***
Хомяка Гандам забирает быстро — входит в коттедж, осматривается — хмыкает на обстановку, — быстрым шагом подходит к коробке, поднимает её, и хомяк сам прыгает ему на руку и карабкается по ней до шарфа. Он пищит что-то — и Гандам чуть его не роняет и застывает в комнате соляным столбом. — Эй, — неуверенно окликает его Казуичи. — Ты там на кровать мою проклятье накладываешь, что ли? Танака резко разворачивается, подходит к выходу, где стоит Казуичи, и, застыв на пороге, старательно не смотрит ему в лицо, воткнув чрезмерно сосредоточенный взгляд куда-то вдаль. Наконец произносит — с выражением лица, которое Сода даже трактовать как-то опасается: — Я, — пауза, — не предвидел, что в Тёмных Ангелах Разрушения проснётся интерес к изучению обители простого смертного. Возможно, они сделали предположение, что здесь будет проходить следующее сражение между небесами и адом. Я… обсужу с ними эту идею и выясню, почему они пришли к такому решению. И он уходит — к коттеджу Сони. Казуичи думает, что ему следовало бы проследовать за ним — кто знает, что этот маньяк собрался делать с Соней-сан, может, это всё какая-то подстава, план по убийству, а Казуичи включили в него лишь для того, чтобы отвести подозрения? (звучит обидно) Но — что это было? — Это что, сейчас извинение такое было? — неверяще кидает Казуичи ему в спину. Гандам не отвечает — лишь пафосно взмахивает своей простыней-мантией. И Соде кажется, что там, под простыней, на миг мелькает абсолютно голое бледное бедро. Казуичи очень надеется, что ему кажется. И что это не приснится ему потом ночью. (Снится.)***
Казуичи не знает, какое там обсуждение беседы было у Гандама и его хомяков — но что он знает совершенно точно, так это то, что на следующее утро и в коттедже Сони, и в его собственном опять лазает хомяк — и на этот раз уже другой. И на следующее. И на следующее. И на следующее. В это утро хомяков — двое. И на следующее — в этот раз там снова Мага-Зи. На вопросы, какого чёрта его хомякам надо, Гандам отвечает каждый раз что-то всё более неопределённое про Вселенную, ауры, противостояния, запахи сражения, конец света, восстания существ с того света — и становится ясно, что ответа у него нет. Ещё на второе утро они все вместе осматривают на предмет отверстий, в которые могли бы просочиться хомяки, все три коттеджа — как внутри так и снаружи, рискуя свалиться в воду с деревянных досок. Казуичи почти сваливается, оступившись на краю, но Соня-сан успевает неожиданно твёрдой рукой поймать его за шиворот; он вспоминает об этом весь день. Отверстий не находится нигде. Гандам ходит взад-вперёд перед своим коттеджем и бормочет что-то о порталах, и Казуичи тихим шёпотом спрашивает у Сони, значит ли это что-нибудь важное — та отвечает гораздо более громким шёпотом, что 1) Гандам не говорит ничего неважного, и 2) та важная информация, которую он сообщает сейчас — он понятия не имеет, что происходит. Потрясающе. Гандам стоически встаёт каждое утро и идёт освобождать их от плена своих хомяков — всё ещё в простыне и шарфе, лицо каждый раз всё более уставшее и невыспавшееся. Казуичи думает, что Танака, наверное, сова, и ловит себя на неком сочувствии. Соня сочувствует Гандаму более явно. Это проявляется однажды за завтраком — Гандам обычно сидит в отдалении ото всех, за отдельным столиком, но в этот раз Казуичи следует за ним и жалуется про его бешеных зверюг (Танака бы раньше посмотрел на него презрительно и холодным голосом отправил мерзкого смерда заниматься своими делами, но сейчас то ли слишком устал, то ли ещё чего), а Соня возмущённо отстаивает их честь, и как-то за этим разговором они сами не замечают, как садятся за один стол с Танакой, — и тогда она говорит: — Я вынуждена не согласиться с вами, Сода-сан! — Соня поднимает в воздух указательный палец с идеально отполированным ногтем и выглядит так серьёзно, как будто она на политических дебатах. — На мой взгляд, Четыре Ангела Разрушения имеют доброе сердце — просто для того, чтобы мы его увидели, необходимо подобрать ключ! — Доброе сердце?! Ключ? Это монстры! Настоящие монстры! — Казуичи в подтверждение потрясает уже своим пальцем, тем, что был прилюдно поврежден хомяком (тот вообще-то почти и не болит уже, но это детали, которые для убеждения принцессы в опасности её размышлений можно и опустить) перед Соней. — Кем они и должны быть, — мрачно выдаёт Гандам, и Казуичи моргает, потому что он на некоторое время забыл, что он тоже здесь. Танака сидит с неестественно прямой спиной ровно между ними, сведя ноги и ужавшись так, чтобы не касаться никакой частью тела ни одного из них. Он отпивает кофе из кружки и не смотрит на них, выражение его лица напряжённое, как будто он решает какую-то сложнейшую математическую задачу. Соня тоже замирает на секунду, а потом выдаёт с лицом, которое вдруг наполняется энтузиазмом: — Танака-сан! — она щёлкает пальцами и наставляет на Гандама руки-пистолеты — Казуичи готов поклясться, что этот жест она взяла из какого-то фильма. — Танака-сан, мне пришла идея! Что, если… — она выдерживает драматическую паузу — играя бровями; выглядит это странно, и не совсем синхронно, и совсем по-дурацки, и Казуичи чувствует, что у него сердце замирает от какого-то нахлынувшего тёплого чувства. — Что, если вы преподадите нам с Содой-саном урок по обращению с Четырьмя Ангелами Разрушения? — Что?! — давится слюной Казуичи. — Ч… Что?! — Гандаму везёт меньше — он давится кофе, и оно стекает по его подбородку, капая на шарф и рубашку. Он судорожно тянется за салфетками, и, вытираясь и не смотря на Соню, говорит мертвенным голосом: — Это богохульство. — Они разве не были монстрами секунду назад? — хрипит Казуичи. Соня не обращает внимания — она горит идеей: — Танака-сан, ваши навыки обращения с живыми существами невозможно описать словами! Вы подобрали ключ к сердцу Ангелов Разрушения — и вы, бесспорно, сможете помочь подобрать его и нам! Если мы будем знать, как с ними обращаться, это значительно облегчит нашу ситуацию! — Четыре Ангела Разрушения, — Гандам откашливается и отвечает в его обычном сверхъсерьёзном тоне, — это чрезвычайно сильные и чрезвычайно своенравные создания, мессии Господа, пришедшие в этот мир для выполнения своей важнейшей задачи. Обычным смертным никоим образом не под силу владеть ими. Только я могу выдержать их мощь. — О, но я и не прошу о полном владении! Возможно, такому гениальному человеку, как вы, удастся найти способ сделать так, чтобы мы с Содой-саном могли бы выдержать лишь небольшую часть эту мощи? Ровно настолько, чтобы мы могли предотвратить разрушение в наших коттеджах и оказать вам помощь в их возвращении, — Соня делает паузу на секунду, обдумывая что-то, а затем наклоняет голову набок и продолжает, и в глазах её Казуичи чудится хитринка. — Кроме того, я думаю, что если нам удаться обуздать их силу хотя бы на небольшой период времени… разве это не дало бы нам возможность оставить у себя на пару часов? Или хотя бы донести их до вас самостоятельно? Чтобы вам не приходилось отрываться от вашего восстановления астральной энергии и отправляться нам на помощь каждый раз? Гандам… на удивление не спешит возражать, и на лице его появляется задумчивость. Похоже, перспектива получить свою нормальную дозу сна его всё-таки привлекает. — Возможно… всего лишь возможно, конечно, но всё же, — наконец медленно говорит он, — есть небольшая вероятность, что вы, как Тёмная Королева, сможете выдержать соприкосновение с аурой моих спутников и остаться в живых, — взгляд Гандама вдруг перебегает на Соду, — Но, боюсь, этот смертный… совершенно безнадёжен. Полный бездарь, говоря честно. — Ха?! Казуичи не то чтобы горит желанием «выдерживать соприкосновение с аурой» хомяков Гандама — но это?! — Я… Ты!.. Да ты просто трусишь! — находится он. — Я что. — Просто скажи, что ты хреновый учитель! Вовсе не такой уж гениальный! — Сода-сан! — Повелительский, жёсткий тон Сони-сан в другое время бы заставил бы его осесть незамедлительно — но сейчас Казуичи в запале. — Если ты такой талантливый, как о себе думаешь ты, и как о тебе думает Соня-сан, — выпаливает Сода в вытягивающееся лицо Гандама, — тогда ты должен суметь обучить такого бездаря, как я, нет?! — Сомневаешься в силах великого Гандама Танаки?! — Да, сомневаюсь! Гандам вскакивает из-за стола, чуть его не опрокинув. — Вставай, смертный, — цедит он сквозь зубы ошеломлённому Казуичи. — Вставай. Ты — вы двое — пойдёте со мной в мою обитель. И уйдёте не раньше, чем станете вторыми укротителями Четырёх Тёмных Ангелов Разрушения.***
Коттедж Гандама изнутри примерно такой, каким его и можно было представить: сочетание чёрных занавесок с пентаграммами или чего-то такого с цветастыми тоннелями для хомяков звучит очень по-гандамски. Ещё здесь есть клетка для хомяков, а рядом с ней кресло-качалка (менее ожидаемо, окей) и стопка книг прямо на полу. Казуичи представляет, как Гандам сидит в этом кресле и читает хомякам сказки на ночь, и его разбирает на хихиканье. (Через секунду он представляет, как Гандам, сговорившись с Соней, убивает его прямо в этой комнате и заворачивает его труп в вот такую занавеску, и смеяться хочется намного меньше) — Очень милая комната, — Соне-сан, похоже, искренне нравится. Казуичи задается вопросом, не висят ли в её комнате плакаты с серийными убийцами. Гандам бурчит в ответ нечто невразумительное и широкими шагами ходит взад-вперёд по комнате, шаря по ящикам шкафов и тихо бормоча что-то своему шарфу. В промежутке между этим он отдёргивает ту занавеску, которая загораживает проход в небольшую ванную, и бросает что-то вроде «омойте ваши руки, смертные, чтобы зловоние ваших аур не отвратило Ангелов Разрушения» — Казуичи пытается на него наехать за часть про «зловоние», но Соня, схватив его за плечо, аккуратной, но неожиданно твёрдой рукой затаскивает его к раковине. (в ванной Казуичи обнаруживает, что Гандам, похоже, стащил из супермаркета содержимое, наверное, целой полки — с косметикой мрачных цветов и ещё одной с лаками для волос; Соня отмечает ещё одну начерченную на зеркале около-пентаграмму и интересуется у Казуичи, не знает ли он её значение — тот тянет «э-э-э», чешет в затылке, неловко мямлит, что не знает, и резко ощущает желание спросить у Гандама про какие-нибудь форумы для начинающих сатанистов) Когда они возвращаются, Гандам ходит по комнате уже не ища что-то, а просто кругами, что-то неслышно проговаривая себе под нос с мрачным лицом. На звук их шагов он оборачивается — на лице его мелькает что-то странное, что Казуичи не успевает разобрать, а затем приходит его обычная мрачность. — Четыре Тёмных Ангела Разрушения, гм-м-м, согласились дать вам шанс представиться им, — говорит он с его обычной драматичной торжественностью, в которой, однако, как Соде кажется, чувствуется некое волнение, — Садитесь, — взглядом указывает на пол перед ним. И Казуичи и Соня садятся рядом, переглядываясь. Соня — изящно, на колени, сложив на них руки, Казуичи — попросту плюхается на пол, подтянув под себя одну ногу. Гандам опускается на пол следом, скрестив ноги по-турецки. Смотрит на них — долго; на его лице снова на несколько секунд проявляется и тут же подавляется то самое странное выражение, и в этот раз Казуичи думает, что это похоже на тревожность, будто бы Гандам их боится — но такого быть не может, это всё же Гандам, поэтому он эту мысль отметает. Танака тем временем вздыхает глубоко и осторожно тыкает в свой шарф. Хомяки вылезают из его шарфа один за другим. Смотрят на них глазами-бусинками долго-долго, и в какой-то момент Соде начинает казаться, что сейчас они его и правда сожрут. Казуичи думает, что они и вправду выглядят чересчур умными. Гандам подставляет забинтованную ладонь — и бело-рыжий хомяк спрыгивает на неё, вот так запросто. Танака накрывает его второй рукой аккуратно и осторожно, и этот жест заставляет Казуичи моргнуть в изумлении, потому что эта бережность — не то, с чем у него ассоциируется Гандам Танака. Тот доносит до пола и убирает руку, и хомяк слезает с ладони. Гандам делает глубокий вдох — и начинает говорить так внезапно, что Казуичи вздрагивает. — Это — Сверхновая Серебряная Лиса, Сан-Ди, создание, чьё проворство и ловкость вызывают ужас у всех демонов преисподней, — Гандам чеканит это с такой быстротой, напористостью и какой-то агрессивностью, как будто он — ученик у доски, который торопится у доски побыстрее рассказать зазубренное, пока то не вылетело у него из головы, — К врагам она беспощадна, однако к тем, кто проявит к ней должное почтение и принесёт подношение из семян солнечных капель, она обычно благодушна, — он шарит за спиной, достаёт кулёк с семечками подсолнуха и отдаёт — кажется ли Казуичи, или его ладонь и впрямь подрагивает? — его с готовностью подставившей руки Соне. — Однако, следует быть чрезвычайно осторожными, когда дело заходит до её земель и владений — её порой обуревает грех жадности, и тогда тех, кто осмелился посягнуть на то, что принадлежит ей, ждёт участь худшая, чем смерть. Казуичи нервно сглатывает и смотрит на хомячиху. Он не очень понимает, о чём именно рассказывает Гандам, и что именно стоит за его словами, но звучит жутко — как обычно. Сан-Ди шевелит небольшим носиком, принюхиваясь, и вроде как не выглядит так, как будто собирается