голосовые связки отказали, так, чтобы он смог захлебнуться собственной кровью вперемешку со слезами. Плачут только слабые. Томура тоже слабый. Томура тоже устал. Он обещал себе, что не обронит больше не одной слезы, однако, даже Лидер больше не в состоянии сдержать этот порыв чувства, от которого внутри что-то ломается, разбивается на части, на тысячи осколков, что он должен собрать воедино, только не может, не в состоянии. Он думает, что лучше умереть, чем чувствовать это снова и снова. Он осуждает самого себя намного больше, чем кого-либо еще. Он стыдится самого себя. Он боится правды. Он хочет убить это в себе, уничтожить, чтобы даже пыли не осталось, даже намёка на то, что это было, но не может. С л а б а к. Томура рушит всё, что знал и всё, чего хотел. Снова всё ломает и превращает это лишь в воспоминания о бытие. И когда телефон подаёт признаки жизни звонком от Него, то летит в стену без шанса на спасение. И Лидер с силой зажимает собственный рот, сдерживая крик, пока слёзы больно обжигают израненную кожу щёк. Он больше не Лидер. Лидер бы стерпел. Лидер бы принял всё, как есть. Только вот воспоминания снова с усилием вырезаются в черепную коробку, так и норовя расколоть её на части. Н у. П о ч е м у. Т ы? Штопаный урод всегда глумится над этим, доводит до потери контроля и единственный, кто снова убивает в нём всё живое, кто болезненно и запретно притягивает. У него уже почти всё есть, так почему же он снова хочет, чтобы этот человек принадлежал ему? Почему снова желает себе смерти за такие мысли? Будто кому-то есть дело до этого? Нет, все эти люди, все это окружение, каждый-каждый-каждый член Паранормального Фронта Освобождения, они все. Все от него чего-то ждут и он сам от себя многого ждёт, только состояние с каждым днём ухудшатся и Шигараки теряется меж реалий. О п я т ь. Опять эти несносные цветы, предзнаменователи адской агонии, алые-алые, кровавые-кровавые, снова пробивают кожу шипами, изнутри режут, болезненно и слишком рано. Шигараки игнорирует. Шигараки смывает их в раковину или унитаз по несколько раз на дню, думая, что ему превосходно наплевать на это. Шигараки не спит ночью, мучаясь от боли и воспоминаний вновь и вновь. Е г о. Б о л ь ш е. Н е. Л ю б я т.

＊　　　＊　　　＊

Они встречались несколько месяцев. Он бы назвал всё это бредом. Он никогда не думал, что можно заболеть этой гадостью, расставшись с человеком. Они ведь уже были вместе, так что не так? Не так всё. Проблема в нём. Томура любит. Любит искренней и детской любовью, любил ей так долго, как мог, но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Его не любили никогда. Никогда-никогда-никогда, поэтому он снова хочет избавиться от этого тела и лица, от этой несправедливости. Кто такого, как он полюбит, если такой же, как он — не смог? И хотелось бы перестать об этом думать, ведь раньше было плевать с высоченной колокольни на все эти розовые сопли, да только больше это не так. Томура задыхается, давая жизнь чему-то новому внутри. Задыхается, с улыбкой. Смеётся, громко и надрывисто, как хотел, а затем видит того, кто так и не смог его полюбить. Единственная ошибка в жизни Шигараки была в том, что он так и не научился разбираться в людях. Разбираться в их дерьме, в их тёмных оттенках, но не в хорошем. Он думал, что эта тьма у них на двоих, а оказалось иначе. Даби пошутил. Пошутил некрасиво и неприятно. Пошутил с тем, с кем не стоило. С тем, кого стоило опасаться. Мерзкая однако шутка вышла. Он шутил так же ужасно, как и Бог, со своим выбором и судьбой, в которую вместе с ним самим Томура давно верить разучился. Очаровательная шутка, только она не для него, потому, что чувства юмора у него нет. Бог лишён чувства юмора, как и Дьявол, но всё равно шутят с людьми. Томура Шигараки тоже пошутил. Пошутил хорошо, до слёз забавно. Пошутил то он, когда в последний раз касался Пирокинетика, чтобы уничтожить и забыть. Лидер не должен любить. Лидер должен следовать цели. У Лидера нет чувства юмора. Ч у в с т в о. Ю м о р а. В е щ ь. О т н о с и т е л ь н, а я.