***
«Эй, Ньюти, а вот и я. Привет, дружище. Я уже и не помню, сколько времени прошло… с того самого дня. Дни для меня слились в один — бесконечно долгий, наполненный кошмарами и непрерывным потоком мыслей. И все они сводились к одному – а есть ли смысл жить дальше? Есть ли смысл жить и дальше в мире, в котором нет тебя? Знаешь, Ньют… ведь ты всегда будешь жить в моем сердце. Ты ведь не умер, да? Ты жив. Жив… Всего несколько минут… Что можно сделать за столь короткое время? Выпить чашку чая или кофе, вымыть руки, привести мысли в порядок… Спасти жизнь человека, самого близкого и родного. Спасти жизнь того, кто стал значить больше, чем весь этот чертов мир. Какой же я, все-таки, идиот… Ты боролся с болезнью сильнее и яростнее многих, ты прошел через пелену безумия, и почти смог удерживать чертов вирус, а я… Я ничего не знал. Я не знал, что ты умираешь. И это меня не оправдывает. Ты до последнего боролся, сопротивлялся вирусу, что медленно сводил тебя с ума. Но болезнь одолела даже тебя. Она не ведает ни жалости, ни сострадания, ни страха, ни боли. Она просто играет жизнями других, по итогу забирая лучших. Я не смог защитить тебя, не уберег, не успел спасти. Если бы… Если бы я только знал, что лекарство, ключ к спасению твоей жизни сейчас течет у меня по венам, я бы отдал тебе всю свою кровь. Всю, до последней капли. Ты боец, Ньют, боец… Ты выныривал из омута того безумия, что поглощал тебя, выныривал и шептал: «Прости, Томми. Прости...». Нет, дружище, это ты прости меня, ведь Тихой Гавани ты так и не увидел. Сейчас мы все здесь, в безопасности. Мы привели сюда всех тех… кто остался в живых. Ты тоже мог быть в числе выживших, если бы не моя глупость, если бы не я… Нет, Ньюти, я никогда не прощу себе этого. Единственное, что по-настоящему радует – шизы нас не трогают. Наверное, это будет наша конечная остановка. Идти больше некуда, да и незачем. Порой, когда в лагере становится слишком шумно и отовсюду слышны крики и смех, я ухожу к берегу. Похоже, я отучился смеяться. Знаешь, Ньют… Здесь красиво… Всегда так тихо и спокойно, никто не мешает. Не знаю, был ли ты когда-нибудь на море или у океана, но уверен, тебе бы понравилось… Океан - это нечто. Каждый раз, оказываясь на берегу, всем телом ощущаю легкую дрожь, пронизывающую с ног до головы. Изнутри охватывают специфические чувства: азарт, желание ощутить на себе силу могучих волн, нырнуть в брызги... И слушать бесконечный рокот волн. Слышно, как песчинки скребут друг по другу, когда волны возвращаются в океан. И снова удар о берег. Правда, есть здесь одно «но» … На берегу, у самой кромки воды, острой, словно лезвие, мы установили обломок скалы. Да, Ньюти, ты, как всегда, прав. Это памятный камень. На нем выбиты имена всех тех… кто не дошел. Всех тех, кто пал на пути к Тихой Гавани. Чак, Уинстон, Алби, Тереза и… и ты. Помнишь, мы делали так же в Глэйде?.. Знаешь… Я боюсь засыпать, Ньют. Всякий раз, закрывая глаза, я вижу тебя. Знакомое до одури лицо постоянно всплывает в памяти размытым образом, и светловолосый парнишка задорно улыбается, смотря прямо душу. Ты стоишь на вышке в Глэйде и машешь мне и Алби оттуда. Похоже, ты счастлив. Но это лишь иллюзия. Будто в замедленной съемке, я вижу, как гриверы утаскивают безжизненное тело Алби за собой во мрак ночи. Я вновь чувствую запах дыма и гари, перед глазами прыгают языки пламени. Огонь охватил Глэйд. И пропадаешь ты. Я пытаюсь найти тебя глазами, но не могу. Повсюду крики и паника. Как же мне хочется надеяться, что на этом кошмар закончится… Нет, ад только начинается. Перед глазами вновь возникает твой образ, Ньют. Выглядишь ты, откровенно говоря, ужасно. От светлых волос, когда-то чистых и мягких, смотря на которые возникало дикое желание провести рукой по ним, запустить пальцы в непослушные