обречь их на что-то подобное. Пока что. Следующий хомяк, которого ссаживает на пол Гандам, спит прямо в шарфе — Танака будит его, аккуратно погладив пальцем по голове. Он просыпается и тихо попискивает: Гандам шепчет ему что-то совсем тихо, и хомяк — белый с коричневым, рассматривает Казуичи, — послушно переползает на его руку. Наблюдать за этим, думает Казуичи, почему-то одновременно странно и… умиротворяюще, что ли. — Мираж-Золотой Ястреб — Джам-Пи! Он не тратит энергию на мирскую суету, преисполнившись в познании обо всех известных мирах. Единственное, что может сподвигнуть его на действия — это приказ от того, кого считает достойным, — Гандам горделиво показывает рукой на себя. Кажется, к нему возвращается его привычная непоколебимость. Затем его лицо приобретает суровое выражение: — В его истории содержится тёмное пятно. У него была битва с другим Ангелом Разрушения — товарищ против товарища, обернувшегося заклятым соперником, ужасное кровопролитие, длящееся тысячелетия. И из этой битвы… он вышел проигравшим, потеряв место, на котором обитал испокон веков, — Гандам мрачно склоняет голову. — С той поры он так и не восстановил свою былую мощь. Возможно, в глубине души Джам-Пи до сих пор таит мысли о мести… и моя задача, как того, кто не сумел предотвратить предыдущее сражение, не дать этому случиться снова. Гандам берет с ближайшей полки миску с порезанной морковкой и тоже вручает Соне: — Вот. Это то, что помогает ему оставаться в положительном расположении духа… и, кто знает, может быть, что сохраняет хрупкий мир. Будьте бдительны. Соню важность задачи потрясает: она серьёзно кивает, ставит мисочку рядом с собой и серьёзно смотрит на Джам-Пи. — Не стоит волноваться, Танака-сан. Я предотвратила войну между моим королевством и соседним, когда мне было семь лет. Дипломатия — мой конёк. Казуичи пялится на неё ошеломлённо: каждая новая вещь, которую он узнаёт о Соне и её королевстве, заставляет его то ли уважать её, то ли бояться за свою жизнь. Гандам косится на неё быстро и нервно, будто он не ожидал, что она ответит что-либо; затем одобрительно хмыкает. На полу оказывается следующий хомяк — большой и рыжий, выглядящий самым добродушным из всех. — Чам-Пи, Чёрный Дракон-Захватчик, под своей обманчиво невинной внешностью прячет невероятный интеллект, способный создавать планы по разрушению цивилизаций за считанные секунды. Однако! Он не применяет эту чудовищную силу в действие, поскольку он, в отличие от всех остальных, не просто умён — он мудр. Хомяк, последний из тех, кто ещё сидит в шарфе, с порванным ухом — тот самый мелкий!.. — в ответ на эти слова попискивает возмущённо — Гандам переводит на него взгляд, и лицо его мгновенно принимает выражение вины. — Гм-м-м, в этом нет ничего зазорного, друг мой, — говорит он тихо, ободрительным тоном, и его низкий голос звучит отчего-то внушительно, внушительней, чем когда-либо ранее. — Каждому из нас небесами предназначен особый дар, у каждого — разный. То, что для него сила, для тебя слабость, да, но также верно и обратное. Верное совмещение таких противоположностей — это то, на чём держится баланс во всех измерениях. И это то, что даёт нашей команде такую невероятную мощь. Не забывай это: гордись своей силой, и не стыдись опереться на товарищей в своих слабостях. Хомяк пищит ещё что-то, уже менее раздражённо, и на лице Гандама появляется мягкая извиняющаяся улыбка: — Однако я признаю, что моё изложение мыслей могло звучать принижающе — и за это я приношу искренние извинения от своего имени. Хомяк тыкает носом Гандама в шею, видимо, в знак прощения. Танака ухмыляется уголком губ — а после переводит взгляд на Казуичи и Соню. И тут же покрывается красными пятнами, натягивая на лицо свой шарф: — Ч-что?.. Соня смотрит на него с восхищением в глазах и изящно, быстро-быстро аплодирует: — Потрясающая речь, Танака-сан! Прежде я встречала столь хорошее изложение таких глубоких мыслей лишь в дорамах, где они, конечно же, впечатляющи, но заранее прописаны в сценарии — я и подумать не могла, что столкнусь с кем-то, кто так же хорошо владеет даром слова вживую! — Пф-ф-ф, ну ты даёшь, — Казуичи фыркает, стараясь не выдавать, что впечатлён взаправду — совсем-совсем чуть-чуть, — потому что Гандам звучал, как герой какого-нибудь экшн-фильма — мудрый ментор главного героя, дающий герою, впавшему в отчаяние (…нехорошо звучит теперь) вдохновляющую речь, после которой он встанет, отряхнется и отколотит негодяев. Не то чтобы Казуичи любит все эти сопливые сцены, конечно… ну совсем немного разве что. — Тебе б мотивационные книжки писать, чувак. «Советы для жизни для людей и хомяков от Супермегалорда Льда», типа. — «Верховный повелитель льда», смертный, — с нервным смешком огрызается Гандам, потирает лицо, и оттягивает шарф. Краска спадает, но медленно. — Кхм-м-м… Мы отошли от поставленной перед нами миссии. Кхм. Он вытаскивает из-за спины ещё один кулёк — со смесью каких-то зерён. — Вкусы Чам-Пи разнообразны — это должно их удовлетворить, — поколебавшись, он протягивает кулёк Соде. Тот с недоумением пялится на его руку — пальцы тонкие и длинные, и два толстых металлических кольца на них это только подчёркивают, ногти подстрижены коротко, через бледную кожу виден узор вен и выступающие тонкие кости кисти, — а когда на лице Танаки начинает проявляться то ли нетерпение, то ли и вовсе что-то паническое, наконец с опозданием соображает и забирает. — А у тебя красивая рука, чел, — говорит Казуичи задумчиво, — Я не ожидал. Гандам почти подпрыгивает из положения сидя. По лицу его бежит краска. — Ч… чт… чег... Что?! — Э-э-э, ну, — Казуичи неловко чешет в затылке, чувствуя, что ляпнул что-то не то. — ну, я думал, она будет более, э, пожёванная… а она ничего так… классные кости… — Классные кости? — повторяет Танака. Цветом он становится почти бордовым — то ли от смущения, то ли от злости, то ли от всего сразу, — Глупец, ты… — он, кажется, запутывается в своём чудовищном лексиконе. — Ты… ты… ты осмелился сказать, что кости Гандама Танаки, кости, которые старее костей диковинных ящеров древних времён, кости, что прочнее стали, кости, созданные из праха звёзд… классные? — Э-э-э-э-э-э, — Сода чувствует, что начинает краснеть тоже. — Извини, чувак?.. Гандам издаёт ужасный, хриплый звук. — Это весьма необычный комплимент, Сода-сан, — задумчиво говорит Соня — Казуичи вздрагивает от её вмешательства. — Это традиционный японский комплимент, о котором мне неизвестно, или это продукт лично вашей мысли? — А-а-а… Моей?.. — он тянет неуверенно, и кожа его, наверное, уже сравнялась оттенком с кожей Гандама. — Наверное. — Очень необычно, — повторяет она, кивая головой. — Мне нравится. — С-спасибо, Соня-сан. У… У вас тоже классные кости, кстати! Соня хихикает — и этот звук приятный, как звон колокольчиков. — Благодарю вас, Сода-сан. Казуичи чувствует, как рот его растягивается в дурацкую улыбку — но взгляд его цепляется за Гандама, и тот выглядит так, как будто прямо сейчас встанет и выкинет их обоих в окно. Он собирается начать извиняться снова, но Гандам, видимо, это замечает и решает, что не выдержит — он поднимает указательный палец. Делает глубокий вдох. — Тяжесть испытаний, возложенных на меня злодейкой-судьбой, порой и впрямь опасно близка к невыносимости, — цедит он себе под нос. Казуичи собирается что-то сказать, но Танака смотрит на него убийственным взглядом — и затем говорит ледяным тоном: — Продолжим. Пока подобная… пустая болтовня не отправила нас по извилистой дорожке, ведущей в глубины ада. Казуичи поднимает руки вверх: — Как скажешь. Гандам вздыхает. — Итак.Последний оставшийся из Четырёх Тёмных Ангелов Разрушения, но отнюдь — отнюдь! — не по значимости, — Гандам выдерживает паузу для драматического эффекта. Хомяк с рваным ухом перелезает на его плечо и кажется, скалится Казуичи. Казуичи скалится в ответ — и решает, что, наверное, Гандаму же понравится, если они побыстрее закончат со знакомством? — А! Да, да, — он кивает с умным видом. — Это этот, как его, Мага-Зи же, да? Мелкий, злобный и кусачий, как своло… Хомяк сразу же что-то злобно пищит, зарываясь в шарф Танаки глубже. — Сода-сан! — своим тем самым лидерским громким голосом, которым можно резать металл, возмущённо говорит Соня. Её лицо становится ужасно строгим — Казуичи немедленно хочет отменить последние сказанные фразы. — Было бы предпочтительно, если бы вы воздержались от подобных выражений во время… — Вы оба — цыц. Соня и Казуичи поворачивают головы на Гандама, хлопая глазами. Тот выглядит… рассерженным. — Тон ваших голосов… не слишком-то подходит для знакомства, не находите? Прозрейте — Четыре Тёмных Ангела Разрушения сомневаются, хотят ли они продолжать это общение. Хомяки выглядят встревоженно, напуганно — смотрят на них пристально, и похоже, что в любой момент готовы убежать, скрыться в шарфе владельца. — О боже! — Соня выдыхает в искреннем раскаянии. — мне так жаль, я не хотела… — она склоняет голову. — Примите мои искренние извинения, Танака-сан, — переводит взгляд на Соду, — и Сода-сан, — тот в ответ неловко бормочет «да не-не-не, ничего, я же сам…» — Я забылась. Я приложу все усилия, чтобы этого больше не повторилось. — Э-э, да, прости, чувак. Ещё раз, да, — Сода поправляет шапку и нервно смеется. — И простите, э-э-э, Четыре Ангела Разрушения? Гандам вздыхает тяжело. Потирает переносицу и что-то бормочет себе под нос — в этот раз не разобрать слова, слишком тихо, но судя по интонации, это что-то отчаянно-раздражённое. — Гх-х-х-х… Они не имели в головах злого умысла, и были лишь неразумны, — он наклоняется, обращаясь к хомякам тихим спокойным голосом. — Прошу, простите их. Хомяки — переглядываются? Пищат что-то Гандаму — тот говорит «Конечно, конечно», — и после этого, кажется, расслабляются, но смотрят на Казуичи и Соню всё ещё пристально. — Они нас простят? — спрашивает взволнованно Соня. — При определённых условиях, — сдержанно говорит Гандам и поджимает губы. — Но сначала — мы должны завершить представление полагающимся образом. Он подставляет ладонь последнему хомяку. Тот сначала косится на Танаку, тот кивает подбадривающе — и залезает на неё. — Мага-Зи, Кровавый Стальной Слон. С его необузданной мощью вы уже знакомы, — он кидает предупреждающий взгляд на Казуичи. — В его небольшом теле живет ярость, в любой момент готовая пробудиться, и укрощение его — задача, подвластная немногим. Те, кто ошибётся на этом нелёгком пути, принесут немалые жертвы. К примеру, я был неосторожен, вмешавшись в их великую битву с Джам-Пи… — Так это он… — охает Соня и хмурит брови в понимании, — заклятый соперник? — Да, — склоняет голову Гандам. — Это он. И как я говорил, я имел глупость неосторожно вмешаться… и понёс чудовищные жертвы из-за этого, — он переводит взгляд на свою забинтованную руку. — Господи, — вырывается у Казуичи. — Тем не менее, — продолжает Гандам, — найти с ним общий язык — тяжкая задача, но для тех, кто в этом преуспеет… он будет самым верным помощником на всём жизненном пути. Он достаёт пачку лакомств для хомяков. — Вот, это должно помочь на таком тернистом пути, — и передаёт Казуичи. Тот берёт — и косится на Мага-Зи с опаской. Хомяк на полу выглядит весьма самоуверенно. Хоть бы он оставил ему пару пальцев. — Так что за условия, Танака-сан? — напоминает Соня. — При котором они нас простят. Гандам складывает руки на груди. — Вы должны будете… — драматичная пауза. — …погладить их. — А? — Со всем усердием.***
