***
Ехали всë-таки на Барде, хотя это решение далось им пиздец как нелегко. В качестве альтернативы имелся либо убитый пригородный автобус от Чебоксар до Канаша, либо не менее убитая электричка, следующая тем же маршрутом. Короче, незадачливым туристам нужно было любым возможным способом добраться до Канаша, а уже там пересесть на ещё одну электричку, которая довезёт их почти до Юности... Ну как, почти — от полустанка до самой деревни было примерно полтора часа ходу. Быстрым шагом, естественно. По пересечёнке. Не добавляло радости и то, что уехать домой они могли только на следующий день — на обратную электричку они не успевали чисто физически. Телепортироваться никто из них не умел, ночевать в заброшенной деревне явно было не лучшей затеей, поэтому этот вариант отмели. Бард долго ломался, пытался убедить остальных, что его тачка точно заглохнет где-нибудь посреди области. Видимо, надеялся переложить свои обязанности на Рипа — всё-таки Серёжина битая шевроле чувствовала себя получше, чем его ржавая девятка, — только Рип с ними не поехал, у него были дела в городе. Перед выходом Серёжа очень внимательно посмотрел на Лёшу, сказал: «Не покалечься там, а то убью», улыбнулся тепло. Лёша его в охапку сгрёб в порыве невесть откуда взявшейся щемящей нежности, пообещал вернуться живым, здоровым и с парочкой сувениров времëн совка. На том и распрощались. Тащемта, чем дальше они отъезжали от города и чем дольше Лëша пялился из открытого нараспашку окна тачки на живописные, но однообразные чувашские виды, тем лучше он понимал, почему молодëжь повально валит из деревень — никакой тебе, сука, инфраструктуры, никаких перспектив, знай сиди себе на завалинке около разваливающейся избы, которую пращуры возвели лет эдак сто пятьдесят назад, расти картоху и спивайся. Лëша-то и про Чебоксары думал, что они — дыра дырой, но оказалось, есть дыры куда дырее. Зато Артëму всë очень нравилось — он буквально прилип к окну и пялился на проносящиеся мимо деревья, столбы и ветхие дома с нескрываемым интересом. Постоянно пихал Лëшу локтëм и, то и дело сверяясь с картой, зачитывал вслух смешные названия населëнных пунктов. Пару раз заставил улыбнуться даже Барда, который обычно во время поездок был полностью сосредоточен на дороге и почти не реагировал на внешние раздражители. — Угомонись уже, — не выдержал Лëша, когда они проехали мимо деревеньки с живописным названием Большие Котятки. — И вообще, не «Котятки», а «Котяки́», дурень. Читать научись. — А так не интересно, — резонно заметил вышеобозначенный дурень, отбирая карту назад. — И вообще, я тут контролировать процесс пытаюсь. Вдруг мы не туда свернëм. — Ой, зря ты это пизданул... — вздохнул Илья. — Я знаю, куда ехать, — отрезал Бард. — Ну, все же иногда ошибаются... — пискнул Тëма. — Ещë один комментарий, и я тебя на обочине высажу. Бард, как и всегда, был крайне убедителен в роли сурового парня, который и по роже может засветить, если его что-то не устроит, но кривая ухмылка на его лице выдавала его с головой — кажется, даже он, наконец, попал под Тëмино обаяние, неумолимое, как асфальтоукладчик. Впрочем, сам Тëма не заметил особых перемен, поэтому схлопнулся, испуганно вжался в сиденье и спрятал порозовевшие щëки за несчастной картой. Его выдержки хватило минут на десять, по истечении которых он горестно засопел и пожаловался, что ему пиздецки охота жрать. Разумеется, вся их еда была в рюкзаке, а рюкзак был в багажнике, и эта новость окончательно расстроила голодного ребëнка. — Скоро доедем уже, — пообещал Лëша. — Тогда и пожрëм. — Через час самое раннее, — констатировал Бард. — Это если к Юности этой можно на тачке подъехать. Если нет, запаркуемся у соседней деревни и пойдëм пешком. Тëма вздохнул и с нечеловеческой тоской уставился в окно. Голодные вопли его желудка был не способен заглушить даже отчаянно ревущий мотор несчастной девятки. Лëша поглядывал на него краем глаза и матерился — ну почему этот идиот не догадался хорошенько позавтракать перед поездкой? Наверняка же знал, что проголодается. Или хотя бы какие-нибудь чипсы на заднее кинул на случай внезапного жора. Сидит теперь, страдает. Сам виноват, что теперь поделать... — Серëг... — неожиданно для себя позвал Лëша. — Чего? — ответил Бард. Сурово так ответил, жопой почуяв подставу. — Мне бы отлить. — Дома ты отлить, конечно, не мог. — Не манди, да? Реально, бля, приспичило. — Сука, а... — Чë мне, в бутылку прикажешь ссать? — Я тебе, блядь, дам! Ладно, хер с тобой, но если мы потом не заведëмся... — С толкача заведëм, как обычно, не ссы. — Так я и не ссу! Это ты тут!.. Бард нашëл местечко попросторнее и затормозил. Лëша потянулся, нашарил в кармане сиги и собирался было выйти из тачки, но в последний момент замер — идиот, ради которого всë и затевалось, продолжал спокойненько сидеть на заднем сидении. Казалось бы, Лëха сделал всë, что мог, а остальное — абсолютно не его проблемы. Казалось бы, детей надо не баловать, а воспитывать — может, этот урок заставит его хотя бы иногда включать голову... Лëхе вообще много чего казалось, однако он всë равно наклонился к Тëме и шепнул ему на ухо: — Хавку себе достань пока, дятел. Недоумение в Тëминых глазах сменилось благодарностью и щенячим восторгом. — А? Да, точно же! И он выскочил из машины, радостно бубня себе под нос: «Кушать, кушать, кушать... жра-а-ать!». Лëша вывалился следом за ним и попëрся в лесок. Убедившись, что его не видно с дороги, прислонился к ели, закурил. Чувствовал себя полным идиотом — ссать-то как назло совершенно не хотелось, хотелось долбануть кого-нибудь по башке... Например, неугомонного ребëнка, который вместо того, чтобы на весь салон хрустеть печеньками и бесить Барда, шëл напролом через кусты. Прямо к нему, естественно. — А я так и думал, что ты не это самое пошëл... ну... — широко улыбнулся он. — Может, я поссал уже, и теперь от ваших рож отдыхаю. И вообще, с хуя ли мне должно быть интересно, что ты там думал? — флегматично поинтересовался Лëша, затягиваясь глубже, чем стоило. Кажется, Тëме было совершенно похуй, он продолжал светиться. Сиял уже не как лампочка, а как ебучее НЛО в ночном небе. — Не, я просто хотел сказать... ну, спасибо, короче. Вот. — Если мы не заведëмся, машину толкать будешь ты. — Базару ноль! А, ещë, это самое, Лëш... — Что? — Ты меня сигареткой не угостишь? — Обойдëшься. Рано тебе ещë курить. — Ну Лë-ëш... Он демонстративно затоптал окурок и ломанулся обратно к дороге, надеясь, что Бард и Илья не догадались съебаться без них. Потому что если догадались, они с Артëмом останутся вдвоëм в глухом непроходимом лесу. И, вопреки расхожему мнению, нормального человека в этой ситуации должен пугать отнюдь не лес. Ну уж нет, — мрачно ухмыльнулся про себя Лëша, — этот мелкий идиот его и так методично с ума сводит. Спасибо Барду, чьё молчаливое присутствие держит его порывы в узде! Если они останутся наедине, долго его компанию Лёша точно