кудри, медленно поглаживая их, вдыхая дурманящий запах мяты и винограда, уже ничего не осталось. Волос почти нет. Их остатки свисают с головы сальными патлами, пропитанные насквозь запахом смога и пали. На месте выдранных с корнем волос краснеют кровавые рубцы. Смотря на это, к горлу подступает тошнота. Кожа бледная, а на скуле наливается кровью свежий синяк. Всё лицо покрывают многочисленные раны. Из некоторых, должно быть, самых глубоких, до сих пор сочится темная, словно деготь, кровь, падая на землю с глухим стуком. На горле также, как и на лице, виднеются синяки и следы пальцев. Видимо, были попытки убить себя еще тогда, когда сознание твое было еще не до конца затуманено. Висевшая на заостренных плечах серая футболка, запачканная кровью, давно превратилась в лохмотья. Кроссовки, видавшие виды, окончательно порвались, так что через дыры в них были видны распухшие и покрасневшие от долгой ходьбы пальцы. На тощих бедрах болтаются рваные джинсы, удивительным способом не спадающие с тебя. Ну почему ты всегда был таким худым, Ньют? Порой, смотря на тебя, мне жутко хотелось сгрести тебя в охапку и никогда не отпускать. Хотелось спрятать тебя где-нибудь, защитить ото всех бед и несчастий мира. Но ты бы сломал мне за это нос, это уж точно. Несмотря на свою худобу, ты всегда был сильным, Ньюти. Как телом, так и характером. Теперь же от прежнего тебя ничего не осталось, только лишь имя. На фоне мертвецки бледной кожи расползались ядовитые черные вены, больше похожие на толстые канаты. Они были повсюду: покрывали лицо, шею, руки, все оголенные участки тела. Глаза – вот на что действительно было страшно смотреть. Как же я хочу больше никогда не видеть их, забыть навсегда… У тебя всегда были красивые глаза, Ньюти. Слишком красивые. Каждый раз, сталкиваясь взглядом с глазами, цвета темной карамели, я словно тонул в них. Падал в темную пропасть, не в силах покинуть ее. А сейчас… Мутные, абсолютно пустые черные глаза, не источавшие ни единой эмоции, смотрят прямо в душу, заставляя сердце ускоренно биться в груди. От взгляда на них неосознанно бросает то в холод, то в жар. Но больше пугает само выражение глаз - воспалённых глаз смертельно больного, в которых ясно читается безумие. Когда-то в них плескалась жизнь… Как же быстро все случилось… Гробовая тишина словно стояла в воздухе плотным покрывалом, которое можно было хоть ножом резать. Слишком тихо. Так не должно быть. Ты, словно прочитав мои мысли, резко исчез из виду и вновь неожиданно появлялся из ниоткуда. Ты оказался близко. Слишком близко к моему лицу. Лишь сейчас страх ледяным языком стал лезть в душу и шептать: «Нужно бежать». Но бежать было некуда. Впереди ты, сзади тупик. Слева стена, также, как и справа. Это конец. Забавно, похоже, я только сейчас это осознал… Как же хочется проснуться… О нет, ты явно не собирался выпускать меня из этого кошмара. Ты улыбался. Улыбался своими страшными черными разбитыми губами, обнажая пожелтевшие от гнили зубы. Изо рта медленно вытекало густое нечто, слабо напоминающее кровь. Кажется, будто ты так и будешь стоять, ничего не говоря. Просто стоять и безумно улыбаться, прожигая дыру в моей груди, куда был устремлен взгляд диких взгляд. Похоже, предположение о том, что ты явно читаешь мои мысли, может оказаться вполне реальным. Иначе как объяснить то, что сразу после этой мысли, звенящую тишину разрезал пронзительный вой? Уши заложило настолько, что в них не проникали никакие звуки. Никакие, кроме хриплого и едва различимого, сквозь весь этот вой, шепота: «Пожалуйста, Томми. Пожалуйста...» Раздался еще один протяжный вопль. А потом ничего, лишь кромешная тьма. Знаешь, Ньюти, было бы странно, если бы после таких снов, во мне бы еще были силы смеяться. Даже если бы они и были, то этот истерический и