Знакомство с хомяками проходит медленно — Гандам инструктирует их пошагово, следя за каждым их движением, и Казуичи кажется, что тот волнуется больше, чем его питомцы. — Чувак, я не сожру твоих хо… Тёмных Ангелов Разрушения, — шепчет наконец Казуичи, когда Чам-Пи с любопытством обнюхивает его пальцы с зажатым в них зерном — щекотно, — а Гандам, вытянув шею, смотрит на них с лицом курицы-наседки и, кажется, почти не дышит. — Скорее уж, они сожрут меня. — Ангелы Разрушения не питаются человеческой плотью, — Гандам вспыхивает, и щёки его приобретают розоватый оттенок. Какая-то часть мозга Казуичи думает, что это мило, и Сода, прогоняя эту мысль, поспешно утыкается взглядом в хомяка, как будто это самое интересное, что было в его жизни. — За редкими исключениями. — Хомяки, пожирающие людей… — задумчиво тянет Соня. Её успехи на поприще укрощения более внушительны: Сан-Ди стащила с её руки семечко и грызёт — с почтительного расстояния, однако. — Звучит, как завязка фильма ужасов. Представьте: главному герою продают хомяков в зоомагазине, и продавец предупреждает, что до вас их возвращали много раз… — Подобное обращение с живыми существами… непростительно, — встревает Гандам, глядя мрачно. — Оу, разумеется! Это было бы посылом фильма. Так вот, главный герой покупает хомяков… они выглядят совсем как обычные, но что-то кажется не таким, — Соня выдерживает драматическую паузу, глаза её полны энтузиазма, — не совсем правильный. Главный герой о них заботится… и к нему в дом приходит друг и стучит по клетке хомяков, надоедая им. Главный герой уходит на кухню сделать гостю чай, а когда возвращается, друга нет, а на полу лежит окровавленный палец, — Соня тараторит это быстро-быстро, вся светясь от воодушевления, а выражение лица у неё, как у человека, которому не предоставлялось случая поговорить о чём-то жутко интересном для него очень давно. — Потом, я думаю, было бы ещё несколько случаев, где хомяки бы съели других людей, обращавшихся с ними грубо. Со временем главный герой всё узнает… сначала ужасается, но так как он привязался к хомякам и понял то, что они пожирает тех, кто вредит им… он бы оставил их у себя, — Соня кидает взгляд на Гандама. — В последней сцене фильма главный герой бы привёл продавца в дом, сказав, что хомяки странные и он хочет, чтобы их забрали и вернули деньги. Он вышел бы на кухню, снова сказав, что сделает чай. А когда возвращается, продавца уже нет, и на мордах хомяков брызги крови… И главный герой удовлетворительно улыбается и… Титры! — Невермайнд переводит дух и торжествующе улыбается. — Ну как? Звучит цепляюще, не правда ли? Пауза. Казуичи, ощущая ужас и бегающие по спине табуны мурашек, решает всё же найти в себе силы поднять руки и быстро-быстро поаплодировать. Гандам, вздрогнув от внезапного звука, косится на него — и тоже аплодирует принцессе, чуть более сдержанно. — Ваше воображение… поистине ужасающе, моя Тёмная Королева, — говорит он и нервно косится на хомяков. — Я… определённо впечатлён. — Д-да… — нервно хихикает Казуичи. — Так поощряет на хорошее обращение с животными… — О, я рада, что вы оценили! — Соня хихикает, наклоняет голову набок и лучезарно улыбается. В сочетании с её рассказом ужасает — но у Казуичи от красоты этой улыбки дух захватывает. В следующую секунду Чам-Пи втыкается влажным носиком в его палец, и Казуичи с визгом ужаса чуть не подпрыгивает на месте. Гандам почти бросается душить его своим шарфом. После этого процесс обучения возвращается в прежнее русло и какое-то время идёт без инцидентов. Хомяки заинтересованно ходят вокруг них, Гандам беспрестанно даёт советы, Соня и Казуичи старательно пытаются им следовать — идиллия, в каком-то роде. — Назови его хорошим мальчиком, — вдруг подсказывает Гандам Казуичи, неловко пытающемуся подсунуть лакомство Мага-Зи — хомяк выглядит так самодовольно, словно бы проверяет, сколько ещё Сода выдержит. Казуичи почти умирает на месте: словосочетание «хороший мальчик» голосом Гандама Танаки — не то, к чему можно быть подготовленным хоть когда-либо. — А?! — он дёргается, роняя лакомство, и краснеет совершенно полностью. — Ч-что?! Ты!.. Гандам — в который раз уже? — вздыхает: — Для того, чтобы укротить любое живое существо, неважно, насколько оно могущественно, — поясняет он, приставив пальцы ко лбу, точно какой-то столетний мудрец. — необходимо показать ему, что ты заслуживаешь его доверия — как делами, так и словами. Сделай это, Казуичи Сода. Казуичи икает от нахлынувшего волнения. Гандам никогда прежде не называл его по имени (в самом деле, господи) — и вот это обстоятельства, в которых это произошло в первый раз. Боже. Он думает — месть ли это Гандама Танаки за ту фразу про «красивые кости» или же он просто сам по себе такой. — Душно тут, — брякает он, сам не зная зачем, поправляет ворот комбинезона. — Оке-ей. Мага-Зи. Мага-Зи?.. Ты… хороший мальчик?.. — боже, он чувствует себя полным тупицей. — Нежнее! Лицо Гандама предельно серьёзно, и на нём нет ни тени его издевательской мстительной усмешки — такая у него есть, Казуичи знает точно, — так что, возможно, что да — он и впрямь такой. — Что?! — Тебе не доводилось никогда общаться с другими живыми созданиями, смертный? Должно звучать так, чтобы это вызывало доверие в их сердце, а не так, словно ты умираешь и просишь их жалости на прощание. — Не приходилось, — огрызается Казуичи. — Мы с ними не ладим… плюс, бате животные не нравятся, так что дома их нет. — Оу, — Гандам хмурится. Взгляд его Соду настораживает: в нём вдруг возникает нечто, опасно похожее то ли на сочувствие, то ли на понимание. —Ох, — реагирует на их разговор и сидящая рядом Соня. Она скармливает Сан-Ди семечки; та ест их без всяких возражений. — Должно быть, это ужасно грустно. А почему не нравятся? — Э, — Казуичи пожимает плечами. — Просто не нравятся, наверное. Я не спрашивал. — Смертный, лишённый способности оценить всю красоту существ иного вида, чем он сам… — Гандам фыркает. — Жалкое зрелище. —Да ему и другие смертные… тьфу, блин… люди… тоже не нравятся, — в защиту отца возражает Казуичи. — Он просто… такой. — Хмпф, — Гандама это не впечатляет. Казуичи этот разговор не нравится, поэтому он отворачивается и пробует ещё раз. — Хоро-о-оший мальчик?.. — звучит ужасно. Хомяк издаёт какой-то странный писк, похожий на злорадный, чёрт его дери, смех — будь Казуичи проклят, если это чудовище над ним не насмехается. — Да твой хомяк надо мной смеётся! — шумно возмущается Казуичи. Гандам выглядит гордым родителем: — Мага-Зи и впрямь имеет склонность к злорадству над противниками. — Но я не его противник! — На поле укрощения вы — противники! До тех пор, пока один из вас не одержит победу. Соня не сдерживается и хихикает. — Соня-сан! — взвывает Казуичи, чувствуя, что сейчас умрёт от позора. — Я ужасно прошу прощения, Сода-сан! — откликается Соня, отчаянно закрывая рот ладошкой и пытаясь перестать хихикать. — Моё чувство юмора… увы, не всегда… соответствует моему воспитанию! Я стараюсь… над этим работать! Казуичи, чувствуя, что сейчас сгорит на месте, наклоняется к хомяку и шипит ему: — Ну вот что ты натворил, засранец… Ой! Мага-Зи вдруг вцепляется маленькими коготками в пальцы Казуичи. Смотрит на него несколько секунд, видимо, наслаждаясь ужасом в его глазах и устанавливая своё превосходство. А затем забирается на его ладонь и в один присест засовывает лежащее на ней лакомство себе за щёки. И всё ещё смотрит в глаза Казуичи. Казуичи подозревает, что в этом поединке каким-то образом победил не он. Гандам натягивает на половину лица шарф — и невнятно-сдавленные хриплые звуки, которые оттуда доносятся, как Казуичи подозревает, являются не-театральным смехом Гандама Танаки. — Мои поздравления, смертный, — говорит он глухо, всё ещё не стягивая шарф. — Похоже на то, что Мага-Зи проявляет к тебе благосклонность. — Сволочь твой хомяк, Гандам, — шепчет сдавленно, отчаянно Сода. Краем глазом улавливает трясущуюся от смеха Невермайнд. — Редкостная сволочь. Казуичи не уверен, что смирится с этим позором когда-нибудь в принципе. Гандам, откашлявшись в кулак, одёргивает и хихикающую совсем в голос Соню, и корчащегося в позоре Казуичи, напоминая, что они всё ещё в процессе обучения. Они возвращаются к приручению; и Казуичи вскоре с раздосадованием обнаруживает, что его успех (со знаком вопроса, но всё же) с Мага-Зи для остальных хомяков — да и самого Мага-Зи, видимо, поскольку тот вскоре отбегает и возвращается к Гандаму на плечо, и Сода ловит себя на подозрении, что хомяк ему жалуется, подлец такой, — не особенно много чего значит. Четыре Тёмных Ангела Разрушения не слишком-то в нём заинтересованы, и тянутся к Соне-сан гораздо больше. Может, это такое её свойство принцессы, думает Казуичи. Может, с титулом Абсолютной Принцессы приходят навыки говорить со животными, внезапно начинать петь песни и всякое такое, как в диснеевских мультфильмах. (На «говорить с животными» мозги Казуичи любезно подкидывают ему осознание, что под этот критерий подходит и Гандам. Казуичи немедленно представляет себе Гандама в платье Белоснежки, а Соню в платье Золушки, и, подавившись слюной, судорожно пытается откашляться — Гандам окидывает его подозрительным взглядом, словно бы уловив его нечестивые мысли через ауру или типа того.) Соня с завороженным лицом осторожно гладит Сан-Ди по голове. Та выглядит довольной, и Казуичи ловит себя на мысли, что хотел бы быть на её, Сан-Ди, месте. На месте Сони быть тоже не помешало бы, впрочем — Чам-Пи, несмотря на неплохое начало, сейчас сидит чуть в сторонке и сосредоточенно ест, и трогать, по слова Гандама, его «решительно недопустимо», а Джам-Пи сидит рядом с Соней, и его не волнует в принципе ничего. «Бездарь» Гандама начинает незримо маячить перед Казуичи в воздухе. — У вас здорово получается, Соня-сан, — говорит он — из искреннего желания сделать комплимент, но получается всё равно немного кисло. — Животные вас любят, да? — М? — Соня переводит взгляд на Казуичи. Её лицо предпринимает задумчивое выражение — похоже, она серьезно обдумывает заданный им вопрос. — М-м-м, на это сложно ответить. Видите ли, флора и фауна моего королевства весьма… своеобразны, требуют особого подхода. И они уникальны, и поэтому завоз животных и растений из других мест запрещён во избежание нарушения природного равновесия, — она снова окидывает взглядом лицо Казуичи и одаряет его ободряющей улыбкой, от которой пол, кажется, куда-то проваливается. — Так что, если это подбодрит вас, у меня не было большого опыта укрощения животных, как и у вас! — А-а-а-а… — Казуичи только от одного «его-поддержала-Соня-Невермайнд» факта хочется бегать и орать, но он сдерживается — хотя рот всё же его сам расходится в чудовищно широкой улыбке, и из него вырывается то ли дурацкое хихиканье, то ли полуподавленный восхищённый визг, — С-спасибо, Соня-сан! Щёки его розовеют. Краем глаза он замечает пялящегося на них во все глаза Гандама. У Казуичи промелькивает самодовольная мысль, что тот ревнует — но выражение лица Танаки похоже совсем не на это, а скорее… Что там скорее, Казуичи додумать не успевает: Гандам, видимо, ловит на себе его взгляд, шумно втягивает в себя воздух, зачем-то дёргает за край шарфа, и кашляет в кулак. — Кхм-м-м… вы что-то говорили об уникальной фауне, моя королева? Это интригует, — говорит он будничным тоном. — О? О, да, наш животный мир действительно весьма интересен, — соглашается Соня. — Как я и сказала, большинство видов — эндемики, очень разнообразны, имеют уникальные анатомические особенности и уникальные способности, позволяющие им делать удивительные вещи… — То есть, у вас там водятся покемоны? — вставляет шутку Казуичи. Это просто то, что первое приходит ему в голову, и он говорит это не задумываясь. Сода сожалеет об этом практически мгновенно — Соня поворачивает к нему голову и отвечает с ужасающей серьёзностью: — Боюсь, таких существ у нас не водится. К тому же… Вы же имете в виду животных из популярной в Японии одноимённой аниме-франшизы, Сода-сан? — Э-э-э… — Насколько я знаю, она не была основана на реальных событиях, так что так называемых покемонов в природе не существует… — она переводит сомневающийся взгляд на Гандама. — Так ведь?.. — Бгрх!.. — Гандам попёрхивается от этого. — Э-э-эм, я… мне не доводилось их встречать. Казуичи нервно смеётся, чувствуя, что сейчас умрёт от стыда снова. Кожа щёк просто полыхает адским пламенем. — Я… Нет, я… Соня интерпретирует это по-своему: — О боже, я же сейчас не расстроила вас, нет же? Мне очень жаль, если я случайно разрушила вашу веру в существование покемонов… Если хотите, я могу в будущем… нескоро, правда, но всё же… попробовать организовать какую-либо исследовательскую экспедицию по поиски, и, возможно… — Я-я-я… — жалко тянет Сода, натягивая шапку на самые глаза. — Я не верю в покемонов, я просто… это шутка… была… — он машет Соне и Гандаму рукой, сжавшись. — Говорите о том, о чём говорили… пожалуйста… я не буду вмешиваться… — Точно всё в порядке? — участливо спрашивает Соня. Казуичи мычит что-то невразумительно похожее на согласие, и она, ещё раз посмотрев на него с сомнением, продолжает: — Ладно… о чём я говорила?.. Ах да. Так вот, местные животные также интересны тем, что о таких вещах, как повадки, питание, ритуалы и способы размножения у многих видов известно очень мало. Многие из них довольно скрытные, а многие другие — довольно опасны, — она косится на обнюхивающую пол Сан-Ди, по губам её проскальзывает тёплая улыбка, — я бы, хм, даже сказала бы, что немногим менее опасны, чем Четыре Тёмных Ангела Разрушения. — Вот как? — Гандам с задумчивым лицом и какой-то горделивой ухмылкой потирает подбородок. — Смелое заявление, смелое… Я бы даже сказал, что оно звучит как вызов — возможность исследовать нечто подобное… Казуичи ревниво косится на него, но ничего не говорит, помня о только что случившемся кошмаре. Соня тем временем морщится вдруг, как будто Гандам невзначай заехал на больное место. — Исследовать… В этом-то как раз и большая проблема. Опасность и скрытность, строго говоря, не главные препятствия — если в древние времена нас ограничивало то, что все данные о них мы получали из обрывочных наблюдений, то сейчас всё это можно исправить с помощью современного оборудования. Но этого очень сложно добиться, как и, впрочем, чего угодно, связанного с ними — многие из этих животных и растений имеют большое культурное значение для моего королевства и его традиций и… — она вздыхает. — Мне крайне не полагается говорить подобное, но поскольку вы мои одноклассники, а не подданные… Возможно, вы не осведомлены, но многие политики… — она делает паузу, — это пожилые люди, которые очень сильно держатся за традиции и разные… весьма консервативные ценности, и убедить их в том, что нужно изменить привычный строй вещей… сложно. — Не, я осведомлён, — Казуичи весело фыркает, — Мой старик иногда выдаёт такое… когда не особо трезвый. — Тот демон, что породил меня, — с презрительной усмешкой вздыхает Гандам, — тоже имел привычку пытать людей подобными речами, так что данное знание, к сожалению, не