Расплата

О Генри многое можно сказать по его привычкам: курит дорогие сигареты, дружит только с красивыми людьми, враждует только с умными, выбирает самые интересные проявления человеческой природы, чтобы их наблюдать. Он близок к нигилизму как никто другой, хотя на людях пропагандирует гедонизм. Он рассудителен, холоден, сдержан, вежлив. Его достоинства не перечислить за один раз. Но основное знает только его друг Бэзил — он никогда не верит в то, что говорит, никогда не упоминает того, о чем думает на самом деле. Наивный юноша Дориан этого не замечает. Ему интересно любое слово, которое выскочит изо рта Уоттона. От того, признаться, Генри испытывает к нему определенную симпатию. Но все это меняется за несколько дней… О беременности жены он узнает утром, за чаем, и ничуть не меняется в лице, лишь в мыслях обеспокоенно выдыхает о том, что немного расстроен такому повороту событий, хотя тут же успокаивает себя, что у него будет какой-никакой наследник. Относится к этому легкомысленно, о чем сразу же сообщает Дориану, который как и Бэзил воспринимает это немного иначе. Генри лишь возводит глаза к небу, думая о том до чего же его приятели ошибаются в своей оценке. Благо жена в дальнейшем старается его не стеснять, поддерживая образ той светской дамы, который был ей создан много лет назад. В день, когда его ребенок появляется на свет, он находится в Клубе и занят обсуждением последних новостей, записка, которую ему принесли, читается им уже на выходе, когда он в плаще и шляпе. Не выдавая эмоций, основная из которых, отвращение, он скатывает ее в мелкий комочек и швыряет в урну. Дома он всячески старается избежать первой встречи с младенцем. Спасает вечернее время суток и то, что роженица, как и вся прислуга в доме, очень устала. На следующий день, понимая, что это все же неизбежно, он сам заглядывает в комнату к жене, интересуясь ее самочувствием. Только тогда он впервые узнает, что родилась девочка. Он без интереса заглядывает в ее кроватку, но уже тогда, почти против воли, задерживает на ней взгляд. Уоттон думал, что сможет изгнать это из памяти со временем, но оказалось наоборот. Именно маленький чепчик, крохотные ножки, ручки и малюсенькое личико через раз всплывают в его памяти, даря какое-то странное ощущение, которому он, знающий о людской природе все, не может подобрать названия. Он не мешает взрослению нового человека, которого сам породил, никак не вмешивается в естественный ход событий, занимаясь своими делами, но иногда что-то странное охватывает его существо. И в такие мгновения он в растерянности. Все, что он знает, так это имя — Эмили. Ее зовут Эмили. Этого, кажется, достаточно. Время летит незаметно. Однажды, разбирая бумаги у себя в кабинете и улыбаясь посланиям Дориана, который уже давно отправился повидать свет, он слышит громкий визг из сада. Он резко поднимает голову, пытаясь понять источник звука, поднимается с кресла и идет к окну. То, что он видит, заставляет его замереть в неком подобии задумчивости. Маленькая девочка в ее крохотном платьице подбрасывает осенние листья и улыбается хмурому небу. Генри уже готов окунуться в философствования, но ни единой мысли не успевает проскользнуть в голове, потому что ребенок оборачивается и смотрит прямо на него. Девочка, не долго думая, светло улыбается, а потом, словно что-то вспомнив, подбегает прямо к окну и в нерешительности замирает напротив. Генри спокойно это воспринимает, не двигается с места, но и не спешит сказать ей продолжить заниматься своими играми. Он замечает у нее в руках цветные листочки с дерева и удивляется, когда слышит: «Это тебе, папа!» Эти слова его оглушают. Его ребенок умеет говорить. Называет его отцом. Какое-то странное тепло разрастается в груди. Не понимая, что он делает, Генри открывает дверь в сад и выходит к ней, молча принимая