неестественно громкий смех заставил бы усомниться в моем психическом здоровье. Хотя я и сам порой в нем сомневаюсь… Ньют, кажется, я только сейчас это осознал, но на дворе уже глубокая ночь. Не думал, что процесс написания этого письма растянется так надолго… И… Проведя весь день за этим делом, я так и не понял, зачем я вообще пишу это письмо?.. Не знаю, возможно, потому что мне одиноко. Минхо, Галли, Арис, Фрайпан, мы все изменились по прибытию в Тихую Гавань. Минхо замкнулся в себе. Иногда он, конечно, перебрасывается со мной или с Галли короткими фразами, но в основном молчит. Постоянно сидит на обрыве скалы и думает. Вечно о чем-то размышляет. А я не нахожу в себе смелости отвлечь его от этих дум. Галли же наоборот, стал медленно, но верно оттаивать. Он стал чаще общаться с остальными, часто был слышен его грубоватый смех. Парень стал гораздо спокойнее, нежели чем в Глэйде. Похоже, война действительно заставила его многое переосмыслить, посмотреть на жизнь иначе, чем прежде, и, как следствие, быстро повзрослеть. Я действительно рад, что он изменился в лучшую сторону. Арис, также, как и Галли, перестал замыкаться в себе. Он постоянно находится в компании Гарриет и Сони, эти двое, похоже, не собираются его больше никуда отпускать. Как же я их понимаю… А Фрайпан… А Фрайпан просто любит готовить. Реально, он вообще не отходит от плиты. Хотя, грех тут жаловаться, стряпню он готовит отменную. Если бы не он, мы бы тут точно от голода померли. Возможно, если бы не это все, Фрайпан стал бы отличным поваром, открыл бы свой ресторан… Ньют, я чертовски сильно скучаю по тебе. Не проходит и дня, чтобы я не думал о тебе. Хотя, судя по письму, ты и так это понял… Забавно… Знаешь, мне всегда так нравилась твоя улыбка… Всегда такая яркая и солнечная, порой насмешливая и лукавая, понимающая и довольная. Смотря на то, как на твоем лице вновь расцветает широкая улыбка, я понимал, ради чего просыпаюсь каждое утро, ради чего иду дальше. Я чувствовал, что живу… А сейчас ее нет. Как и нет тебя. И теперь я не знаю, зачем идти дальше, ради чего подниматься с постели каждое утро и, несмотря на боль в мышцах, заниматься чем-либо. Похоже, что это конец моего письма. Да, думаю, мне больше нечего тебе сказать. Почти нечего. Ньют… Мне до смерти тебя не хватает. Скоро мы увидимся, родной… До скорой встречи, Твой Томми.»***
Томас устало потянулся на стуле, скривившись от очередного скрипа. Черт, давно надо было выбросить эту рухлядь… Выглянув в небольшое окно рядом с книжным столиком, который парень переделал под рабочий, и убедившись, что скоро светает, Томас кивнул самому себе и, свернув только что дописанное письмо пополам, убрал его во внутренний карман старой куртки. Не хотелось, чтобы кто-нибудь прочитал его, когда Томас… Пока Томаса не будет. Еще раз убедившись в том, что он ничего не забыл взять, парень потушил в хижине свет и вышел на улицу, даже не закрыв на замок дверь. В этом не было необходимости. Томас направлялся к вышке. Повсюду такая тишина… Но она не угнетает, а лишь успокаивает. В лагере, судя по отсутствию криков и смеха, все давно спали. Почти все. Да, шизы ясно дали понять, что совершать набеги на Тихую Гавань они явно не собираются. Возможно, их в этой местности и в помине не было, но Хорхе с Винсом решили перестраховаться лишний раз, поставив на каждую из четырех вышек по дозорному. Сегодня очередь Томаса стоять на стреме. В свете луны ярко блеснул пистолет, торчащий из кобуры, прикрепленной к ремню на брюках Томаса. Дозорным не было смысла вооружаться, направляясь на пост, ведь на каждой из вышек был тайник с оружием. Но Томасу пистолет нужен был явно не для обороны. «Жди меня, Ньюти. Потерпи еще немного. Я уже иду к тебе» - тихо прошептал Томас в пустоту. Ответом ему была безмолвная тишина.