обошло и меня. — Неплохо, что ваши родители держат вас в курсе политической обстановки, — уважительно отмечает Соня. — Так вот, как можно понять, в моей стране ситуация совсем не отличается. В итоге у нас есть очень много традиций и обычаев, которые, на мой взгляд, в нашем времени не нужны — и, в случае с теми же животными, во-первых, их наличие даёт повод запрещать какие угодно их исследования, а во-вторых, они не очень-то соответствуют принципам охраны животных… — Лицо Гандама принимает суровое выражение. — Да, да, и разобраться с этим — та ещё задачка, потому что этому активно противостоят подобные… консервативные политики, которые формируют общественное мнение, — Соня глубоко вздыхает и акуратно чешет голову Сан-Ди указательным пальцем. — Это затрагивает многих сферы нашей жизни, не только животных, по правде говоря. Чтобы изменить общество, потребуются глобальные перемены — как в законах, так и сознаниях людей, такова политика. Этот путь будет невероятно тяжёлым даже тогда, когда я стану королевой. Но, конечно, это не значит, что я не собираюсь его пройти, — она говорит это спокойно, обычным, казалось бы, тоном, но чувствуется в нём какая-то необъяснимая твёрдость, заверяющая, что да — пройдёт. — Если ваше сердце искренне наполнено решимостью совершить сии деяния, тогда вы, без сомнения, преуспеете, — сложив руки на груди, говорит Гандам с серьёзным, убежденным в своей правоте лицом. — У вас всё получится, Соня-сан, — заверяет её поспешно Казуичи. — Вы же Абсолютная Принцесса, если кто-то с этим и справится, то это вы! — Благодарю вас, — улыбается Соня. — Я верю — уверена — что справлюсь, — она рассеянно проводит пальцами по меху Сан-Ди. Она думает о чём-то и на лицо её набегает тень. — Единственное, что может мне… я надеюсь, что… — прикусывает губу, пытаясь подобрать правильное выражение из чужого языка. — Беспокоит… мгх… — она слегка раздражённо выдыхает и наконец говорит — тише, чем обычно, почти бормочет: — Было бы несколько затруднительно, если за это время, которое я провела здесь… если нас и впрямь не было несколько лет… в моём королевстве что-то изменилось… в худшую сторону. Лицо её совсем мрачнеет, на нём появляется какое-то тоскливое выражение. Мысль эта, похоже, пришла к ней впервые вовсе не сейчас, не в этот момент — а хранилась в её голове очень, очень давно, возможно, с того момента, как они оказались здесь. Казуичи ощущает, как внутри него, где-то на стенках лёгких, проступает холодная, неприятная липкость. Всё это: нелепая обстановка коттеджа, злобные хомяки, хозяин этого всего, то и дело перескакивающий с театральных речей на какую-то социальную неуклюжесть, Соня-сан, наводящая одновременно и ужас, и восхищение — всё это чувствуется таким далёким от мира снаружи, где каким-то образом мимо него и его одноклассников прошло несколько лет, воспоминания о которых были стёрты, островом командует жуткий игрушечный медведь с его подозрительной сестрой, и все они должны убивать друг друга, чтобы отсюда выбраться. — Да ну, не может же всё быть так плохо, — Казуичи выдавливает из себя ободряющую улыбку — получается криво и неубедительно, — Мы выберемся отсюда рано или поздно, — он старательно отгоняет мысль о том, что выберутся не все, а кто-то один, — и окажется, что этот Монокума нам лгал, это всё была одна большая шутка, очень, очень плохая шутка, и нам не стирали никаких воспоминаний! И-и-и даже если нет… — он сглатывает, — всё равно, после всего, что мы пережили… это же было бы совсем несправедливо, если… и там всё будет… плохо… Фальшь в его словах чувствуется всё явственнее и явственнее для всех, включая его самого, так что последние слова звучат совсем тихо, раздавленно. Соня молчит какое-то время, обдумывая его слова, а затем произносит: — Должна быть причина, — пауза, — по которой они забрали наши воспоминания. Что-то должно было произойти за то время — и они не хотят, чтобы мы помнили об этом чем-то. И если я что-то и понимаю в подобных сюжетах… когда в произведениях используется приём с амнезией, плот-твистом обычно оказывается, что они не помнят нечто ужасное… связанное с чьей-то смертью обычно… дорогих им людей или же их самих… Казуичи смеется нервно. Ему не очень смешно. — С-соня-сан, вы сейчас намекаете, что мы все… типа… умерли? И это такая загробная жизнь? Звучит абсурдно, говорит ему рациональная часть мозга. Как и всё происходящее на этом грёбаном острове, ехидно шепчет подсознание. — Великий Гандам Танака бы, бесспорно, заметил, если бы кого-то из вас настигла холодная рука старухи-смерти. Это меньшая из забот, которые должны тебя тревожить, — Гандам фыркает, но не слишком убеждённо — взгляд его нервно обегает комнату. Казуичи не упускает возможности зацепиться за это. — Ты что-то не выглядишь очень уверенным в этом, знаешь ли! — огрызается он. — Гандам Танака всегда уверен, смертный. — Я вам верю, Танака-сан, — тихо говорит Соня, прерывая их начинающийся спор. — Это, безусловно, неплохо, что мы можем исключить этот вариант, однако… есть многие варианты развития событий, которые хуже того, где мы уже мертвы. Скажем… начиная с очевидного — если мы ещё живы, это значит, что мы можем умереть сейчас. Или, может быть, уже умерли те, кто нам дороги, — она, кажется, неосознанно, обхватывает себя руками. — Или мы будем смотреть… — пауза, — как они умирают. Или… — она переводит взгляд на лица Казуичи и Гандама и замолкает. — Мне не стоило заговаривать об этом, да?.. — …Нет, ничего страшного, — отзывается Гандам, но голос его звучит глухо — слова Сони цепляют что-то важное и для него, похоже. Казуичи прерывисто выдыхает, не находя в себе сил согласиться с Гандамом. Он с силой трёт рукой лицо. — Я хочу домой, — жалко и невнятно (руку он с лица не убирает) бормочет он. Он думает о своей комнате — маленькой и небогато обставленной. С тонкими, через которые слышны тяжёлые шаги отца, проходящего мимо, стенками, на которых висели слегка помятые, полученные из вторых, а то и третьих рук аниме-постеры рядом со схемами различных механизмов в куда более приличном состоянии, с неаккуратно заправленным футоном, с аккуратно сложенными в стопку библиотечными техническими книгами, с инструментами, которые ему одалживал отец — все разложены так, чтобы ничего не повредилось, — и с разбросанными повсюду запчастями из разобранной техники и собранных из них штуковин: незаконченных, монструозных, с предназначением, угадывающимся с большим трудом — Казуичи ими гордился, каждой из них. Никогда в жизни до этой чёртовой поездки ему не хотелось оказаться там настолько сильно. — Да. Я тоже, — на лице Сони — кривая, болезненная улыбка. Она утыкается взглядом в пол. Они молчат. Коттедж заполняет тишина, вязкая и заполняющая собой всё вокруг, душащая. Тишина, конечно, относительная: снаружи доносятся какой-то шум, Чам-Пи грызёт что-то шумно, и остальные хомяки копошатся рядом, и Соня, и Гандам, и Казуичи пока, слава богу, дышат — но эти звуки, монотонные и непрекращающиеся, кажется, только подчёркивают это повисшее молчание, неуклюжее и тоскливое. Казуичи вдруг чувствует на себе чей-то взгляд, а затем — слышит шорох одежды, ему более чем знакомый: так шуршат при каждом движении все слои одежды, которые на себя напяливает Гандам Танака. Сода открывает левый глаз и смотрит на Танаку через растопыренные пальцы руки. Гандам делает какое-то странное движение пальцами — хомяки, до того занимающиеся своими делами, поднимают головы и смотрят на него. Он продолжает активно жестикулировать, порой показывая пальцами на Казуичи и Соню. Губы его шевелятся, как будто он говорит что-то, но изо рта его не доносится не звука. — Эй, ты чего делаешь?.. — подозрительно начинает Казуичи. Гандам вздрагивает, смотрит на него — уши его начинают алеть подозрительно, но на лицо он тут же напускает чересчур сосредоточенную серьёзность, будто бы сейчас ничего не делал. А хомяки — все четыре — вдруг движутся целенаправленно в их сторону. Первой к нему идёт Сан-Ди — она заползает ему на ногу по кеду и лезет по нему вверх, цепляясь коготками за комбинезон. Сода следит за ней напряжённо, не решаясь пошевелиться — за это его убьёт первым или Гандам или сам хомяк. Она вскарабкивается ему на плечо и смотрит на него, принюхиваясь и шевеля усами. Казуичи чувствует нервозность. Глаза у хомяков всё-таки жуткие: выпуклые, как ненастоящие, и чёрные-чёрные, блестящие — он не к месту вспоминает какой-то сериал, пару серий которого видел когда-то. Там у людей, одержимых демонами, глаза тоже становились такими вот чёрными. Могут ли хомяки быть одержимы демонами? Казуичи не успевает обдумать этот вопрос: Сан-Ди вдруг резво подбирается ближе — Казуичи замирает, ожидая рокового укуса прямо в горло, — и тыкается мокрым носом ему в шею. Фыркает, ещё раз смотрит в его широко раскрытые глаза — Сода не может понять, насмехается она над ним или одобряет, — и так же резво, как и залезла, сползает вниз, и идёт уже в сторону Сони. Казуичи переводит взгляд на неё — с плеча Невермайнд как раз слезает Чам-Пи; Соня изумлённо на него таращится, но всё равно догадывается подставить ладонь, чтобы спустить его. Все оставшиеся трое хомяков повторяют практически то же самое, за исключением некоторых различий. Сан-Ди с плеча принцессы не слезает, а там и остаётся, глядя на оставшихся хомяков с будто бы некоторой надменностью; Чам-Пи слезает с лодыжки Казуичи и устраивается рядом, начав грызть какое-то семечко; Джам-Пи лениво устраивается на коленках у Сони; а Мага-Зи оказывается на плече у Казуичи в самую последнюю очередь, долго смотрит на него, как будто и впрямь сейчас бросится, а затем всё же тыкает носом и его — а затем слезает вниз и устраивается на его бедре, явно не собираясь сползать. — Гм-кхм-кхм-м-м! — Гандам внезапно — Казуичи вздрагивает — громко и гулко откашливается. — Какое поистине непостижимое событие! Похоже… — он корчит торжественную рожу, — похоже на то, что по причинам, непостижимым человеческим умам, Четыре Тёмных Ангела Разрушения решили ниспослать на вас своё Благословение Четырёх Сердец! — Ч…чего? — недоумённо переспрашивает Казуичи, не уверенный, правильно ли расслышал. — Благословение? — Соня вскидывает голову и поднимает тонкие брови. — Именно! — кивает Гандам — несколько раз, чересчур активно. — Эти существа оказали вам милость, обратив взор на ваши хрупкие, не закалённые в адском огне души. Их прикосновения передают избранным ими те последние капли божественной благодати, что хранились в их сердцах с первозданных времён, являя себя на свет в те моменты, когда их в бой посылала рука того, кто надзирает за этой вселенной, и… — пауза, как будто он пытается что-то вспомнить, — и эти капли закалят тела и дух избранных в огнях ядер тысячи звёзд, словно сталь ангельских мечей, призовут удачу на их сторону, когда смерть стоит за спиной, и дадут сил не опустить руки в самые последние секунды, пусть даже мир будет погружаться во тьму и бездонную пропасть — вот что даёт Благословение Четырёх Сердец, самая могущественная сила Тёмных Ангелов Разрушения! — он вскидывает руки в театрально-злодейском жесте, словно за его спиной сейчас должна ударить молния, и переводит дыхание. Воцаряется пауза. Казуичи пытается перевести монолог Гандама на вразумительный человеческий язык — но это сложно, потому что общий смысл хоть и улавливается, но в его голове укладываться не желает. Сам Гандам переводит взгляд с Казуичи на Соню, всматриваясь в их лица. — Танака-сан, вы имеете в виду… — Соня осторожно касается пальцами шеи. — что Четыре Тёмных Ангелов Разрушения дали нам свою защиту? Гандам прикрывает глаза и ухмыляется: — Несмотря на, что это довольно упрощённый способ передать всю мощь Благословения… это утверждение не лишено истины. Пока вы не потеряете огонь в свой душе, защищённой Благословением… пока вы будете бороться и не позволять червям сомнения подточить ваш разум… Благословение встанет на вашу сторону. Смерть может протягивать к вам свои руки, может быть сколько угодно близко — но никогда не дотянется. То демоническое создание, управляющее этим… нечестивым местом… может пытаться использовать свои магические трюки, однако Благословение Четырёх Тёмных Ангелов Разрушения защитит вас — и, в конце концов, выведет на свободу. И, — Гандам открывает один глаз и смотрит на Соню, — в меру возможностей, одарит вас удачей в том, что вы найдёте в мире снаружи. Соня молчит несколько секунд. — А что насчёт вас, Танака-сан? — спрашивает она. Гандам моргает. — Что насчёт меня? — Да. Танака-сан, у вас есть это Благословение? Гандам замирает. Затем тянет медленно: — Благословение… весьма ограничено в количестве. Всего лишь капли, как я сказал, — по лицу его скользит слабая ухмылка. — Мои силы значительно превышают силы Ангелов Разрушения. Я бы не стал их повелителем и хозяином, если бы это было бы не так, Ангелы не дались бы какому-то слабаку. Я тот, кто защищает их — а они станут теми, кто защитит вас. Казуичи пялится на Гандама с неверящим выражением лица. Мозг его на этих фразах совершенно заедает, отказываясь выдавать нечто связное. Какая-то часть его подсознания спотыкается о слова про защиту, другая думает, что звучало это как-то не слишком хорошо, третья — тянет «он серьёзно, что ли…». — Вот как, — выдаёт Соня таким