не выдержит. В крайнем случае, можно будет на суку вздëрнуться. На ремне, например, или даже на шнурках — говорят, при определëнной сноровке это вполне реализуемо. Ну, или в качестве альтернативы можно собственноручно придушить эту мелочь — главное, в глаза ему не смотреть в процессе, а то разжалобит ещë, сука такая... Интересно, можно считать взгляд побитой собачки запрещëнным приëмом? Или оружием массового поражения? Хотя, зная Тёмку, он наверняка улыбаться будет, если попробовать его убить. Прохрипит восторженно: «Ëкатта! Меня душит сенпай!» и отбросит копыта, удовлетворённый и счастливый. — Артëм, — спросил Лëша со всей серьëзностью, на которую был способен. Не обернулся даже, потому что и так прекрасно знал, что старающийся топать потише Тёма за ним следом тащится. — А? — Последний шанс. Ты аниме смотришь? — Э-э... нет? Ну, «Покемонов» в детстве смотрел. И «Сейлор Мун»... Ну, не все серии, ты не думай! Просто, ну, она в шесть утра шла, я как раз в школу собирался... А что, надо было? Лëш! — Со да на... — пробормотал Лëша и больше на Тёмино верещание не реагировал. Доехать до места назначения им всё-таки удалось, хотя относительно нормальная дорога заканчивалась километром северо-западнее — там, где располагалась соседняя деревенька, в которой на удивление до сих пор кто-то жил. Благо, некогда протоптанные к Юности колеи ещё не успели окончательно порасти травой, хотя по ним давно уже никто не ездил. За последние полчаса Лёша, ей-Богу, заебался слушать бесконечный трёп Ильи и Тёмы, поэтому едва они затормозили, он вышел из тачки и, повесив на шею зеркалку, пошёл осматривать деревню. Фотографировал он, мягко говоря, средненько, и занимался этим исключительно от безысходности — у остальных руки росли совсем из жопы. Например, Илья пользовался авторежимом и получал на выходе стереотипные безликие кадры, будто с сайта со стоковыми фото. Бард тоже не любил заморачиваться и не выставлял на их бюджетном кэноне почти никаких настроек, снимал как попало и всё подряд — траву, дома, стены, недовольный Лёхин ебальник... Чаще всего две трети его фоток были либо в пересвете, либо в расфокусе, и дай бог, чтобы хотя бы на паре из них (по чистой случайности!) оказалось что-нибудь действительно стóящее. Хорошие снимки получались разве что у Рипа, но Рип катался с ними далеко не всегда, к тому же, его перфекционизм зачастую доходил до маразма — он мог полтора часа гоняться за нужным ему кадром, отмахиваясь от всех, кто пытается его поторопить. Самым смешным во всей ситуации было то, что эти двое, Рип и Бард, были лучшими друзьями и закончили один курс одной и той же художественной шараги, но правильное видение было только у одного из них. Пока Лёша размышлял о превратностях судьбы, позади послышался до боли знакомый Тёмин топот. Он было напрягся, но дитятко пробежало аккурат мимо него и унеслось на противоположный от въезда конец улицы. — Далеко не убегай, — гаркнул Лёха, впрочем, особо не надеясь, что его увещевания возымеют хоть какой-нибудь эффект. Исчез Тёма на добрых сорок минут, за которые они с парнями успели осмотреть развалины нескольких домов и даже один сохранившийся. В основном, там не было ничего интересного — видимо, добрые соседи постарались и вынесли всё, что имело хоть какую-то ценность, — зато были фотографии. Много старых, завёрнутых в ветхую тряпицу фотографий, что лежали в скрипучем книжном шкафу с давно разбитым стеклом. И на всех — люди, к чьим судьбам никто из смотрящих не имел никакого отношения. Лёша сперва хотел утащить парочку, но в итоге только сфотографировал всю стопку, а потом аккуратно завернул их в ту же тряпицу и положил обратно — это была не его история. Ещё на чердаке обнаружился старый чемодан и куча советских игрушек с облупившейся краской. Илья нашёл самодельные свистульки и дудочку, которую без колебаний отдал Лёше — Рип на досуге писал музыку, поэтому все найденные инструменты автоматически отходили ему. Больше ничего интересного в этом доме не было, только мусор на полу, паутина в углах, пустые бутылки и куча пыли. Когда они вышли на улицу, Тёма как раз плëлся к ним — уставший, ссутулившийся и слегонца осоловевший. — Где был? — поинтересовался Лёха. Безразлично так спросил, стараясь не показать, что в глубине души переживал за их запропавшего невесть куда идиота. — Бабке по хозяйству помогал! — честно признался он. — Какой ещë бабке?! — охуел Илья. — Ну, бабе Нарпи, она тут живëт. — Как живëт? — Ну, вот так, живëт. Беззубая такая, ей лет триста, наверное… Она меня за внука какого-то соседа своего приняла, а сосед этот помер лет пять как. Главное, смотрит на меня и говорит, мол, помню я, помню тебя, внучок, во-от такусеньким тут бегал, деде по хозяйству помогал... — А ты что? — А я еë не стал переубеждать. — Зря. Теперь она с тебя с живого не слезет. Смотри, заявится ещë сюда и припашет тебя. — Да она еле ходит. — Уж если ей надо, то дойдëт. Долетит! — Да чë мне, сложно помочь, что ли? Она тут одна осталась, соседи из той деревни еë хотели к ним туда перевезти, но она отказалась. Говорит, я тут родилась, тут и помру. — Ой, бля-я... — протянул Илья. — Ладно, главное, чтобы и нас не припахала. — Да чего вы, мужики? — улыбнулся Тëма. — Может, она нас за это покормит. Ну или расскажет чего-нибудь интересное. Бля, а ведь получается, деревня-то не совсем заброшенная. — Угу, — фыркнул Лëха. — Только называться должна не Юность, а Старость. Или скорее Древность. Второй из трëх сохранившихся (и не заселëнных бабками) домов решили осмотреть после обеда. Впрочем, обедом это можно было назвать с натяжкой — так, перекусили слегонца, чтобы времени не терять. Выехать нужно было засветло, ведь фонарей на дороге в области отродясь не водилось, а попасть в аварию никто из них пока что не стремился. — Кстати, — сказал Тëма с набитым ртом. Лëша посмотрел на него крайне укоризненно, так что он проглотил всë, что жевал, и только потом продолжил: — Баба Нарпи сказала, вечером гроза будет. Она такие вещи чувствует. — Ох уж это гадание по радикулиту, — ухмыльнулся Лëша. — Мы двести раз погоду проверили — не будет никакой грозы. — Ой, эти метеорологи постоянно косячат! — А радикулит трëхсотлерней бабки не косячит, — закатил глаза Бард. — Колени моей бабули никогда не косячили, — тихонько пробубнил Тëма. Кажется, и правда расстроился. — Ладно вам, хватит над ребëнком издеваться, — отрезал Лëха, который, собственно, больше всех и издевался. — Да бля, не ребëнок я... Ребëнок погрустнел окончательно, глаза свои сияющие в пачку чипсов уронил. Лëха сам не заметил, как поднял руку и по плечу его погладил — приободрить хотел, наверное. Командный дух — это половина успеха любой операции, ведь так?.. Вместо того, чтобы отпрянуть или обидеться ещë сильнее, Тëма будто разомлел, неосознанно потянулся ближе, подставился под приласкавшую его ладонь. Улыбнулся так искренне, открыто, что даже чëрствый сухарь, который по