подарок. Он начинает проводить с Эмили время как-то незаметно. Сталкивается теперь с ней намного больше, чем обычно. Генри нет-нет, да взглянет на нее пару раз задумчиво, с какой-то странной эмоцией. Отвлечется ненадолго и дышать становится намного легче, он не понимает почему. В одну из прогулок по Лондону Генри ловит себя на нетипичной мысли — какую бы игрушку хотела его Эмили или, может, сладость? Он отгоняет ее тут же как ненужную, ведь достаточно выдает содержания на нее. Да и не так хорошо он разбирался в детях, чтобы выбирать для них что-то. Все равно он иногда смотрит на то, как она играет в саду. Ему почему-то так спокойнее… Страшное случается в тот момент, когда умирает его жена. Генри мог бы и радоваться, так как наконец-то стал вдовцом, но какое-то беспокойство посещает его голову. Перед глазами малышка, которая подбрасывает листья в воздух. Осторожно, так чтобы не вызвать ни у кого подозрений, он направляется в детскую. Эмили выбегает тут же к нему навстречу, вся в слезах, с тихим: «Папочка!» она вешается к нему на шею и горько всхлипывает. Генри никому такого не позволял. Он никогда не приветствовал объятий, но с этим «Папочка!» что-то екает в его груди, и он медленно опускает руки к дочери на плечи, желая именно успокоить. Сам тем временем подавляет тихий вдох. Некоторое облегчение посещает его в эти минуты… Та никогда не раздражает его своим вниманием, возможно, ее мать хорошо ей пояснила, что отца отвлекать от дел нельзя. В какой-то момент она начинает приходить в его кабинет, просто садясь где-то поблизости и занимаясь своими игрушками. Генри это воспринимает спокойно, ведь действительно же, она ничем не мешает. «Просто хочет внимания. Детям оно необходимо», — удивляясь самому себе, делает вывод Генри. И просто обещает себе, что об этих мыслях никто никогда не узнает. Со временем они начинают разговаривать. А после — вести долгие, длинные беседы обо всем на свете. Генри удивляется сам себе, отмечая, что его ребенок не только умный, но и сообразительный, что быстро всему учится. И у него в душе растет стремление дать ей все самое лучшее. Не в его привычках увлекаться одним человеком на долгое время, но тут какое-то странное чувство толкает его на многие поступки. Он внимательно слушает Эмили, он с вниманием относится к ее увлечениям, он предостерегает ее от общения с опасными людьми, он дает ей советы, которые всегда помогут ей добиться чего бы то ни было самым простейшим путем. Генри теперь не с удовольствием наблюдает за тем, как его дочь попадает в сложные ситуации, у него полное ощущение, что это он в той самой ситуации. Он по-прежнему отказывается ее баловать, но всегда к ней прислушивается. Ему важно то, что она скажет. Однажды, увидев свою дочь в вечернем платье, он с изумлением понимает то, что она выросла. Он внимательно всматривается в ее лицо и подавляет широкую улыбку, но вот приятное тепло, расползающееся по телу, удержать никак не может. На ее дружелюбное: «Ну, как тебе, папа?» он сдержанно кивает, но не может подавить в себе чувство детского восторга. Когда она берет его под руку в кругу знакомых, он чуть ли не светится. Его переполняет гордость. Деньки текли незаметно, Генри вдруг начал понимать, что общество дочери для него предпочтительнее любого другого. Он задыхается при мысли, что она когда-нибудь не будет говорить с ним доверительно, так как сейчас, поэтому старается об этом не думать. Генри знает, что воспитал в ней разум, поэтому спокоен за тот случай, если Эмили влюбится. Со временем Генри понимает, что разрешает ей все, даже курить. Он просто счастлив иметь такого друга как Эмили, ведь она становится похожа на него самого, и он сам доверяет ей. Ничего не нарушает идиллии… Дориан Грей врывается в их жизнь незаметно. Генри, чувствуя его интерес к Эмили, поначалу иронизирует, думая, что