голосом, как будто бы осознала что-то очень важное. На лице её сначала мелькает гамма эмоций, которые и разобрать не удаётся. А потом — появляется очень тёплая, понимающая улыбка, и принцесса склоняет голову в уважении: — Это очень благородный жест с вашей стороны, Танака-сан. Гандам зависает на несколько секунд и смотрит на неё как-то так, будто у Сони вдруг отросла вторая голова, но он, в общем-то, не слишком против этого возражает. (Какая-то четвёртая часть подсознания Казуичи задумчиво отмечает, что Гандам выглядит как тот тип, который и впрямь бы не был против чего-то такого — Казуичи запихивает эту мысль куда подальше.) — …Но, гм, это жест не с моей стороны, — Танака напоминает осторожно. — Четыре Тёмных Ангела не простят дерзость приписывания их заслуг мне, должен сказать… — О, разумеется, — легко соглашается Соня, её улыбка становится чуть шире. — Прошу простить, память подвела меня. Атмосфера между Соней и Гандамом, по мнению Казуичи, становится совсем уж неприличной: то ли оттого, что в воздухе искрит напряжение, точно как в романтическом фильме, то ли оттого, что эти двое устанавливают какое-то понимание, Казуичи недоступное, и недоступное дразняще — как будто натыкаешься рукой на прозрачное стекло, когда до цели осталась пара сантиметров. Его немедленное желание — влезть с праведным гневом, сказать, что Гандам ведь стопудово врёт, водит их за нос, потому что, ну, быть такого не может, и вообще!.. Но его взгляд падает на Соню — и слова Гандама ведь вправду её утешили. (И ему не хочется это признавать, но, по крайней мере, этот… цирк (поспешно называет случившееся так он) заставил его отвлечься от чувства окутывающего отчаяния.) И потому, когда Гандам поворачивается к нему и смотрит с подначкой, ожидая, что сейчас Казуичи что-то неприятное и скажет — Казуичи говорит ему в ответ: — А-а-а, — мнётся, но всё же продолжает, — спасибо? — Хм? — Ага, очень… типа… мило с твоей стороны. Или не мило? Благородно, — Казуичи корчит рожу и отфыркивается от внезапного смущения. — Я-я-я… Не ожидал. Честно. Гандам замирает на мгновения, смотря на Казуичи удивлённо, но тут же собирается и хмыкает: — Быть неожиданным — сама суть Гандама Танаки, смертный. Забывать об этом чревато. — Ну, — Казуичи хихикает, — в чём в чём, а в этом-то я не сомневаюсь, — он смотрит на Гандама с насмешливой улыбкой. Тот теряется, и на лице его начинает проступать какое-то дурацкое выражение. — …Хм, — говорит он, спохватившись. И отводит взгляд, дергая край своего шарфа. А после — говорит поспешно, повысив голос, будто вспомнив о подходящем предлоге: — …Кстати говоря. Вы — вы всё ещё должны Четырём Тёмным Ангелам Разрушения качественные поглаживания! И я надеюсь, что вы приложите к этому все усилия, особенно после того, как они преподнесли вам столь щедрый подарок. Полагаю, вы достаточно завоевали их доверие — они не будут атаковать вас… без надобности. Если вы считаете, что достаточно усвоили самые азы обращения с ними — можете приступать. — Есть, сэр! — откликается тут же бодро Соня. — Ага, — Казуичи закатывает глаза. Он смотрит на Мага-Зи — тот всё ещё на его бедре. Он лениво приоткрывает один глаз и смотрит на Соду, и читается в этом глазу явное «дерзни». Казуичи косится на Чам-Пи, думая, не приступить ли сначала к более безопасному варианту. Но он кожей чувствует на себе взгляды как Мага-Зи, так и Гандама — и понимает, что отступление принесёт ему клеймо труса. Он делает глубокий вдох. Шерсть Мага-Зи на ощупь очень мягкая.***
(Надо сказать, что альтруистический порыв Казуичи промолчать со временем — минут через пять — слабеет. Когда Соня выглядит чрезвычайно увлечённой осторожным почёсыванием Джам-Пи за ушком, он придвигается ближе к Гандаму (тот косится на него настороженно, но с места не двигается) и шепчет ему на ухо: — Чувак, ты ведь соврал про всю эту муть, да? Гандам чуть ли не подпрыгивает на месте. — Что? — звучит как «Ч…», громкое, и следующее за ним «…то», уже гораздо более тихое. — Послушай, я понимаю, что ты хотел поддержать Соню-сан и всё такое, это… — Казуичи закатывает глаза, но продолжает. — …достойно, наверное. Но всё же дурить её так не очень честно, понимаешь… На лице Гандама отражается крайнее возмущение. — Ты… Смертный, ты… — он, кажется, теряется, злобно выдыхает воздух и трясет головой. Затем — шипит злобно: — Глупец, ты посмел обвинить Гандама Танаку, Верховного Повелителя Льда, во лжи?! — Да ладно! — Казуичи почти начинает говорить в полный голос, но немедленно понижает голос. — Да ты выглядел… да ты что, ждёшь, что я поверю в эти детские сказки?! — Детские сказки?! — голос Танаки звучит с интонацией Праведного Гнева — обычно это ужасно громко, грохочаще, но сейчас он яростно шепчет, и на слух это… странно. — Твоей безудержной наглостью можно переполнить все океаны мира, как я вижу! Я посмотрю, как ты скажешь про это тогда, когда мы выберемся из этой дьявольской западни, и ты будешь стоять на свободе живее всех живых — как ты их назовёшь тогда, интересно?! — Ты… — Казуичи взмахивает рукой раздражённо. — Нет, ты серьёзно считаешь, что мы переживём это чёрти что, и всё благодаря твоим Ангелам Разрушения? — Считаю? О нет, я уверен. Ты не умрёшь. — Ха-ах? — Сода почти давится воздухом от возмущения — Смело как! А если умру? — Не умрёшь, я же сказал! — С чего ты взял?! — С того! Ты, Казуичи Сода, одарённый Благословением Четырёх Сердец, переживёшь все испытания, свалившиеся на твои не затронутую мудростью голову, и с неё, с головы этой, не упадёт ни единой волосинки! И ты — Гандам тыкает пальцем на него, — ты будешь совершенно свободным, будешь стоять на земле без страха за свою жизнь, но ощущая себя полным глупцом, а я — тыкает на себя, — о, а я буду стоять рядом. И смеяться, смеяться во весь голос, смеяться часами — да что там часами! столетиями, вспоминая это! — как полагается тому, кто был абсолютно, полностью, совершенно прав! Это — вот это я тебе обещаю, обещаю и даю слово Гандама Танаки! — Пф-ф-ф-ф! Это мы ещё посмотрим, кто смеяться будет! Гандам хмыкает-смеется, нагло так — но и удивлённо немного от наглости уже Казуичи. — Действительно — посмотрим. Со стороны Сони доносится странный звук. Казуичи и Гандам смотрят в её сторону — та всё ещё гладит Джам-Пи, как ни в чём ни бывало. Вид её, однако, Казуичи остужает, и он отстраняется от Гандама, возвращаясь на прежнее место — Мага-Зи приветствует его не предвещающим ничего хорошего писком. Казуичи, несмотря на это, всё же не может удержаться от того, чтобы не послать в адрес Гандама угрожающий взгляд. Тот посылает ему в ответ свой (Казуичи неприятно признавать, но взгляд Танаки по угрожаемости выигрывает) и воинственно, практически торжественно ухмыляется. Казуичи ловит себя на том, что ухмыляется в ответ.)***
Соня и Казуичи уходят из коттеджа Гандама поздно вечером, когда звучит объявление Монокумы (Казуичи передёргивает, и он чуть не падает, но Гандам на удивление не возмущается — похоже, его «директор» тоже нервирует). К этому моменту все хомяки поглажены и настроены к ним доброжелательно, Танака заявляет, что «несмотря на то, что вы по-прежнему не близки к тому, чтобы стать их истинными повелителями, вы сможете сдержать их в узде до того момента, как донесете их до моей обители», что, надо полагать, хороший знак. Он неловко стоит в дверном проеме, провожая их; Соня, проходя мимо него, осторожно гладит тянущуюся к ней из шарфа Сан-Ди и говорит: — Доброй ночи, Сан-Ди, Джам-Пи, Чам-Пи и Мага-Зи, — она улыбается ослепительно и очень тепло. — Доброй ночи, Танака-сан! Я очень благодарна вам за сегодняшнее! — А…ага… — Гандам моргает и начинает стремительно краснеть от шеи и до ушей, натягивая шарф на самый нос. Он смотрит ей вслед — и отрывается только тогда, когда к нему подходит Казуичи. Сода играет в гляделки с Мага-Зи, нагло восседающим на плече Гандама, секунд десять, после — аккуратно гладит его по голове указательным пальцем и скалится: — Злобный кусок меха. Мага-Зи пищит что-то — и Казуичи как ветром сдувает. — Смертный, — окликает его Гандам. — Чувак, ты вроде же знаешь моё имя, нет? — фыркает Казуичи. Гандам притворяется, что не слышал, и продолжает: — Твоё, несомненно, быстрое продвижение по пути укрощения моих строптивых созданий — убедило ли оно тебя в моих дарованиях? Казуичи морщит лоб, пытаясь расшифровать, к чему клонит Танака, а потом вспоминает: — А-а-а, ты про то, что я ляпнул в ресторане? Окей, извини, чувак, ты… не самый плохой учитель, — Казуичи хихикает. — И ты… чуть менее стрёмный, чем я думал. Чуть-чуть. — А ты, возможно, не настолько бездарь. Возможно, — по шее и лицу Гандама снова расползаются стремительно алеющие пятна, и рука его, кажется, чуть ли не инстинктивно тянется к шарфу, но он всё ещё нагло скалится. Казуичи ловит себя на мысли, что хотел бы посмотреть на это зрелище подольше — чисто из злорадства, потому что Гандам выглядит нелепо, только и всего, поспешно вопит его мозг, но жар к его щекам все равно начинает предательски приливать. Гандам пытается с пафосной ухмылкой облокотится о стену за своей спиной, но немного промазывает и почти падает. Выпрямляется, как ни в чём не бывало, и с каменным лицом заходит в свой коттедж спиной вперёд, захлопнув за собой дверь. Хомячья ситуация с этого момента действительно улучшается. Казуичи каждое утро по-прежнему находит у себя Тёмных Ангелов Разрушения — то одного, то двоих, то и вовсе троих. Он и Соня заносят их Гандаму сразу, как только находят, потому что тот всё же не настолько им доверяет, чтобы оставить следить за его драгоценными соратниками. Путей, которыми хомяки попадают в их комнаты, так и не находится, так что это входит в рутину: встать, выманить с помощью одолженных Танакой лакомств из-под кровати или какой-то ещё мебели хомяков, натянуть комбинезон, дойти до Гандама, увидеть его заспанное лицо и шарф поверх простыни, передать ему Ангелов, услышать одобрительное бурчание, развернуться, столкнуться с Соней по пути, поздороваться и вернуться в свою комнату. Общение их троицы вне этих утренних пересечений тоже меняется: Казуичи с удивлением и ужасом обнаруживает, что его споры с тандемом Гандама и Сони (в основном, конечно же, с Гандамом) становятся куда менее озлобленными и куда более — азартными, и более того, каким-то образом продвинулись в ту степень, где их можно пусть и карандашом, но всё же вписать в «дружеские перепалки», где с одинаковым интересом участвует все трое. Казуичи пытается найти подвох, но никак не находит. Какая-то часть его мозга думает, что он и не хотел бы находить — но он в жизни бы не признал это вслух. Подвох, однако, существует: в убийственной игре привыкать к подобной рутине не следует.***
Казуичи просыпается рано — снова, что-что, а это надоело страшно, — утром от того, что кто-то обнюхивает его ухо. Он вздрагивает и подскакивает в кровати с воплем — и обнаруживает Мага-Зи. Господи, если бы он приземлился не туда и раздавил бы его, Гандам бы его убил. — Ну и что ты делаешь, а? — ворчит Сода, протирая глаза и аккуратно обшаривая кровать — вдруг тут ещё кто. Ещё кто находится — Джам-Пи, прячущийся в складках одеяла. Джам-Пи Соде, в сущности, нравится — он ленивый и не создаёт проблем. — И тебя с добрым утром, — зевает он. Проверяет ещё раз, и теперь точно — никого тут больше нет. Казуичи нашаривает коробку с линзами на тумбочке и ускакивает в ванную, на всякий случай внимательно глядя под ноги. Там, умывшись и вставив линзы, задумчиво рассматривает волосы: всё ещё розовые, никаких отросших корней — странно, пора бы уже. Влезает в комбинезон и возвращается в комнату. Хомяки всё ещё на кровати и — ещё одно странное дело, на лакомства почему-то не подманиваются. Это бесит — сегодня Казуичи почему-то чувствует себя особенно измотанным, и он хочет как можно скорее вернуть хомяков хозяину и пойти досыпать. — Чувак-и-и, — раздражённо ноет Сода. — Мы уже прошли этот этап, не? Наконец он их сцапывает и, держа в разных руках на расстоянии друг от друга, выходит на улицу. Настил под ногами такой же тёплый, как и всегда, хотя солнце ещё даже не взошло толком — система обогрева, интересно, или просто климат? Вдалеке мелькает идущий куда-то Нагито Комаэда — Казуичи притормаживает, вжимается спиной в дверь коттеджа, стараясь слиться с окружением, и даже задерживает дыхание, пока он не проходит мимо. От Нагито всегда мороз по коже брал, а уж после вчерашнего, бр-р-р… Мысль его на «вчерашнего» тормозит, ощущая какой-то частью мозга некую неправильность. Казуичи размышляет об этом, пока пересекает настил до коттеджа Гандама. Вчера. Что было вчера? Суд, всплывает в голове, когда он стоит у коттеджа со значком в виде головы Гандама, и от одного этого слова на спине у Соды выступает холодный пот. Один из его одноклассников был найден мёртвым, был убит — Некомару Нидай, здоровый такой мужик, Казуичи его ещё побаивался по первой, потому что выглядел он так, как будто может пальцем ткнуть и позвоночник сломать, но он ведь на деле был крутым челом, и с принципами, и один раз они уже думали, что он умер, а он нет, и вернулся в этой крутой робо-форме, и всё было так неплохо, а в итоге так страшно закончилось, и это так нечестно, и… Сода пересаживает Мага-Зи на плечо и заносит кулак над дверью. И не стучит. Потому