недоразумению достался Лëше вместо сердца, на секунду размяк. Он испугался, убрал руку и ещë долго пытался сообразить, куда еë пристроить — и на коленях ей, суке, спокойно не лежалось, и в кармане штанов было неуютно, и даже на шëлковой густой траве места не нашлось. А самым хуëвым было то, что Тëма продолжал смотреть на него своими нереальной красы глазищами и улыбаться. «Нет, на хуй, больше он с нами не поедет, — клятвенно пообещал себе Лëша. Посмотрел на него ещë разок и добавил: — И тусоваться с нами тоже не будет. Глаза бы мои его не видели». Хотя, наверное, он уже тогда прекрасно осознавал, что нагло врëт самому себе, но это его не напрягло — уж что-что, а жить в отрицании он выучился профессионально. После обеда разморило всех. Даже Бард без зазрения совести улëгся на траву и задремал, прикрыв глаза рукой. Тëма с Ильëй лениво обсуждали какие-то институтские дела — они как раз закрыли сессию и раздумывали, как бы отлынить от практики. Если бы Лëша знал, что через полтора часа действительно разразится гроза, он бы растолкал их всех и заставил срочно ехать в город, только отчего-то он был парадоксально уверен: на сей раз неумехи прогнозисты их не наебут. Расслабился, забылся в тëплом и солнечном дне. Идиот. Пиздец начался с того, что поднялся сильный ветер. Илья чуть не проебал модный кепарик с круглым козырьком, который всячески обожал и с которого сдувал пылинки. Потом на горизонте появились стремительно движущиеся в их сторону тучи, и почти сразу же громыхнуло — Лëха подскочил исключительно от неожиданности, а не потому, что боялся грозы. Он еë не боялся, вовсе нет, просто его расшатанная ещë в армейке нервная система оставляла желать лучшего. Не всем быть дзен буддистами, между прочим! — Пересидим в доме, — предложил он. — Эта хуйня наверняка быстро кончится, тогда можно будет ехать. — Если, блядь, дороги не размоет, — нахмурился Бард. Ему это всë пиздец как не нравилось, но даже он понимал — других вариантов у них тупо нет. Ливень принëс с собой холод, темнотищу и крепнущее с каждой минутой отчаяние. Первые полчаса они держались — перешучивались, доедали остатки бутеров, играли в переводного дурака, отыскав невесть откуда взявшиеся в Лëхином рюкзаке карты. Короче, пытались не терять надежду, что им удастся выбраться из Юности. Только эта надежда угасала с каждой минутой, с каждой каплей дождя, разбивающейся о хлипкую крышу развалюхи, в которой они нашли приют. В половину восьмого вечера, когда стих последний смешок и над старым домом повисла гробовая тишина, дождь, будто бы из солидарности с горе-сталкерами, тоже стал лить в пол силы, а затем и вовсе кончился. Только это нихуяшеньки не меняло, ведь всем было предельно ясно — в темноте и по мокрой дороге они не поедут. Оброненное Тëмой тихое: «Кончился, с-сука» прозвучало, как последний гвоздь, забитый в крышку гроба. В конце концов, Бард не выдержал и принялся методично распинывать мусор по углам комнаты, в которой они обустроились. Кроме, собственно, мусора здесь имелись только старенькая, но с виду крепкая двуспальная кровать и потусторонне скрипящий от каждого дуновения ветра шкаф, дверцы которого Тëма подпëр найденным в соседней комнате стулом со вспоротой обивкой. Судя по следам на полу, раньше рядом с кроватью стояла тумбочка, но еë давно кто-то утащил. — Надо было куртки взять, — пожаловался Илья. — Холодно, блядь, пиздец какой-то. — Двадцать тепла было, какие, нахуй, куртки? — Уже явно не двадцать. — Да это из-за дождя всë, — вздохнул Бард. — Раз кончился — скоро теплее будет. — Если он снова не начнëтся... — Должно же нам хоть в чëм-то повезти! Они посмотрели друг на друга и почти синхронно заржали — сидят, блядь, четыре идиота на скрипящей кровати, тоскливо пялятся в старое деревянное окошко, мëрзнут и ждут непонятно чего. Очевидно, чуда, которое определëнно не произойдëт — сегодня уж точно. — То есть, мы здесь ночуем, — подытожил Илья. Эта очевидная мысль и так витала в воздухе с тех самых пор, как начался ливень, но озвучить еë почему-то никто не спешил. Боялись, наверное. Не хотели признавать своë полное бессилие перед безжалостной стихией. — Ночуем, — ответил Лëха. И хлопнул по несчастной кровати: — А это — наше прокрустово ложе. Будем греться друг о дружку, чтобы насмерть не околеть. Как пингвинчики. Бард вздохнул, Илья горестно застонал, и только Тëма, казалось, совершенно не расстроился. Наоборот хихикнул — не то истерично, от абсурдности ситуации, не то над Лëшиным пассажем про пингвинчиков. — Ничего, мужики, прорвëмся, — самоуверенно заявил он. — Главное, до утра дожить! — И чтобы реально высохло всë до утра, иначе нам придëтся буксовать тачку до дороги. — Надеемся на лучшее... — Готовимся к худшему. — Может, это... печку зажечь? — тихонько спросил Тëма. — Бля, ну, в смысле затопить. Реально холодно как-то стало. Огромная печь в этом доме, разумеется, имелась, только вот толку от неë было ноль. — Чем топить-то? — Дровами... — А дрова где взять? — А если веток нарубить? Целый лес рядом! — Во-первых, рубить нам нечем. У меня вот только пëрышко с собой, топор не захватил, извиняй. А во-вторых, деревья всë равно мокрые. — А если что-нибудь из мебели расхуячить?.. Лёха было собирался промандеть, что не умеют они печи разжигать, но не успел. Оказалось, иногда, в стрессовых ситуациях, Тёмин мозг всё же подавал признаки жизни. — Не, тоже хуйня идейка, — вздохнул он. — Почему хуйня-то? — возмутился Илья. Видимо, уже успел представить, что совсем скоро они окажутся в тепле и сухости, и эта мысль понравилась ему настолько, что он не собирался так просто от неë отказываться. — Ты печи топить умеешь? — спросил Тёма. — Не-а. — И я не умею. Пацаны? — Нет, — хором ответили Лёша с Бардом. — Во-от! А там же целая система! Меня бабуля учила, когда малым был, но я не помню ничего уже. Угорим ещë... или подожжём тут, нахуй, всё. Так... стоп. Стоп! Есть идея! Он соскочил с кровати, выглянул в окно, убедился, что дождь и правда утих. Выскочил на улицу и, матерясь на ходу, унёсся в неизвестном направлении. Остановить его никто не пытался — это всë равно было бесполезно. Как и интересоваться, что за гениальные идеи посетили его лохматую голову. — В тачке обогреватель есть, — констатировал Бард. — Там и переночуем. — Бля, я с утра спину не разогну... — вздохнул Лёха. — Хули у тебя спина больная? — фыркнул Илья. — Молодой ведь ещё. — Во-первых, — едко ответил Лёха. — Мне уже не девятнадцать, как некоторым. Во-вторых, я, блядь, рисую по несколько часов в день. Бывает, по восемь. Не разгибаясь. Хули это она должна быть здоровая? — Ладно-ладно, не заводись ты. Я же просто спросил. — Спросил он... так, у нас хотя бы жрачка какая-нибудь осталась? — Печеньки Тёмины, если он не дожрал все. — Дожрал. Значит, еды тоже нет. Заебись. Скатались, блядь, деревню пофоткать. — Кто ж знал! — Бабка эта ебучая знала. — Эти-то всë на свете знают. Помолчали. Лëха принялся