друг не станет использовать его девочку. Теперь он заинтригован не любовными похождениями Грея, а тем, как его дочь поставит того на место в самой изящной манере. Глаза Генри впервые в жизни раскрываются от ужаса пошире, когда он узнает, что все пошло не так как он думал. Единственная его мысль не поддается художественному описанию. Как будто кусок отрывают от сердца, Генри прекрасно знает, в чьих Эмили объятиях. Она в руках у человека, который перепробовал всех шлюх в Лондоне, в руках у мужчины, который, забываясь в наркотическом дурмане, давно потерял человеческое лицо. С еще большим ужасом он понимает, что Эмили не хочет говорить с ним о Дориане, тактично замалчивая, куда отлучается по вечерам. Генри испытывает бурю эмоций от отвращения до гнева и впервые в жизни не знает, как их подавить. Он все же успокаивается, дожидается Эмили и тактично выводит на откровенный разговор, вспоминая свои таланты подстраивать все так, как ему хотелось бы, но все его старания тщетны, потому что он слышит: «Папа, я люблю Дориана… А он любит меня». Генри тяжело опускает веки, чувствуя, как что-то внутри него рухнуло. Этого он боялся больше всего. Он понимает в эти секунды, что его собственные развлечения стоили ему слишком дорого. Не понимал раньше этого. Когда Эмили сообщает, что они хотят пожениться, он берет себя руки и дает свое согласие… Скрупулезно, как какая-то ищейка, он, подавляя в себе ненависть, наблюдает за Дорианом, как за своим зятем. Ищет что угодно, к чему можно прицепиться, не желает с ним разговаривать на какие-либо темы, предпочитая отойти в сторонку. Он видит как проскальзывают, словно яркие лучики света, счастье на лице Эмили, и лишь это удерживает его от того, чтобы накинуться на Грея и растерзать на глазах у всех. Уоттон спокойно воспринимает мысль о том, что он его ненавидит. Он дает себе искреннее обещание, что найдет способ его уничтожить так, чтобы Эмилии ничего не заподозрила. Случай представляется. Шок, который он испытывает, не поддается никакому описанию, и вполне ожидаемо, что Грей пытается его убить, но Уоттон не благородный Бэзил, что жаждет ему помочь, он намного расторопнее и находит способ его запереть в том смраде, который тот породил. И тут появляется Эмили, конечно же, она не знает, Генри ни секунды не сомневается, что она ничего не знает. Та тянется к Дориану, все в смертельной опасности из-за пущенного газа, Генри в отчаянии тянется за ней, хватает ее за руки и пытается оттащить от решетки. Сейчас он готов на все, лишь бы его дочь ушла вместе с ним, а без нее он не уйдет. Чуть ли не разочарованный стон рвется из его груди из-за дикого страха потерять ее. В последний миг Грей смотрит на своего бывшего и уже пожилого друга с сочувствием, наверное, понимая его чувства, и сам, разжимая пальцы Эмили, отпускает обоих. Эмили упирается, но Генри уже не замечает этого, он просто тащит ее на выход из этого проклятого дома, чувствуя себя целым, спокойным только на улице. Дочь же разворачивается к нему и впервые смотрит на него со всепоглощающей ненавистью, когда он начинает говорить ей правду. Эта ненависть проникает в самые дальние уголки души Уоттона, сжигая все на своем пути. Генри понимает, что ни один найденный секрет человеческой души за всю его жизнь, ему здесь не поможет. Впервые в жизни в уголках его глаз собираются горячие, колючие слезы. Слабая надежда на то, что она когда-нибудь сможет его простить, поселяется в душе, и Уоттон не распознает в этом порыве зачинающуюся агонию. Это самая страшная иллюзия. Обман. Проходят серые, ничем непримечательные дни. Эмили не хочет разговаривать с Генри, и он чувствует себя опустошенным, старым, одиноким, никому не нужным стариком. Разбитым и отягощенным страшным чувством вины. Лорд Генри Уоттон никого никогда не любил в этой жизни. Пока у него не появилась дочь.