что убийцей Некомару Нидая был Гандам Танака, и Казуичи вспоминает его нелепые отмазки и нервное лицо, а после разоблачения ту прощальную речь про жизнь, смерть и всё в таком духе — действительно, владел «даром слова», хах, — а затем — лежащее на земле тело. Ощущение — как будто в груди образовалась дыра, бесконечная чёрная впадина, и всё внутри туда проваливается, и проваливается, и проваливается. Казуичи пялится на эту тупую дверь — и почему-то никак не может опустить руку. Его уха осторожно касается влажный нос. Казуичи вздрагивает. Джам-Пи и Мага-Зи смотрят на него. Они выглядят… не печальными даже. Опустошёнными. — Я… Мне жаль… — жалко бормочет Казуичи с пересохшим ртом, и в голове его проносятся мысли о том, как это всё нелепо, и отвратительно, и страшно, и, господи, как же ему хочется домой, и… Среди этого вдруг возникает вопрос «где оставшиеся два хомяка», и Казуичи цепляется за него, как за спасательный круг, чтобы отогнать захлестывающую его панику и щипание в глазах. Они, Чам-Пи и Сан-Ди, по логике вещей должны же быть у Сони, да? Не запертыми в коттедже Гандама, в который теперь никто не сможет зайти и достать их оттуда? Казуичи почти бегом отправляется к коттеджу Сони. На секунды замирает перед ним — перед глазами представляется картина: Соня Невермайнд, на своей кровати, мёртвая, в собственной крови, — Соду перетряхивает, и он поспешно, дико колотит ей в дверь. Ему открывают почти сразу же: Соня, растрёпанная, стоит на пороге, под глазами — чёрные разводы, волосы совершенно лохматые, а на лице — какая-то отчаянная надежда. Которая тут же гаснет, стоит принцессе лишь увидеть Соду — и его лицо. — Ох, это вы, Казуичи-сан, — она выдавливает из себя вежливую улыбку. — Я… Прошу меня извинить за мой внешний вид и манеры, я просто… У меня был… не очень приятный сон, и когда я проснулась, я понадеялась, что… — она взмахивает рукой раздражённо, улыбка её становится совсем горькой. — Боже, это так глупо… Я извиняюсь за то, что загрузила вас этим. Что вы хотели? — Да вот… — мямлит Казуичи, отчего-то чувствуя себя последней сволочью. — Четыре Тёмных Ангела Разрушения… — он показывает взглядом на Джам-Пи и Мага-Зи и сглатывает, потому что в голове сразу всплывает «как ты смеешь, смертный, называть моих Четырёх Тёмных Ангелов Разрушения хомяками?!» — голосом, который он больше никогда не услышит, и осознавать это так странно-страшно. — Я… у вас они… тоже… тут? — О, — Соня смотрит на Мага-Зи и Джам-Пи, распахнув глаза, и в них вроде бы облегчение, но её губы кривятся, как будто бы она сейчас заплачет. — О, да, да, они тут. Сан-Ди выглядывает из её причёски. Чам-Пи свешивается с её плеча. Она улыбается болезненно: — Я рада, что они все не пострадали. — Я тоже, — соглашается с примерно такой же улыбкой Казуичи, и вспоминает: Гандам ведь даже во время своей казни заботился об Ангелах. Вспоминает: тот «урок укрощения», и то, насколько неоспоримо бережным Гандам был, когда брал их на руки и перемещал на пол. Вспоминает: Гандам убил — и умер за это. Потому что — посчитал это правильным. — Нам… следует позаботиться о них, — говорит медленно Соня. — Раз Гандам… — она себя обрывает. Казуичи смотрит на Ангелов. Соня-сан права, естественно. Но эти её слова — как будто ещё один гвоздь в крышку гроба (плохое сравнение), как будто ещё одна строчка в приговоре «Гандам Танака — мёртв». — Да, — выдавливает, — стоит. Они молчат секунды две — и этого оказывается достаточным, чтобы в их разговор вклинились. — Пу-ху-ху! Какая драма! Какая трагедия! Я бы пролил слезы, если бы моя конструкция это позволяла! — И-и-и-и!— Казуичи взвизгивает, потому что омерзительный голос, въевшийся ему в печёнки, раздаётся прямо у него за спиной. Он почти падает на Соню — та перехватывает его за ворот комбинезона и возвращает в вертикальное положение. — Вы… Что вам нужно от нас? — она спрашивает — не кричит — но тон её не внушает ничего хорошего. — Тц, и где же ваши обычные манеры, юная леди? — Монокума, выскочивший словно из ниоткуда, хихикает противно, а затем строит издевательски грустную гримасу. — В кои-то веки прихожу к вам с исключительно положительными намерениями — и получаю подобное отношение! — Ты-то?! С положительными намерениями?! — нервно хихикает Казуичи. Алый глаз Монокумы угрожающе вспыхивает: — Ну да. А ты что, ставишь под сомнение слова своего многоуважаемого директора, а? — Казуичи прошивает дрожью, и на лице его появляется настолько явственная паника, что Монокума тут же заходится мерзким игрушечным смехом, хватаясь за живот. — Ха-ха-ха-ха! Шучу. К моему большому сожалению, в правилах нет запрета на хамство директору, так что я не могу наказывать моих милых учеников за такие грубости, пусть они и ранят моё сердце — печально, но что поделаешь! — Можно ли перейти ближе к вашим намерениям и целям этого визита, пожалуйста? — прерывает его Соня, холодно вежливая — до того холодно, что температурой её голоса можно было бы заморозить весь Джаббервок. — Если таковые и впрямь имеются. — Ловите меня на слове, да? — Монокума вздыхает трагически. Он молчит несколько секунд, как будто прикидывая что-то, а потом, если это вообще можно понять по его искусственной морде, видимо, решает, что ходить вокруг да около ему надоедает. — Ладно, нетерпеливые детишки, я пришёл рассказать, что Мономи подбрасывала этих хомяков вам в коттеджи. Воцаряется пауза. Казуичи моргает. — …Зачем? — осторожно спрашивает Соня. — О, — доверительно сообщает Монокума, — это всё ещё её дурацкие сопливые идеи о дружбе и сплочении, — он театрально кривится на этих словах. — Она была так воодушевлена бесплодными попытками вашего дорогого прежнего лидера Бьякуи вас сплотить… настолько хотела помочь вам не переубивать друг друга… что решила дать всем тем, кто друг друга невзлюбил — группы риска, так сказать, — Монокума хмыкает озорно, — поводы помириться. С некоторыми прошло совсем ужасно, очевидно… впрочем, это уже не для вас двоих истории. Но — с вами-то! Комедия! Драма! Романтика! Я был настолько растроган, что разрыдался! — А разве твоя конструкция это позволяет? — Казуичи огрызается, не думая (что-то внутри него кричит в ужасе), и тут до него доходит более важная деталь. — Стоп, ты следил за нами?! Монокума смотрит на него, каким-то образом всем телом излучая снисходительность. — Оу-у-у, ты думаешь, камеры — это такой дизайнерский элемент? Я предполагал, что к данному моменту должно было быть ясно обратное, но, видимо, умственной работы было недостаточно, чтобы заставить ваши маленькие мозги работать, какая жалость. Казуичи прикусывает губу, и щёки его горят. Осознание того, что да — всё то время, что он провёл с Соней и Гандамом, где-то там на самом деле сидел Монокума и жадными пластиковыми глазками наблюдал за ними, как какой-то извращенец, — это осознание будто забирается ему под кожу, царапая её изнутри. Мерзко. Соне, судя по её лицу, тоже. — Так вот, — продолжает Монокума, — растолкую для вас, оболтусов: я слежу за вами каждый день недели, каждый час дня, каждую секунду часа! Я вижу все ваши грязные делишки и сопливые разговорчики! А когда речь о планах моей любимой сестрёнки, я слежу особо внимательно — как ещё я смогу понаблюдать за её жалкими провалами?! А тут — такое! Успех, превосходящий все её самые смелые надежды успех — но кому это помогло, а? Точно не вашему приятелю, пу-ху-ху-ху! Казуичи со свистом втягивает себя воздух. Одно упоминание Гандама ощущается, как удар под дых. — И такая трагическая смерть, вы подумайте, — продолжает Монокума, не обращая на Казуичи ни малейшего внимания. — Мальчик даже перед лицом смерти решил защитить своих питомцев… — Монокума выдерживает паузу. — …Но знал ли он, что они сговорились за его спиной с моей дорогой сестричкой? Ангелы Разрушения немедленно издают возмущённый писк — даже крик, по их меркам-то. — А? Казуичи практически ощущает, как у него плавятся мозги в черепной коробки. Какого чёрта вообще происходит. — Да-а-а-а, так и было, — тянет Монокума, с явным удовольствием наблюдая за их лицами. — Хомяки-то эти, понимаете ли, воинственные не на шутку — просто так Мономи бы к ним и на метр не подошла. Вынуждённая необходимость. Хотя, конечно, всё равно поразительно: представляете себе, милашка Мономи — и сговаривается за моей спиной! Уму непостижимо! — морда Монокумы искажается так, как будто он собирался изобразить что-то вроде подозрительного прищура. — Жаль только, мне не удалось узнать, о чём именно они договорились… Казуичи замирает. Вес Мага-Зи на плече вдруг становится особенно ощутимым. В голову вдруг приходит воспоминание — Четыре Ангела Разрушения ведь участвовали в убийстве Нидая. — Сода-сан! — резкий оклик Сони-сан его одёргивает. — Не позволяйте ему одурачить вас! Это его очередной план, попытка нас втянуть в его ужасную игру! — План? — Монокума хмыкает. — Приятно, когда мои ученики относятся ко мне с должным почтением, но вынужден разочаровать — смерти хомяков за убийство, достойное казни, пока не считаются, — Монокума облизывается. — Пока, конечно же… — Правильно, Соня-сан, не дайте ему себя одурачить! — слышится писклявый голос издалека. Откуда-то — Казуичи никогда не успевает заметить, откуда, — появляется Мономи. Конечно же, это Мономи. Кого ещё здесь могло не хватать? — О, — приторно-радостно вскликивает Монокума, — а вот и моя драгоценная Мономи! — Я не позволю тебе порочить честь моего покойного ученика! — пищит Мономи. Выглядит она потрёпанной. — Хм. Надо же, я предполагал, что закрыл ту дверь слабее и ты явишься минуты на две раньше, — голос Монокумы переходит в издевательское сюсюканье. — Видимо, я снова переоценил мою маленькую сестрёнку. — Помолчи, изверг! — в голосе Мономи — праведный гнев. Она смотрит на Казуичи и Соню. — Он пытается внушать вам, что на уме у меня и этих, — Мономи всхлипывает, — осиротевших созданий была какая-то подлость — и он нагло лжёт! Я действительно общалась с ними, но лишь о том… о том… это была взаимовыгодная просьба! — она судорожно выдыхает (могут ли они дышать, думает Казуичи), будто резко потеряв запал, и разводит руками. — Он просто… он был очень одинок, этот мальчик… Казуичи моргает. — Гандам-то? — переспрашивает он глуповато, словно был ещё кто-то, о ком могла говорить Мономи. — Пу-ху-ху-ху, — смех Монокумы, как будто бы ещё противный и беспардонный, бьёт по ушам, — а что, незаметно было? У тебя разве нет своего лузер-радара, засекающего типов вроде тебя, чей предел — пиксельная девушка из симулятора свиданок и дружба с бытовыми приборами? Которые готовы цепляться за любую кость внимания, но чуть что готовы сдать назад, потому что так боятся удара в спину? — Ты!.. — Казуичи давится воздухом. Он понимает, что вдавливает ногти в кожу ладоней. — Не говори так! — немедленно возмущается Мономи словами Монокумы. — Я должен! Это моя обязанность директора — преподать моим уроки ученикам уроки жизни! Вы обязаны запомнить, дети: вас не приведет ни к чему хорошему синдром восьмиклассника, которым вы пытаетесь заткнуть свои безразмерные комплексы! Рано или поздно ваше абсурдное поведение надоест всем, кто пытался с этим мириться, и вы останетесь сидеть одни в квартире, зарабатывать гастрит на лапше быстрого приготовления, пестовать какое-нибудь жуткое хобби, изливая свою неудовлетворённость, становиться тем самым стрёмным соседом, на которых боятся смотреть дети, и в конце концов в тридцать лет с хвостом вы подскользнётесь на плитке в ванной, пробьете череп о раковину, и медленно загнетесь на полу, потому что никому и в голову не придёт заглянуть вам в квартиру, пока вонь оттуда не станет невыносимой! Это именно то, что произошло с моим двоюродным братом из Америки, которого не помнит Мономи, потому что ей было всего два месяца — покойся с миром, Майкл, мы не скучали по тебе ни одного дня в жизни! — Монокума смеется противно. — Если подумать, то ваш приятель должен был быть благодарен, что вы решили предать его сразу и проголосовать за его казнь, а не обрекли его на такое безнадёжное будущее! Очень мило с вашей стороны! Со стороны раздается сдавленный писк Мономи. Казуичи покачивает на ногах. В горле поднимается тошнота. — Заткнись. Голос — тихий и ледяной, ниже абсолютного нуля, интонации — неузнаваемые. — Что-то? — Монокума приставляет лапу к уху комически. — Я не слышу! — Я сказала, — Соня поднимает голову, и лицо её искажено гневом, — заткнись и не смей осквернять своим грязным ртом его имя, ты… ты!.. ты, мерзкая тварь! Соня резко срывается вперёд — прямо на Монокуму. У Казуичи почти темнеет в глазах от ужаса — и он бросается в её сторону. — Соня-сан! — он хватает её за плечо и оттягивает назад — прямо перед тем, как она успевает обрушить на голову Монокумы удар ногой. Соне удаётся устоять на ногах — и Казуичи, потому что он опирается на неё неожиданно для самого себя. Она смотрит на него — и во взгляде её полыхает чистая ярость. Казуичи вдруг понимает — она может свернуть ему шею прямо сейчас, возможно, даже одной рукой. Монокума смотрит на них. — Бог ты мой! — фальшиво-плаксивым голосом тянет он. — И это всё, что я получаю? За мой тяжкий труд? За то, что я, рискуя, получается, своей жизнью, пришёл рассказать вам недостающий кусок истории? За мои старания связать сюжет воедино, не оставляя сюжетных дыр, чтобы