растирать плечи — в одной футболке стало совсем холодно. Теперь мысль перебраться в тачку Барда уже не казалась такой херовой — между больной спиной и пневмонией он без колебаний выбрал бы первое. Не уходили они только потому, что надо было дождаться Тëму, который как назло куда-то запропал. Илюха нарезал пару кругов по комнате, даже попрыгал — правда, он в их компании был самым плотным, если не сказать, толстеньким, поэтому надолго его запала не хватило. Бард матерился под нос — клял на чëм свет стоит неугомонного ребёнка, который не умеет сидеть на жопе ровно, и Лëша был готов присоединиться к нему, но тут хлопнула входная дверь. Тëма ввалился в комнату, таща в руках нечто огромное и бесформенное. Кажется, это нечто источало едва заметный запах... картошки? Лëха принюхался — по ходу, и правда варëная картошка. Но где он еë взял?.. — Короче, я к бабе Нарпи сбегал! — начал отчитываться он, параллельно пытаясь отдышаться. Видимо, действительно бежал. — Раскидал ей положняк, хотел еë попросить, чтобы она нам печку помогла растопить... но она ж, бля, не ходит, особенно в такую погоду! Ну, зато она нам одеяла подогнала! Правда, всего два, но это ж лучше, чем ничего, да? Их даже мыши не пожрали! Вот, а ещë сверху картошечки докинула, сказала, нам кушать надо. Тока это, чугунок надо будет вернуть, ну, я попозже сбегаю. Вот не зря я ей кирпичи перетаскать помог! Сука, до сих пор руки болят... Я-то, когда соглашался, думал, там пара штучек всего, а там целый штабель... Он водрузил драгоценную ношу посередь кровати и замер, ожидая заслуженной похвалы. Правда, он не принял во внимание, что пацаны так охуели от его находчивости, что не сразу нашли нужных слов... Да вообще никаких слов, если честно. — А ты молодец, — наконец, сказал Бард и хлопнул Тëму по плечу. Илья, пробубнив под нос: «Да охуеть, как ты это делаешь, чувак?!» стиснул его в объятьях — даже от скрипучего пола оторвал на секундочку. Он бы наверняка сказал ему ещë пару ласковых, но картошечка волновала его куда сильнее, поэтому он уселся на кровать и принялся методично выковыривать чугунок из одеял. Тëма явно смутился, но продолжал сверлить Лëшу своими невозможными глазищами — что уж там, он только на него и пялился с тех самых пор, как вернулся. Ждал его одобрения, очевидно. Лëша честно попытался проигнорировать его щенячий взгляд, но не выдержал — улыбнулся краешком губ, сказал тихо: «Молодец, Артëм» и отвернулся. Не нравилось ему такое внимание к своей персоне, ой как не нравилось. Хуй с ним, Лëша был готов признать, что с Тёмой можно нормально общаться. Допëр, наконец, что его выпяченная напоказ инфантильность — скорее напускное, а на самом деле этот ребëнок неглупый и совершенно не безнадëжный. Ещё добрый, всегда готовый помочь, смешливый и, главное, совершенно не ссучившийся. Лëша, который и сам до армейки был добреньким да весëленьким, был уверен, что Тëмочка такой до поры, до времени. Немудрено — ему и восемнадцати нет, взрослая жизнь пока не успела жёстко выебать его во все нежные щëлочки, и все серьëзные разочарования у него только впереди. Рано или поздно он тоже растеряет остатки человечности. Как и все в их дыре. А пока Артëм был мягоньким, верил в лучшее в людях и смотрел Лёхе в рот слишком пристально. Наверняка ему хотелось, чтобы старший товарищ возился с ним, защищал и гладил по глупой лохматой голове, в которую даже не приходило, что Лëша тупо не готов становиться ничьим наставником — у него и так хватало дел и забот. К тому же, отношения такого типа могли сформировать с обеих сторон не слишком здоровую привязанность, избавиться от которой было делом сложным и крайне болезненным. Лёша не хотел проблем — его полностью устраивала его маленькая, относительно спокойная жизнь. А Тёма... Пускай он наслаждается возможностью побыть настоящим и искренним, ведь совсем скоро ему придётся научиться врать, скрывать эмоции и прогибаться под жестокий мир. Придётся понять, как закрываться от людей и даже от себя самого. От этого осознания Лёхе почему-то стало пиздец как грустно и досадно. — Эй! Приём, Земля! Жрать-то будешь? — спросил Бард. — А? Ага. Буду. Картошка оказалась не простая, а с луком и морковкой — она просто потрясающе пахла, а главное, была горячей. Лëша мог руку на отсечение дать, что ко всем прочим достоинствам она была ещё и чертовски вкусной, только распробовать её толком не удалось — видимо, нервишки расшалились на волне сегодняшних стрессов, и Лёшу резко замутило. Он через силу запихнул в себя пару ложек и сдался, хотел было отползти подальше от жующих, но Тёма его остановил — положил руку ему между лопаток и ультимативно потребовал: «Ешь давай. Нам завтра тачку из болота тащить, забыл?» Пришлось послушаться — что ещё оставалось делать, если «глупый» и «инфантильный» ребёнок был стопроцентно прав? Тошнота, разумеется, так никуда не делась, но после того, как желудок наполнился горяченьким, жизнь перестала казаться таким беспросветным дерьмом. После ужина Тёма убежал возвращать бабке чугунок, а Лёха по самый нос завернулся в одно из колючих шерстяных одеял и вышел на воздух. Подумал, принёс с кухни какое-то тряпьё, вытер мокрые ступеньки и устроился на них. Сидел, курил, глядел на неумолимо темнеющее небо, слушал шелест мокрых листьев, думал о вечном — вот засада, у него дома Селин недочитанный лежит, и кровать там нормальная, и Серëжа наверняка давно начал волноваться... и ведь не прозвониться ему — связь в этой ëбаной глуши не ловит, он пробовал. Ничего, главное дотянуть до утра, а там уже можно будет позво... — Бля-а-адь! Отчаянный вопль запнувшегося о какую-то деревяшку Тëмы спугнул не только Лëшу, но и примостившуюся на ближайшем дереве стайку ворон — несчастные птицы с жутким карканьем разлетелись, а Лëша вовремя подставил руки и поймал стремительно падающее на него тело. — Да ëбаный рот, — устало возмутилось несчастное тело, даже не пытаясь сползти со своего спасителя. — Хули так темно-то, восемь вечера только... — Темно, потому что лес кругом, — резонно заметил Лëша. — Могли бы, блядь, фонари себе поставить, сука... Тëма, наконец, раздуплился, уселся рядом, потирая отбитое о ступеньку колено — стукнулся всë-таки, дурак безглазый. Попросил сигарету — Лëша неожиданно для самого себя дал. Сам тоже закурил вторую подряд, потом подумал, поделился с Тëмкой одеялом — судя по тому, какие холодные у него были руки, он совсем замëрз. Главное, чтобы не заболел, иначе вечерок станет совсем уж томным. — Ты мать-то предупредил, куда едешь? — Не... ну, то есть, она думает, я у друга. — Ясно. — Волноваться будет... — С утра позвонишь ей, когда на трассу выберемся. — Кстати, я же сбегал посмотрел, тачка пиздец увязла, конечно... — Деревяшки какие-нибудь подложим и вытащим. Не впервой. — Не. Ты просто не видел — там совсем пиздец. Трактор нужен. Охуенно. Трактор. Видимо, в Тëминой картине мира трактор можно было присуммонить в любой момент. Росли