***
— Па-а-ап? — Хэви машет рукой перед лицом Глэма. — Так почему ты никогда не снимаешь напульсники? — Хэви, отстань от папы. -говорит брату Ди, сложив руки у подбородка. — Не хочет он говорить об этом. Глэм равнодушно снимает один из напульсников и показывает руку с глубокими шрамами детям, проводя другой рукой по волосам. — Это следы из моего детства, от отца. Он бил меня линейкой, когда не был доволен моей игрой на скрипке… Хэви порывисто обнимает Глэма, и тот даже на пару мгновений выглядит ошеломлённым, а затем его эмоции снова скрываются под маской. Ди тоже подходит к отцу и легко бьёт его в плечо, а затем обнимает. А Глэм тихонько улыбается, потрепав своих мальчиков по головам. И ему стало легче.Часть 1
25 июня 2020 г. в 17:09
Себастьян проводит пальцами по свежим шрамам на предплечье и шипит от боли, прикрывает глаза. Сколько он себя помнил, эти шрамы всегда были с ним. О, как отец любил бить его линейкой, оставляя следы своей жестокости и своеобразной «любви» к сыну. С каждым днём он бил сына сильнее и красные быстро проходящие следы вскоре заменились уродливыми кровоточащими ранами. С каждым днём на пол в комнате с роялем проливалось всё больше и больше крови. Небольшие красные капелки, одиноко падающие на белый паркет превращались в поток, который позже стирала прислуга.
Сестру отец не бил. Физически. Он бил морально, уничтожая её каждый день, пока та не поступила в консерваторию. После он был гораздо спокойнее по отношению к ней, но после этого он вдвойне взялся за своего сына, насилуя его не только физически, но и психологически. «Бездарность.» «Отродье.» «Недоносок.» «Паршивец.» «Урод.» Ублюдок.» Всё это он слышал всё своё детство, каждый день. И каждый день, за исключением школы, повторялся как день сурка. Подъем, душ, завтрак, свободное время в комнате, а затем ненавистные занятия с отцом, а следовательно и боль.
И Себастьян был готов возненавидеть музыку, вот только… Вот только Чес познакомил его с другой музыкой, которую искренне презирал отец. И эта музыка дала жизнь Себастьяну, дала почувствовать себя живым.
— Паршивец! — Густав бьёт сына по щеке и Себастьян сразу кладёт руку на пострадавшую щёку.
Отец схватил сопротивляющегося Глэма за волосы и поволок в его комнату, бормоча что-то про себя и разбивая стакан с виски об пол. Если бы не ботинки, то у Себастьяна точно были бы ранены ноги. Густав швырнул своего сына на кровать и расстегнул ремень на брюках. Ужас застыл в глазах Глэма. Внутри него всё сжалось от холода и страха. Неужели он собирается?..
Но самые ужасные страхи не превратились в жизнь.
— Снимай рубашку, Себастьян. — произнёс Густав.
Чувствуя всепоглощающую ненависть, Себастьян медленно расстёгивает дрожащими пальцами белую рубашку и гипнотизирует ремень в руке отца. Расправившись с ней, Себастьян чувствует холод, пробегающий по спине.
— Ложись на кровать.Животом. Быстро. — говорит отец и Глэм покорно выполняет его требование, мысленно готовясь к боли.
Себастьян слышит шаги отца закрывает глаза, закусывает край одеяла, чтобы при первом же ударе не закричать.
Раздаётся свист рассекаемого воздуха и приходит боль.
— ЧТО! ТЫ! СКРЫВАЕШЬ?! — с каждым ударом орёт отец.
— Ничего! Отец, Я правда ничего не скрываю! — плача, кричит Глэм.
— НЕТ, СКРЫВАЕШЬ! Я ЧУВСТВУЮ ЭТО!
— Густав! — врывается в комнату мать Себастьяна и пытается перехватить руку мужа. — Остановись!
— Да ты не видишь, он смеётся! Насмехается надо мной! Ему даже не больно!
А в этот момент Глэм только думал о том, что мечтает увидеть, как отец лежит, прикованный к постели, а над его головой висит меч на тонком волоске. А рядом с ним — Себастьян с битой в руке.
Глэм слышит отдаляющиеся шаги. А мать гладит сына по голове и шепчет утешающие слова.