ни у кого не было повода поставить дизлайк и написать возмущённый комментарий — не то чтобы у нас включены комментарии, но всё же? Уму непостижимо, до чего же докатилась нынешняя молодёжь! — Я… — голос Сони дрожит от плохо сдерживаемого гнева. Она тяжело дышит. Монокума фыркает. — Я бы на твоём месте поблагодарил твоего одноклассника, — говорит он насмешливым тоном. — Потому что, знаешь ли, — левый глаз его вспыхивает красным, а голос становится вдруг серьёзным, — до твоей казни за убийство директора оставалось секунды три. Приблизительно. Он наклоняет голову вбок, дурашливость в его голос возвращается так же внезапно, как только что исчезала. — Думаю, на сегодня с вас достаточно, — хихикает он. — Желаю кому-то из вас покинуть остров в самом скором времени! Казуичи моргает, и Монокума исчезает в эту краткую долю секунды. Сода тупо пялится на пустое место, где он только что стоял. Он осознает, что у него трясутся колени. — Соня-сан! — писк под ухом, и Казуичи едва не падает. Господи. Кролик всё ещё здесь. — Да? — Соня звучит глухо. — Я… всё ещё хотела сказать, надеюсь, вы поверите мне… ни я, ни эти очаровательные существа… — Казуичи, в ужасе вспомнив о Четырёх Ангелах, замирает — и поспешно пробегается по ним взглядом, молясь, чтобы все были живы: Джам-Пи перебрался по руке на его плечо к Мага-Зи, Чам-Пи и Сан-Ди жмутся к шее Сони. — …мы не хотели вреда вам, и не желали такой страшной судьбы ни Нидаю-сану, ни Танаке-сану. Я понимаю, что у вас нет причины мне верить, но всё же… Я хотела всего лишь прекратить ваши разногласия, а они… хотели, чтобы у их хозяина были друзья. — голос Мономи дрожит, — Я хотела принести хоть каплю света в эту ужасную ситуацию… но в итоге лишь усугубила вашу трагедию. Я не прошу о прощении… но я надеюсь, что вы поверите мне… и не будете вымещать свой гнев на эту чудовищную ситуацию на этих крохах… Соня молчит секунд пять. — Я не собираюсь этого делать, — тихо, — и я верю вам. — Ох!.. — И я верю, что вы правда заботились о нашем благополучии… и благополучии Танаки-сана, — голос её надломленный, и в нём слышатся слёзы. — Поэтому я попрошу вас… уйти отсюда, Мономи-сан. Оставьте нас в покое. Пожалуйста. —… Я понимаю, — наконец говорит Мономи. — Вы двое… простите, что подвела вас, как учительница. Она исчезает — неизвестно куда, как обычно. Ноги Казуичи больше не держат. Он медленно опускается на настил. Соня рушится вниз тоже, и Казуичи понимает, что всё ещё держит руку на её плече, утягивая её за собой, только увидев, как её колени стукаются о доски. — О… извините, Соня-сан, — говорит он тихо. — Ничего страшного, — Соня мотает головой, и её голос ещё тише, — И… это я должна извиняться… я… Спасибо, что остановили меня от… — она не договаривает, но это и не требуется. — Я не должна была поддаваться эмоциям. — Ничего страшного, — отвечает он. — Бывает. На лице Сони — тусклая, совсем не весёлая улыбка. — Я всё-таки принцесса, Казуичи-сан. Мне действительно не положено. — Вы сами говорили, что здесь вы в первую очередь — наша одноклассница, — напоминает Сода. — О, так вы всё-таки помните про это? — в её голосе насмешка — беззлобная. — … Простите. — Ничего, — улыбка проскальзывает по её губам и исчезает, — Но даже как однокласснице мне не стоило. Это было бы бессмысленное самопожертвование… и я могла бы подставить вас под удар тоже, — она кусает губу, лицо её теряет краски. — И… он бы не одобрил. Такую вспыльчивость. Казуичи не нужно пояснять, кто такой «он». — Я думаю, вы его переоцениваете, — говорит он. Соня дёргается, как от удара — Казуичи проклинает свой проклятый язык. —… Вот как? — Ну, э-э-э, — Казуичи спешно подбирает слова. — думаю, он и вправду бы не счёл это самым правильным поступком, но… — в его голове вспыхивает образ Гандама — яркий, во всей его красе, шумности, драматичных высказываниях и вспыльчивости. Он сглатывает. — Но он бы поступил бы так же на вашем месте. Он бы вас понял. Соня молчит секунды две. — Может быть, — говорит она тихо. — Может, и так. По её лицу скатывается слеза. И ещё одна. И ещё. — .......Простите, — снова повторяет Казуичи. — Н-ничего, — отвечает Соня. Она не слишком успешно пытается сдерживать всхлипы — и в её голос просачивается истеричный смешок. — Думаете, он бы… понял меня и теперь? Я о-обещала ему не плакать… по нему… и вот как я держу слово… да и раньше не слишком… Казуичи замечает Мага-Зи, который переползает с его плеча на плечо Сони, чтобы ткнуться ей носом в щёку. Чам-Пи прижимается к её ладони. Джам-Пи обнюхивает шею Казуичи. Сан-Ди тычется ему в руку. Он не совсем уверен, что правильно распознал их всех — его зрение немного затуманено, в конце концов. Казуичи вспоминает, с какой осторожностью Гандам держал Четырёх Ангелов Разрушения в своих руках. И отвечает: — Понял бы. Он был, н-ну, — его горло сдавливает, — добрым. Соня всхлипывает открыто. — Не могу н-не согласитс-ся. Она бросает взгляд на него. А затем прижимается плечом — вот так вот, запросто — и роняет на него голову, всхлипывая в его комбинезон. Четыре Ангела Разрушения обнюхивают их обоих — встревоженно. Частью мозга Казуичи вспоминает тот троп из всех тех историй с любовными треугольниками: красавица, за которую сражаются герой и его соперник, узнав о поражении соперника, падает герою на грудь в безудержных рыданиях, давая ему себя утешить. Казуичи из какого-то далекого прошлого, которое, казалось, было миллиарды лет назад, наверное, сказал бы по этому поводу что-то вроде: «О-о-о, вау, что, прям как в том аниме? Ну ты круто-о-ой, чел!» Казуичи из текущего момента думает: вряд ли в этом тропе подразумевалось, что герой будет сотрясаться в рыданиях по противнику вместе с красавицей. Он не знает, сколько они так сидят. Казуичи чувствует себя так, как будто прошли часы, но, когда он наконец поднимает голову, он видит, что наружу из коттеджей ещё никто не вышел, так что, возможно, прошло не так уж много времени. Сан-Ди возится у него на коленях. Казуичи смотрит на неё. — Соня-сан, — зовёт он. — М?.. — Соня отзывается. Она приподнимает голову — разводы туши на её лицо растеклись ещё сильнее, пятна, кажется, остались даже на комбинезоне Казуичи. Она смотрит на них. — О боже, — она предпринимает неуклюжую попытку смахнуть их, — Извините, Казуичи-сан… — Да… ничего страшного? Какой костюм механика без пятен, — Казуичи выжимает из себя дурацкую улыбку — даже искреннюю. — Я хотел сказать… мы всё ещё должны, ну, позаботиться о Ангелах, — он вдруг вспоминает последнюю фразу Мономи. — …Должны ведь? — Ох, — Соня переводит взгляд с одного Ангела на другого — и часто-часто моргает. Казуичи боится, что сейчас она снова заплачет, и открывает рот, но Соня отмахивается жестом: — Нет-нет, всё в порядке… Разумеется, мы должны оказать им должный уход, никак иначе. — Конечно, — отзывается Казуичи. В его голову приходит мысль, которую он тут же озвучивает: — Я думаю… может, нам стоит держать, ну, по двое у каждого? По ночам. На случай, если кто-то из нас… и Монокума не пустит Мономи… чтобы выжило хотя бы двое… — он прерывается. Соня долго смотрит на Джам-Пи. Говорит тихо: — Гандам сказал, что они защитят нас. Казуичи не находит, что сказать. — Соня-сан… — начинает было — и замолкает. Кусает губу, чуть ли не до крови. —…Пока мы будем продолжать бороться, — Соня продолжает задумчиво. — Подготовить варианты, чтобы смягчить поражение — тоже часть борьбы. Хорошая идея, Сода-сан. Она выдыхает, и в лице её появляется неожиданная решимость — как будто воспоминание о словах Гандама придаёт ей сил. Она достаёт из незаметного кармана платья белый кружевной платок и начинает вытирать им тушь. — Я думаю, вы были правы — насчёт того, что Гандам бы понял то, что я… мы… несколько расклеились. Но я также думаю, — шмыгает носом, — что он бы после этого сказала бы нам не сдаваться — и был бы разочарован, если бы мы просто взяли и сдались. Вы так не думаете? — …Вы правы, вероятно, — медленно кивает Казуичи. — Хорошо, если так, — отзывается Соня, и на лице у неё появляется слабая улыбка. Она смотрит на изгвазданный платок и проводит пальцами по лицу. Достаёт из кармана ещё один. — Вам платок нужен? — Не, — мотает головой Казуичи и в подтверждение своих слов тут же протирает лицо рукавом комбинезона. Спохватывается через секунду, что это, наверное, выглядит не очень по-джентельменски. — Возьмите всё же, — замечает Соня и аккуратно кладёт платок ему на колено; Казуичи неуклюже его подбирает. — раз вы со мной согласны в этом, тогда скажу… — она расправляет складки на платье, затем поднимает голову и смотрит прямо на него. — Я считаю, что мы должны не сдаваться, более того, приложить все усилия, сделать всё, что возможно, чтобы положить конец этой чудовищной игре и сохранить жизни наших одноклассников и, разумеется, нас самих. Выжить для себя в первую очередь… и в память о Гандаме Танаке тоже. Вы со мной согласны? Казуичи смотрит на неё долго. Говорит наконец: — Никогда не думал, что мне предложат что-то, звучащее как «выжить в честь Гандама Танаки», — он корчит шуточную рожу и — полувсхлипывает-полусмеется. — Но… да, согласен, чёрт возьми. Соня встаёт с дощатого настила на ноги и смотрит на него сверху вниз. Улыбается. — Мне нравится ваш дух, Сода-сан, — протягивает ему руку. Казуичи смотрит на её ладонь пару мгновений — и принимает её. И поднимается, вставая рядом с принцессой и смотря прямо в ей лицо. — А мне нравится ваш, Соня-сан, — скалится весело.***
К взмокшей шее неприятно липнут волосы. Одной рукой Казуичи откидывает их и оттягивает ворот комбинезона, другой — обмахивается своей же шапкой. Помогает мало. Как выясняется, на Джаббервоке — настоящем Джаббервоке — в это время года стоит удушающая, влажная жара. Хотя, возможно, дело ещё и в глобальной смене климата, произошедшей, ну… из-за всего этого. Соня стоит рядом, с идеально прямой спиной и взглядом, уткнутым в тонкую щёлку в, казалось бы, монолитной железной стене, обозначающую место, где смыкаются пластины дверей лаборатории. На первый взгляд её, наверное, можно счесть спокойной, но, присмотревшись, замечаешь: её губы сжаты в узкую полоску, а пальцы, сцепленные в замок, стиснуты так крепко, что ногти впиваются в кожу. Казуичи облизывает обсохшие губы. Он смотрит на небо: ало-красное, облака тянутся медленно, солнца не видно вовсе — время по нему не определить даже приблизительно. Переводит взгляд в сторону, проверить: здесь, под тенью навеса, стоит кое-что очень важное. Косится вдаль, на пляж, где людно и шумно: встречаются друг с другом те, кто выжил — то есть, сейчас это только Фуюхико и Акане, потому что Соня и Казуичи уже поздоровались и отошли ждать, а Хаджиме сейчас там, — и те, кого увидеть живыми уже никто не ждал. Общение немного неловкое, то и дело слышны спутанные извинения. Микан даже плачет, Ибуки грабастает её рукой за плечи и что-то ей увлечённо говорит, Хиёко — высокая какая всё-таки, мать честная, сразу так после выхода из программы и не привыкнешь, хотя, казалось бы, он её уже такой видел — кричит так, что долётает даже досюда, Махиру и Бьякуя — чёрт, Самозванец, — пытаются её успокоить. Нельзя не заметить в толпе и широкий силуэт только недавно очнувшегося — и в своём собственном теле, здорово-то как, хотя и, признаться, жаль немного, — Некомару Нидая — он о чём-то говорит со смехом, Акане обнимает его за плечи восторженно. Как пройдёт эта встреча, прикидывает мысленно Казуичи. Он снова смотрит на неподвижную дверь. — Сколько можно-то, а? — Казуичи чуть сползает по стене, на которую облокачивается — комбинезон шуршит о бетон. Соня переводит на него взгляд. — Вечность уже ждём. — Время течёт медленнее в те моменты, когда нам нужно нужно, чтобы оно шло быстрее, — замечает Соня с тяжёлым вздохом. — Это… довольно неприятно, но, по крайней мере, знание о том, что это всего лишь искажение восприятия, успокаивает — можно полагать, что всё в порядке. — Нечестно, — тоже вздыхает Казуичи. — …Хотя, — Соня продолжает развивать свою мысль, и в голосе её начинает чувствоваться волнение, — поскольку способов узнать время у нас при себе не имеется, может статься, что это знание сыграет с нами злую шутку: мы подумаем, что это всего лишь наше восприятие, но времени на самом деле пройдёт много, и именно потому, что что-то случилось… Казуичи нервно сглатывает. — Э-э-э, — тянет он жалобно, — это какая-то не очень успокаивающая мысль, Соня-сан… Честно говоря, ровно до этих слов Казуичи был всего лишь раздражён тем фактом, что они стояли так долго — после того, как он увидел, что способ Хаджиме работает, и все действительно просыпаются в полном порядке, душевном и физическом, он перестал беспокоиться о том, что в какой-то момент что-то пойдёт не так. Его воображение услужливо начинает рисовать красочные картины, одна хлеще другой: в капсуле Гандама заклинивают провода, и тот поджаривается заживо, не успев прийти в себя; в Хаджиме просыпается то… стрёмное существо, и он погружается в отчаяние и убивает всех в лаборатории, начиная с Гандама — в голове Казуичи он то ли пробивает рукой насквозь капсулу вместе с грудью Танаки, то ли то ли крушит всю аппаратуру, прекращая поддержку жизнедеятельности; Гандам просыпается, и в отчаяние погружён он сам — он убивает Хаджиме, почему-то перегрызая ему горло, затем