маленькие тракторята прямо, сука, на деревьях — срывай и жди, когда вырастут. — Сами вытащим. — Не, говорю же! Никак без трактора. — Вот и посмотрим завтра. — Вот и посмотрим, — пожал плечами Тëма. Лëша вздохнул, поëжился — они, конечно, сидели плечом к плечу и недалëкая детинушка даже начала потихоньку размораживаться, но одному в одеяле было всяко теплее и комфортнее. Нужно было докуривать и пиздовать в дом — они уже надышали в спальне, так что после улицы она должна была показаться им раем на земле. — Я вот не понимаю, хули ты такой спокойный, Артëм. — А чего мне? — Вот ты говоришь, трактор нужен. — Ну. — А где ты его брать собрался? Тëма повернулся к нему, поймал взгляд — казалось, его блядские глазища даже в темноте сияли, — и мягко улыбнулся. Лëша вдруг почувствовал себя не то маленьким истеричным ребëнком, не то душевнобольным. На секунду даже стыдно стало за едкий тон. — Баба Нарпи сказала, в соседней деревне тракторист есть. Он ей дрова колет, ну и еду всякую таскает по мелочи. Я про него целую лекцию выслушал — мол, молодой парень совсем, а всë равно уехал из города в деревню жить. Так, мол, и надо, а то нешто можно так, чтобы деревни умирали... — он фыркнул и покачал головой. — Короче, сбегаю я завтра в деревню и достану нам тракториста. Если сами тачку не вытащим, конечно. Лëша кивнул, затушил окурок о мокрую листву, прочистил горло. — Ладно... — сказал хрипло. Хотел добавить: «Извини», но так и не смог переступить через свою ущемлëнную гордость. — Пошли в дом, холодно. — Ага. Лëша стянул с плеч свою половину одеяла, накинул еë на Тëму и поднялся на ноги, с удовольствием хрустнув позвоночником. Помялся немного, и всë же не выдержал, сказал тихо: — Ты сегодня молодец. Ребëнок просиял, смущëнно пробормотал: «Спасибо» и, протиснувшись мимо Лëхи, упиздовал в дом. Спать легли рано — в отсутствие интернета и телека заняться всë равно было нечем, да и в сон на свежем воздухе клонило просто чудовищно. Да что уж там, несмотря на пихающегося локтями и храпящего как чëрт Илюху, Лëша в кои-то веки продрых до самого утра, что стало для него полной неожиданностью — в городе у него так не получалось, почти каждую ночь он стабильно просыпался раз в несколько часов, а потом долго ворочался и не мог уснуть обратно. С утра его ждал сюрприз — чëртов Тëма умудрился навалиться на него всем телом, обхватил рукой поперëк груди и, будто этого было мало, ещë и ногу на него закинул. Лежал довольный, посапывал тихонько в шею своей живой подушке. Лëша толкнул его один раз, другой — ноль эффекта. Вздохнул. Позвал сердито: — Артëм! — М? — сонно ответил он. — Слезь с меня. — У-у. — Не «у-у», а слезь! Пауза затягивалась. Тëмино дыхание участилось — проснулся значит, ленивец хренов. Правда, на полноценные извинения его не хватило, вместо них он произнëс лаконичное и крайне ëмкое: — Ой. — Не «Ой», а слезь! — рыкнул Лëха. Тëма медленно, явно нехотя снял со своей жертвы сперва ногу, затем руку. Отклеился, аккуратно перевернулся на другой бок и собрался дрыхнуть дальше. Проблема заключалась в том, что Лëхе спать уже не хотелось — хотелось сходить в кустики, а после этого покурить и осознать, что, кажется, один несносный бессовестный ребëнок всю ночь нагло лапал его, будто свою собственность, а теперь даже малейшего укола вины по этому поводу не чувствует! «Зато вам было тепло», — крайне некстати буркнул Лëхин занудный внутренний голос. Он послал его на хуй, не церемонясь, перебрался через ойкающего и матерящегося Тëму и вышел из дома, мстительно хлопнув дверью. Утро началось охуительно весело. При одном взгляде на несчастную девятку стало ясно — вручную еë действительно не вытащить, так что искать тракториста они пошли всей ватагой. Еле нашли — попавшийся по пути выпивоха пространно махнул рукой в сторону одного из домов, да и то промахнулся. Благо, в доме напротив у новенького свежевыкрашенного крыльца обретался бритый наголо парень, который с нескрываемым интересом пялился на них с того самого момента, как они появились в поле его зрения. — Кого-то ищете? — спросил он. — Да! — обрадовался Тëма. Подошëл поближе, будто не замечая тяжëлого взгляда тëмных, почти чëрных глаз, улыбнулся ему широко и открыто. — Тракториста ищем. — Зачем? — Тачка увязла, вытащить надо. — Где это? — Там, в Юности! Ну, в соседней деревне. — И что вы там делали? — Ну... гуляли. Фоткали заброшки. У вас тут хоть кирпичи битые лежат, а там дороги вообще никакой нет. А вчера ливень пошëл, мы не успели выехать... ну и вот. — Ясно. — Мы это... заплатим. За работу-то. — Конечно, заплатите. Вась. Васян! — Ась? Из окна высунулась ещë одна бритая наголо башка, но этот парень выглядел помоложе и повеселее своего мрачного другана. Зевал, как в последний раз, и всë равно улыбался, глядя на них — измученных и помятых. — У пацанов тачка застряла, надо помочь вытащить. — А! Эт мы ща... быренько. Погодите, пацаны, дайте хоть штаны надену... Надел он действительно одни штаны — растянутые и полинявшие некогда тëмно-синие треники с тремя кривыми полосками и пузырями на коленях. Светил голым торсом и внушающим ужас портаком на груди, нисколечко не стесняясь ни его, ни вывалившегося пузика. — Где застряли-то? — спросил. — В Юности. — Бля-а... Чë вы в этой дыре забыли? Там же кроме бабы Нарпи не живëт никто! Пришлось рассказывать историю ещë разок, на сей раз докинув побольше красочных подробностей. Вася слушал и ржал, Сега — а именно так звали второго, мрачного, типа — пялился на них с любопытством, впрочем, не забывая скептически хмыкать и осуждающе качать головой. В итоге эти двое сошлись на том, что сперва надо накормить городских идиотов, а уже потом заняться делом. За завтраком выяснилось, что их самих можно было назвать местными с огромной натяжкой — они переехали сюда из клятых Чебоксар, может, с год назад, когда их обоих с универа числанули. Васян вдохновенно вещал, что на западе дауншифтинг — это целая культура, разумеется, не принимая во внимание тот факт, что цивилизованные люди обычно едут куда-нибудь в тепло, на море, подальше от городской суеты и проблем, а они, дауны, шифтанули в глухую деревню, где для того, чтобы банально не помереть от голода и холода, нужно въëбывать с раннего утра и до позднего вечера. Впрочем, в деревне им было вполне комфортно — Васька выучился водить трактор, Серёга выпиливал из дерева всякое необходимое в хозяйстве. Особенно ему удавались шкатулки — красивые были, черти, с наркоманскими узорами, черепушками да гробиками. Лёха подумал, если дать расписать их толковому мастеру, цены им не будет. Главное, признался Серëга, что их здесь никто, нахуй, не трогает. После завтрака они с помощью трактора и такой-то матери вытащили покрытую грязищей девятку на дорогу. Тëма первым достал из рюкзака лопатник, попытался сунуть Ваське пятихатку, но тот только отмахнулся. — Люди помогать друг другу должны, — философски изрëк он, почëсывая безволосое пузо. — Иначе ж пиздец будет. На том и распрощались. Обратно ехали молча. Тëма даже умудрился задрыхнуть, привалившись к Лëшиному костлявому плечу, а через некоторое время он и сам задремал, притом так крепко, что пропустил тот момент, когда они, наконец, въехали в родные перди. — Пиздец поездочка, — подытожил Илья. — Что б я ещё хоть раз вас куда-то повëз, — закатил глаза Бард. — Да ладно вам, мужики, весело же было! — улыбнулся Тëма. — Охуительно весело, — ответил Лëша и почапал домой. Ему ещë нужно было выслушать нудную нотацию от Серëжи и объяснить дирику, с каких это хуëв он сегодня не вышел на работу.***