всех оставшихся в капсулах, потом вырывается наружу, убивая всех здесь, ну, а после бросается в океан в слепой надежде переплыть его и понести убийства и отчаяние в остальной мир… Казуичи понимает, что если бы он не опирался на стену, то уже сполз бы на землю. Соня перемены в его лице — дикий внезапный ужас, наверное, — замечает: — О боже! — она прикладывает руку ко рту. Всматривается в него ещё секунду, наклоняется над ним и машет ладонью неловким жестом, как будто он прямо сейчас упадёт в обморок. Он моргает. — Мои искренние извинения! Мне не стоило перекладывать на вас свои опасения, в конце концов, они не так уж и обоснованны: с остальными ничего не произошло, и Хината-кун сказал, что сложности может вызвать только Комаэда-сан, так что вероятность того, что случится что-то ужасное прямо сейчас, крайне мала… Всё будет в порядке, не переживайте! — Е-если вы так говорите, — Казуичи нервно хихикает, дёргает себя за ворот комбинезона. — Вы меня так не пугайте, Соня-сан. — Простите, — Соня смотрит на него. Лицо — расстроенное, встревоженное. Казуичи делает вдох. — Кхм, ага-а. И, это… не переживайте тоже тогда, окей? — Соня всё ещё держит свою руку на весу, недалеко от его лица. Казуичи поднимает свою руку — замирает на пару мгновений — и неловко хлопает её по тыльной стороне ладони. — Всё хорошо будет. Соня моргает. Изумлённый взгляд бежит с лица Казуичи до его руки и обратно. Затем её уголки губ приподнимаются в улыбке. — Я постараюсь, — говорит она. — Спасибо, Казуичи-сан. Они смотрят друг на друга секунды три. А потом — лязг, клац. Казуичи и Соня немедленно разворачиваются. Двери лаборатории разъезжаются с шумом, но быстро: Казуичи занялся ими лично после того, как в тот момент, когда они вышли из комы, встретились тут с Макото и хотели выйти наружу, эти двери заклинило так, что выход представлял из себя узкую щель, через которую протиснулась бы разве что кошка. Сода тогда чуть не умер от ужаса, представив, что после всего пройденного ужаса они все умрут в тесной тёмной лаборатории от голода и жажды — к счастью, через пару толчков общими усилиями выживших и тычков в кнопки пульта со старательным лицом усилиями Макото двери всё же сдвинулись с места. Светом в помещении он не озадачивался, впрочем — Хаджиме заверил, что ему не нужно (Казуичи втайне подозревает, что этот его новый глаз — красный — может видеть в темноте, доказательств, правда, у него нет, но — если тебе достаётся глаз от жуткой личности, созданной в твоём теле и обладающей всеми талантами мира, то такой глаз обязан уметь делать кучу крутых вещей, типа виденья в темноте, рентгеновского зрения и, разумеется, той классной примочки из фильмов с анализом в режиме реального времени всего, что тебя окружает, с подписями и стильным дизайном, просто потому что, ну, а как иначе-то). Поэтому с того места, где они стоят, в обстановке лаборатории почти ничего не разобрать — только выставленные кругом капсулы, светящиеся тусклым голубым цветом. Почти все открытые и пустые, кроме одной в самом центре, где лежит болезненно-бледное тело Комаэды. У другой капсулы, левее, стоят два силуэта — один, простой и непримечательный, явно Хаджиме, другой же, в нелепом количестве одежды… — Танака-сан! — Соня срывается с места — быстрым шагом, граничащим с бегом. — А… Эй, чувак! — Казуичи, преодолев секундный ступор, торопится за ней. Они тормозят на расстоянии полуметра до Гандама — и жадно впиваются взглядом в его лицо. Гандам — лицо выглядит чуть старше, рост немного выше, но в остальном — точно такой же, каким был там, в игре, — пялится на них в ответ ошарашенно. Казуичи на какое-то мгновение пугается, что случилось что-то, и Гандам забыл их, но затем тот открывает рот. — …Хм. Непредсказуемо. Я не предполагал, что призывание меня из, как выяснилось, кратковременной отлучки в глубины бездн ада вызовет… подобный ажиотаж. — Танака-сан… — выдыхает Соня с облегчением — и восторгом. Казуичи, чувствуя невероятное облегчение — даже до неловкого, — фыркает: — Ага, могли бы и подольше тебя там подержать, а то ты вообще не изменился! — широко скалится. — Сода-сан! На лице Гандама появляется ухмылка — такая привычная для его лица, что у Соды почти дыхание перехватывает. — Не тратьте свое возмущение на это глупое заявление, моя королева. Боюсь, чтобы сломить дух и суть Гандама Танаки, даже самому дьяволу потребовалось бы больше квадриллионов лет, чем всей необъятной вселенной, чтобы выгореть дотла, не оставив после себя и пепла. Остальным же… дико даже предположить, — он качает головой с видом собственного превосходства. — Совершенно неправдоподобно. Соня смеется: — Действительно, совершенно неправдоподобно! — она улыбается — широко-широко, — Совершенно! — и стирает рукой слёзы, выступившие на глазах. — Я могу обнять вас, Танака-сан? — Э… — Гандам немедленно теряет свой запал и приобретает красный оттенок. — Э-э-э-э… да?.. — Эй, я тоже… — Казуичи возмущается немедленно, уловив связку «Соня+Гандам» — по инерции и старой привычке. Не вдумываясь. Гандам моргает. Становится ещё краснее. Дёргает край шарфа. — .......да, ты тоже… можешь? Казуичи понимает, что именно он попросил, только после этой фразы — и с ужасом понимает, что равняется цветом лица с Гандамом и что давать заднюю будет как-то не очень. Соня переводит взгляд с одного на другого, а затем — затем без предупреждения бросается вперёд, хватая Гандама в объятия. Тот издаёт полузадушенное «кх!..». Казуичи топчется на месте неловко секунд пять. Была не была, чёрт возьми. Он втыкается в Танаку сбоку, притягивая его рукой за плечи. Вторую руку он случайно — правда случайно — кладёт на плечи Сони. Ждёт, что его оттолкнут, но — не отталкивают. Гандам стоит, не шевелясь вовсе, даже, кажется не дыша. Его локоть — острый — тычется Казуичи куда-то в рёбра, но это, в целом, терпимо. Он на ощупь очень живой и очень тёплый (не то чтобы Казуичи до этого сомневался… наверное), плечи костистые, от волос разит лаком. Ткань его плаща шероховатая и жёсткая, но на ней всё равно есть пара вытянутых петель ниток, наверное, от чьих-то когтей. Шарф, напротив, неожиданно мягкий и тёплый, жутко приятный на ощупь. А ещё… — Слушайте, эта жидкость — ну, из капсул, для анабиоза — пахнет так прикольно, — Казуичи утыкается носом в плечо Гандама и с шумом втягивает запах. Странно, что он не заметил раньше — хотя он, наверное, слишком привык к этому запаху, пока сам был в капсуле, и не обнимался — само слово почему-то его вдруг смущает — с другими так долго, плюс, от Танаки всё ещё остро пахнет лаком, и как до сих это не выветрилось… — Чт… — М? — Соня втягивает воздух где-то в районе другого плеча Танаки. — Правда, забавный запах. — Вы двое!.. — Гандам то ли шипит, то ли хрипит. — вы что, собрались отвлечь моё внимание и завоевать моё доверие, чтобы обнюхать меня, как пара адских гончей?! Он выворачивается из их объятий какими-то нечеловеческими ужиными извиваниями. Лицо его — не поддающаяся описанию смесь возмущения и смущения, чудовищная гримаса на фоне пунцовеющих щёк. Он переводит с Сони на Гандама взгляд праведного негодования, но всё же — поднимает руку и принюхивается. — Аргх. Истинно, должен признать… запах, способный распугивать демонозверей… — он морщится, на этих словах вдруг замирает; лицо его резко теряет в цвете, и на нём читается тревога. — Твои, ум-м, Ангелы Разрушения у Сони с Казуичи, — доносится с краю — ах, чёрт, Хаджиме же тоже здесь. Он стоит неподалеку с лицом глубокого смирения и внутреннего покоя. — Можете сходить и проверить как они там. Мне как раз нужно, — кивает на единственную закрытую капсулу, — ещё разобраться с ним. Соня охает и прикладывает руку в груди: — О боже, в самом деле, мы почти забыли про это за нашим воссоединением! — она встаёт в полуобороте, перенеся вес на ногу, направленную к выходу, уже готовая сорваться с места, — Мы действительно должны — пойдёмте, Танака-сан, Сода-сан! — и делает подманивающий жест ладонью в их сторону. — Извините за то, что потратили ваше время, Хината-кун! Позаботьтесь о Комаэде-куне! — Ага, точняк, — издаёт неуклюжий смешок Казуичи, косясь на измождённое лицо Нагито, кажущееся ещё более болезненным из-за голубого свечения капсулы — ему вдруг становится немного его жаль. — Куда я денусь, — хмыкает Хината весело. — Идите уже. Он коротко машет рукой вслед, затем разворачивается к капсуле, делает глубокий вдох и начинает нажимать какие-то кнопки. Казуичи ловит себя на мысли, что остаться и посмотреть было бы интересно, но — дела, дела. — О, и кстати говоря, — вспоминает Соня на ходу, щёлкая пальцами. — Казуичи поворачивается, оторвавшись от наблюдения за Хинатой, чтобы посмотреть на неё. — Танака-сан, вы, конечно же, помните о Благословении, которое нам даровали Четыре Тёмных Ангела Разрушения? — Э… — на лице Гандама отражается мыслительный процесс. — А. Без всяких сомнений, помню — как мог бы я забыть подобное грандиозное событие! Немыслимо. Совершенно немыслимо. — Я и не сомневалась, — кивает Соня — серьёзно, без тени иронии, на взгляд Казуичи. — Так вот, я хотела поблагодарить вас за это — мы с Содой-саном и впрямь пережили игру! Не умерли ни одного раза! Четырём Ангелов Разрушения я свою благодарность уже высказала, разумеется, — добавляет она, предвещая реплику Танаки. — Вот как? — Гандам быстро переводит взгляд с Сони на Казуичи и обратно. На его лице мелькает облегчение, которое он быстро скрывает. — Что ж, это… Похвально, хоть и самоочевидно. Сила Ангелов просто не могла не сработать. — Ну раз ты так говоришь, может, оно и так, — фыркает Казуичи беззлобно. За их спинами с щёлчком закрывается дверь лаборатории. Соня смотрит на Гандама. В её глазах какие-то озорные искринки. Она закусывает губу, словно пытаясь удержаться, а потом всё-таки спрашивает: — В связи с чем я хотела уточнить, вы всё ещё планируете стоять рядом с Казуичи и смеяться часами? Просто мы все сегодня должны сесть на корабль и отправиться решать некоторые проблемы — мы вас посвятим в этот вопрос — и вам потребуется уложить это занятие в график… Гандам и Казуичи смотрят на неё — с неописуемым ужасом в глазах. — Соня-сан, вы подслушивали?! — выдаёт Казуичи первое, что приходит в голову. — Боюсь, что так — я и впрямь повинна в этом порочащем честь поступке, и приношу за него свои извинения, — Соня вздыхает трагически, на лице её — выражение скорби. — Но в моё оправдание я могу сказать… — из неё вырывается хихиканье, — что было не так уж и просто не подслушать. Гандам и Казуичи смотрят на неё ещё дольше — розовый цвет возникает на лицах обоих. Затем поворачивают голову и смотрят друг на друга. — Раз вы так говорите, моя королева, — медленно говорит Гандам, — то я, пожалуй, отложу свой победный смех до лучшего момента. Казуичи дёргает бровью. — Ты же в самом деле отложишь, а не просто забудешь да? — фыркает он. Гандам ухмыляется. — Разумеется. Соня хихикает. — Мудрое решение, Танака-сан, — кивает головой она. — Мы пришли, к слову. Они оба останавливаются — и поворачиваются. — Хм, — выдаёт Гандам после паузы. — Что-то не так? — косится на него Казуичи. — Всё так, — задумчиво говорит Гандам. — Просто, гм-м, пребывание в той иллюзии дьявола смутило меня, затмив в моей памяти воспоминание о том, что Четыре Тёмных Ангела Разрушения решили пустить корни в этот мира, продолжив свою плоть и кровь… и, следовательно, их уже не четыре. — Тринадцать Тёмных Ангелов — звучит тоже неплохо, — откликается Соня, смотря на стоящую под навесом клетку, где и впрямь шуршат и копошатся тринадцать хомяков. — Во многих европейских культурах тринадцать считается несчастливым числом — можно сказать, вы выходите на международный уровень. — Поистине… интригующее предложение, — Гандам хмыкает. Щурится. — Я должен отметить, что вы могли бы подобрать более подходящее их нуждам обиталище. — Эй, здесь нет зоомагазинов, а мы не Абсолютные Животноводы! — возмущается Казуичи. — Мы сделали всё, что могли, из практически ничего — плюс ещё то, что контакт мы налаживали с только четырьмя Ангелами, а не со всеми тринадцатью! — В самом деле, — тянет Гандам. — Удивительно, что вы не были растерзаны их клыками в ту же секунду, как ваши руки прикоснулись к их плоти. — Всё благодаря вашему уроку, Танака-сан, — говорит Соня. — Мы бы не смогли их обуздать вовсе, если бы тогда вы не показали нам самые основы. Она косится на Гандама с любопытством. — Но мы бы и впрямь невероятно оценили, если бы вы преподали нам второй урок — учащий, как обращаться теперь уже с полным составом Ангелов. Гандам смотрит на неё удивлённо. Казуичи присвистывает удивлённо: — Мы оценим? Танака тут же переводит взгляд на него, и вместо удивления в нём возникает поддёвка: — Смертный, обманывает ли меня мой глаз всеведения, или ты боишься, что, поскольку даже Четыре Тёмных Ангелов Разрушения были для тебя почти неподъёмной ношей, ты не сможешь выдержать мощь Тринадцати? — Что?! — Сода задыхается от возмущения. — Ничего я не!.. Да я прекрасно!.. На лице Гандама появляется ухмылка — зловещая, не предвещающая ничего хорошего. — Восхитительно. В таком случае… — хрустит пальцами, — думаю, мне как раз потребуется пара помощников, чтобы убедиться в том, что Тринадцать Тёмных Ангелов Разрушения находились в благополучии во время моего отсутствия.