— Начни с чего-нибудь попроще, — предложил Серëжа. — Это с чего? — закатил глаза Лëха. — Со Стругацких каких-нибудь? — Например. Или с Лукьяненко. С Толкиена, с Мартина. — Не знаю... Лукьяненко со Стругацкими, конечно, хорошо, но слишком просто — он же у нас умным себя считает. Толкиена он уже читал, обсуждали как-то, а Мартин... его разве издают у нас? — Без понятия, я читал с компа и в кривом переводе. — Вот и я так же. — «Тëмная башня»? — Может быть... А она в нормальном переводе есть? — Не знаю. Уточни этот вопрос у консультанта. — Поди найди этого консультанта в воскресенье в час дня. — Хорошо. Вон, Глуховский стоит, его все хвалят. — Все, да не все. Я вот его макулатуру терпеть не могу. Ширпотреб же чистейший. — Тогда я сдаюсь, Лëш. Ты у нас по фантастике спец, вот и думай. — Да думаю я, бля, думаю... Лëша и правда думал, притом давно — с тех самых пор, как Тëма пригласил их всех на свой День рождения. Сначала думал, стоит ли вообще идти, потом начал думать, что задарить дорогому именинничку, а когда решил, что подарит книгу и бутылку хорошего алкоголя, пришлось думать, какую именно книгу и какой именно алкоголь выбрать. Рипа он тоже к «мыслительному процессу» подключил — они битый час ходили по единственному на весь город приличному книжному и не могли найти ничего удовлетворяющего Лёшиным специфическим вкусам. — Думай, пожалуйста, побыстрее, мы и так опаздываем. — Ничего, подождёт. — Это некрасиво. — Серёг, не манди, а? Ну давай я подарю ему первую попавшуюся? Вон, фанфики по «Сталкеру» стоят — после них он вообще книги в руки брать не сможет. — Мда, — покачал головой Рип. — И кто этот пиздец вообще издаёт? Он тоже любил почитать и ценил хорошую литературу; жаль, что в последнее время найти свободные пару часов на чтение им обоим удавалось куда реже, чем хотелось бы. — Извращенцы какие-то. Не, я отсюда не уйду, пока не найду что-нибудь нормальное. — Нормальное. — Ну да. Бля, как объяснить-то... Он всего лишь хотел подарить Тёме такую книгу, которая нравилась бы ему самому, но которая оказалась бы сложна для понимания восемнадцатилетнего ребёнка. Не столько подарок, сколько тест на выдержку — он либо сломается о фолиант в слишком твёрдом для его молочных зубов переплёте, либо разгрызёт его и станет чуточку умнее. Ну, или хотя бы целеустремлённее, что тоже неплохо. — Ты странный, — вздохнул Серёжа, когда Лёша изложил ему свою концепцию. — Мог бы просто подарить что-нибудь, что ему понравится. Не исходя ни из каких других критериев. — Что, например? Книжку-раскраску? — Лёш, хватит. Артём умный, и ты это знаешь. О да, Лёша это знал. Знал, что Артём и вправду оказался умным и пиздец каким полезным — после пары «пробных» вылазок это признал не только он, но и все остальные члены их маленькой группы. С тех пор вопрос, брать его на следующие объекты или нет, даже не стоял — Тёма шёл, несмотря на то, что технически ему ещё не было восемнадцати. И в кафе по выходным они теперь собирались впятером, и по объектам вместе ползали, и даже в свободное от сталкинга время непоседливый ребёнок постоянно забивал эфир — мог, например, позвонить в девять утра и сказать: «Слушай, Лёх, я тут на велике катался... по-моему, кое-чё интересное нашёл». «Кое-чë интересное» чаще всего оказывалось либо очередным скучным бомбарём, либо широко известным в узких кругах баяном, но недавно Тëме и правда повезло — он шëл по центру и зацепился с рабочими, которые копали траншею и внезапно наткнулись на вход в какие-то катакомбы. Разумеется, рыть траншею дальше им запретили, вызвали археологов, притом не местных неумех, а самых что ни есть столичных. Только вот столичные чепушилы не торопились покидать насиженные места и на всех парах лететь в богом забытую Чувашию, поэтому вход оставался открытым и по сей день — всю яму огородили хлипким заборчиком, обвязали красно-белой лентой, да и забили болт. Лёша под землю не хотел — всё ныл, что они не сраные диггеры, так что делать им там нечего. Может, они бы и бросили эту идиотскую затею, но Бард совершенно неожиданным образом выкопал в городском архиве копию древней карты, на которой были запечатлены катакомбы Кремля — один из выходов удивительным образом совпадал с тем самым входом, на который наткнулся Тёма. Логично было предположить, что ведёт он именно туда — в сохранившуюся часть, в существование которой в двадцать первом веке верили только самые сумасшедшие конспирологи... а с некоторых пор поверили ещё пять крайне впечатлительных идиотов. Теперь они с пацанами собирались так часто, как могли. Корпели над картами, пытались понять, где заканчиваются тоннели и начинаются обвалы, гадали, куда эти самые катакомбы ведут. Смешно, но довольно приличную часть вменяемых гипотез высказывал именно Артём, и к концу тяжёлой во всех смыслах недели это начинало выводить Лёшу из себя. Нет, он не переживал, что новенький перетянул всё внимание на себя, и даже не боялся потерять статус самого умного идиота в команде, просто... Просто Тёмы вдруг стало слишком много — он был в кафе, он шёл следом за Лёшей, пока тот плёлся на работу, он писал в аську и в их закрытую группу в контакте, которую они использовали как общий чат, он звонил, когда доводилась возможность и появлялись соображения (а соображений в его лохматой голове и правда было очень, очень много). И даже когда Лёха падал лицом в подушку и вырубался, ему снились сияющие из темноты катакомб голубые глазищи. Он шёл на звук Тёминого голоса — маленький сукин сын пытался уговорить его поменьше нервничать, какая ирония! — и рано или поздно выходил к той самой избе в Юности, в которой они ночевали в середине июня. В конце концов, вездесущий ребëнок пригласил их всех на свой восемнадцатый День рождения, и это стало последней каплей — Лёша на него разозлился. Разозлился, потому что, наконец, признал такую простую, но очевидную вещь, которая всë это время болталась на поверхности и мешала нормально жить — Тëма ему нравился. Очень, сука, нравился. Нравился настолько, что под конец некоторых снов Лëша раскладывал его на той самой скрипучей кровати, куда они еле влезли вчетвером, и то драл, как в последний раз, то наоборот нежно гладил и расцеловывал его молодое красивое тело («А у твоего, блядь, парня тело старое и некрасивое», — ехидно комментировал Лëхин внутренний голос). После он просыпался с мучительным стояком и ещë долго пытался найти в себе силы заглянуть Серëже в глаза. Иногда и на это не был способен — прятался в ванной, во время завтрака пялился в столешницу, а потом сбегал на работу, стараясь не акцентировать внимание на том, что клятый Тëма со своей очередной гениальной хуйнëй уже околачивается у их падика. Лëша не знал, что с ним творится. Знал только, что не собирается рвать с таким трудом выстроенные отношения ради мимолëтного увлечения, которое может закончиться в любой момент. Наверное, они с Серëжей не любили друг друга в классическом понимании слова, но им было хорошо и комфортно вдвоëм — и в постели всё было почти идеально, и на одной территории они спокойно уживались, и даже планы на будущее начали строить. Глупых быстротечных влюблëнностей Лëша ещë в юности сполна накушался, так что к двадцати пяти годам ему хотелось для разнообразия пожить по-человечески, а не бултыхаться на эндорфиновых волнах без единого клочка твëрдой почвы под ногами. С Тëмой у них всë равно ничего толкового не выйдет — в этом он был абсолютно уверен. Оставалось только сложить руки и подождать, пока взбунтовавшиеся гормоны придут в норму, а для этого Лёше нужно было сделать так, чтобы вездесущий и в краину заебавший за последнюю неделю ребёнок перестал постоянно околачиваться где-то поблизости. Хвала небесам, конкретно эта первая половина дня прошла на удивление спокойно — никакая романтическо-эротическая поебень Лëше не снилась, да и Тëма в поле зрения не появился — он был занят, готовился к празднику. С утра выпроводил мать на дачу, а теперь драил хату перед приходом друзей и даже пытался сварганить что-нибудь съедобное. Периодически писал в группу и обещал смертельно обидеться, если кто-то из пацанов решит пробить его днюшечку. У Лëши было дочерта причин, чтобы не пойти, и он наверняка бы не пошëл, если бы Серëжа не заставил — ему отчего-то было очень жаль Артëма. Поэтому вместо того, чтобы коротать единственный за последнюю неделю спокойный выходной за просмотром какого-нибудь фильма, они битый час торчали в книжном и не могли ничего выбрать. — Может, «Солярис» взять? — предложил Серёжа. — Не, — вздохнул Лëша. — Такое ему точно рано. Я его протестировать на сознательность хочу, а не добить. Он ещë раз пробежался взглядом по книжным полкам, и тут его, наконец, осенило. — «Дюна», — выпалил он. — Я еë как раз в восемнадцать и читал. — Отлично. — Бля, идеальный вариант! Вот хули я сразу не допëр? — Все иногда тупят... — Нет, ты не понимаешь, это было настолько очевидно, а я... — Очевидно, очевидно, — вздохнул Серёжа. — Слушай, Лëш, а что мы в итоге решили по алкоголю? — По алкоголю? Ноль пять Джека будет оптимально. — Нет, не Артëму. Нам с тобой. Мы вообще пить будем? — Нажираться точно не будем, мне на работу завтра. — Хорошо. Тогда пиво? — Пиво, — кивнул Лëша. — Может, парочку. На самом деле ему было глубоко плевать, что они там будут пить, ведь мысленно он уже представил, насколько сложным станет Тëмино лицо, когда он получит этот неподъëмный фолиант. Ещë сложнее оно станет страниц эдак через пятьдесят после начала... если он вообще решит открыть свой подарочек, разумеется. Рип проворчал, что Лёшиной самодовольной ухмылкой можно пугать непослушных детей, и утащил его на кассу. Казалось бы, по всем законам логики и здравого смысла они должны были заявиться последними, но нет — когда Лёша выкинул окурок в мусорку у Тёминого падика и посмотрел на часы, у них в запасе оставалось ещë пятнадцать минут. Он бы с удовольствием постоял на улице ещë немного — спокойно высмолил бы вторую подряд сижку, подумал о вечном, а заодно полюбовался бы изысками местных горе-дизайнеров. У Тëминого дома было просто дохуя жутких инсталляций, изготовленных кривыми руками местных жильцов на радость детишкам. Особый восторг у Лëхи вызывали мокнущие под дождëм плюшевые игрушки, прибитые гвоздями к деревьям, и «освещающее» их стрëмное солнышко, сделанное из наполовину вкопанной в землю шины и пустых пластиковых бутылок. Ко всему прочему оно было выкрашено такой ядрёной жëлтой краской, что при одном взгляде на него натурально глаза резало. Реалистичненько, в общем-то. О том, что эта красота могла сломать психику даже взрослому и морально устойчивому человеку, не то, что детям, он старался не думать. Короче, Лëша бы сполна насладился последними минутами, проведëнными вдали от Артëма, если бы Рип ультимативно не утянул его за рукав прямо в открытую дверь подъезда. Лифт, разумеется, был сломан, поэтому подниматься на седьмой этаж пришлось пешком. Хоть звонок работал, и Тëма открыл дверь так быстро, будто только и делал, что пялился в глазок и ждал их прихода. — Я курить высунулся и вас в окно увидел, — пояснил. — Ясно. Миленько у тебя, — задумчиво изрёк Лёша, оглядывая дореволюционные обои в пожелтевший от времени мелкий цветочек. — Да пиздец, ремонт надо делать... — вздохнул Тёма. — Вы это, проходите давайте, раздевайтесь... Тапочки там вон... — Да подожди ты, Тёмка. С Днём рождения, ну. — Бля, я же просил ничего не дарить... — простонал он, принимая подарки. А потом улыбнулся так, что у Лëши заплесневевшее сердечко ëкнуло: — Спасибо. Давно «Дюну» почитать хотел. — Чё, правда? — приподнял брови он. — Ну да. У меня корешок с уника старину Герберта обожает, очень советовал. — Ну, понятно всë с корешками твоими... Рип недовольно покорился на Лëшу, тяжело вздохнул и протянул вконец смутившемуся Артëму свой подарок — небольшой складной ножик с деревянной ручкой. Блеск в глазах ребëнка усилился стократно, очевидно, эта игрушка ему охуеть как понравилась. — Ого, — протянул он. — Бля, Серëг, спасибо. Спасибо, пацаны! И, не сдержав эмоций, полез обниматься, прижав «пацанов» к себе и друг к другу. Не ожидавший такого напора Лëха усмехнулся, легонько погладил Тëму по спине и заявил: — Ну всë, всë, отцепись. Где у тебя тут руки моют? — А, да! Там вон, за поворотом, первая дверь. Лëха думал, это будет максимально неловкий и скучный вечер, но по итогу всë прошло вполне неплохо — сперва к ним подтянулся Бард, показательно шлëпнувший на стол нормальный торт взамен того, который начинающий кулинар нахуй сжёг, затем пришëл Илья, гружëный каким-то нереальным количеством бутылок пива — пропыхтел, что это на всех, хотя, вроде как, они договаривались, что синьку себе каждый добывает сам. Сидели в итоге в комнате, пиздели о том, о сëм, пили пиво. Тëма всеми силами пытался развлекать гостей, но в итоге поток беседы предсказуемо свернул к самой волнующей всех теме — к проклятущим катакомбам. — Так, всё, хватит с меня. Мне этой хуйни за неделю хватило. Сами давайте думайте, — отрезал Лёша. Поднялся с кресла и свалил курить на кухню, по дороге с удовольствием оглядев массивные полки, под завязку забитые книгами — кажется, здесь было всё, от научной фантастики до Библии. — Я это... читал там всё. Ну, почти всё. Половину точно прочитал. Вот. Лёша поудобнее устроился на табуретке и уставился на слегка пошатывающегося ребёнка, который предсказуемо увязался следом за ним и теперь пытался закрыть дверь на кухню. Дверь была старая, ссохшаяся, поэтому закрывать её приходилось на тряпочку, а тряпочка постоянно выпадала из Тёминых кривых лапок. — Ты когда убраться-то успел? — вздохнул Лёша. — Так с утра же, ну... — Как с утра? Ты с утра бухаешь? — А, бля, ты в этом смысле... Не, я просто... ну, не знаю. Илюха пиво какое-то притащил... странное. А я ещё коньячку хлопнул перед вашим приходом... — Ясно всё с тобой. Садись давай, упадёшь же сейчас. — Не, не! Я норм. Это, Лёш... я же поговорить хотел. Лёша вздохнул, привычно сунул сигарету в руки тянущемуся к пачке Тёме, щёлкнул зажигалкой у его носа — от этой хуйни он каждый раз очень смешно морщился, — и подпёр подбородок ладонью. — Мы с тобою, Артём, в последнее время только и делаем, что разговариваем. Всю неделю разговариваем, каждый ёбаный день... Ох, блядь, не стоило говорить это имениннику. Он для них старался изо всех сил, кормил, развлекал, а Лёха... это всё третья бутылка пива. Она была абсолютно лишней. — Мне уйти? — тихонько спросил Тёма. Смотреть, как гаснет свет в его глазах, было почти так же больно, как смотреть на ебучее ядрёно-жёлтое солнце с уебанскими бутылками-лучиками. — Нет, сиди. Извини, я просто с этими катакомбами в краину заебался. — Так я же не про них. Я так... о своём, о... — он хихикнул, затянулся и икнул. Лёша смотрел на него и думал — вот же чучело мелкое. Смешное. Нелепое. Красивое. Рука сама потянулась к его лохматой башке, он еле успел изменить траекторию. Сделал вид, что изначально собирался открыть пожелтевший от времени холодильник, и никакие ласковые поглаживания в его планы совершенно не входили. Благо, в холодильнике обнаружилась пара бутылок пива, одну из которых он и вытащил на свет божий. — А мне? — спросило чучело. — А тебе хватит. Серьёзно, не пей сегодня больше. Договорились? — Слушаюсь, босс, — вполне жизнерадостно ответил Тёма. И поспешил заверить: — Не, не, я правда в порядке. — Угу. Сейчас-то ты в порядке, а вот через пару часов так хуйнёт, что до утра обниматься с толчком будешь. — Это ты с высоты опыта? — Да. Послушай меня, Артём... — он затянулся и продолжил, впрочем, даже не пытаясь скрыть иронию в голосе: — Сегодня тебе исполнилось восемнадцать, и сейчас перед тобой открываются сотни, тысячи дорог. Только ты волен решать, по какой из них будешь двигаться дальше. От этого зависит и то, к чему ты придёшь, и то, как много на этой дороге ты потеряешь... Тёма принял пафос за чистую монету и не почувствовал ни грамма иронии — он слушал, приоткрыв рот, и, кажется, даже дышал через раз, боясь пропустить хоть одно слово. — Я не вправе указывать тебе, что делать, но с высоты опыта могу посоветовать тебе лишь одно... — Что? — трагичным шёпотом спросил он. — Никогда... ты слышишь? Никогда не иди на понижение. Начал с крепкого — догоняйся крепким. Понял? — Бля-а... Ржал он долго и громко, запрокинув голову и аж похрюкивая. Лёша пялился на него, потягивал пиво и ухмылялся, довольный произведённым эффектом. Расслабился, забылся, даже внимания не обратил, что Тёма, похихикивая, поднялся с насиженного места и застыл прямо напротив него. — Лёш... — позвал. — Встань на секундочку. — Что случилось? — Ну встань. Пожалуйста! Я когда над тобой нависаю, очень по-уебански себя чувствую... Лёша вздохнул, но всё же поднялся с табуретки и уставился на виновника всех своих бед. Всё равно подбородок пришлось задрать, чтобы в глаза ему заглянуть, — детинушка безмозглая была выше на полголовы, и нахуя так вымахал... Закончить мысль Лёша не успел, потому что произошло нечто совершенно невообразимое — Тёма глубоко вдохнул и взял его за руку. Смотрел на него своими голубыми перепуганными глазищами, молчал. Потом, наконец, понял, что никто ему в ебало прописывать не собирается, подуспокоился немного. Затараторил: — Лёш, ну я же вижу, что я тебе нравлюсь, да?.. Ты мне тоже нравишься, прямо очень-очень, я как тебя увидел, так сразу и пропал... Ну и вот, я, короче, подумал... Я тебя люблю. Может, мы могли бы с тобой... ну. Встречаться? — Что? — только и смог спросить Лёша. Да, это был самый логичный ответ на вопрос, почему всё это время Тёма таскался за Лёшей с глазами побитой собачки. Это был настолько очевидный, блядь, ответ, что Лёша даже гипотетически такую возможность не рассматривал. Считал, это бред — не клюнет ребёнок на его мрачное ебало. А он взял и клюнул. — Что, нет? Ну бля, я просто подумал... мне же не показалось! Я такие вещи чувствую. Слушай, если нет, то я всë пойму, но у меня днюха всë-таки... Так что, если да, может, ты это... Поцелуешь меня? Да, Лёша хотел бы послать здравый смысл на хуй, зажать Тёму у стены и поцеловать его, хотя бы для того, чтобы оборвать этот поток бессознательного. Или поступить с точностью да наоборот и крикнуть ему в лицо всё, что накипело — мол, как же ты меня заебал, Артём, куда ни плюнь — везде твоя блядская рожа! Оставь меня уже в покое! Именно поэтому Лёха не любил пить — вечно его тянуло на какую-то импульсивную поеботу. Он собрался, спросил себя, что бы он сделал, если бы был трезвым. И прежде, чем Тёма затараторил снова, пытаясь в третий раз повторить то же самое другими словами, он собрался с духом, кое-как вернул человеческое выражение лица и аккуратно вытащил руку из его пальцев. — Нет. Прости, Артём, но нет. — Но почему? — тихо и очень отчаянно спросил ребёнок. Теперь Лёша оказался на условном перепутье, но в отличие от Тёмы у него вариантов было не то, чтобы шибко много — либо сказать, что нихуя ему глупый дитëныш не нравится, чтобы он уже отъебался, нахуй, и исчез из его поля зрения, либо... либо в кои-то веки сказать правду. — Потому что у меня кое-кто есть. — А... то есть... — Я встречаюсь с другим человеком. Тëма вздохнул, пошкрябал затылок — мыслительный процесс так явно читался на его лице, что Лëше почти смешно стало. В конце концов, он к чему-то пришëл, кивнул сам себе и совершенно неожиданно улыбнулся. — Бля, извини тогда, — сказал. — Я, эц самое, думал почему-то, что ты просто тупишь. — Я? Туплю?! — Ну, все иногда тупят... не, это хорошо — ну, что у тебя кто-то есть, вот. Я тогда не буду лезть. Лëша ничего не понимал. Он ждал истерики, обвинения во всех смертных грехах и громкого хлопка несчастной кухонной двери под занавес, а получил вполне адекватную реакцию. Думал, может, глупый ребëнок как-то по-своему истолковал его слова? — Ты тогда забудь, что я наговорил, хорошо? Дружить будем. Да? Он кивнул на чистом автомате. Тëма улыбнулся и хлопнул его по плечу, уселся обратно на табуретку и закурил. — А с кем встречаешься-то? — спросил. — Хотя ладно, это, наверное, не моё дело. — Не твоё. — Мне просто интересно! Ну ты скажи хотя бы, это женщина или... — Закрыли тему. — Понял. Но если вы расстанетесь... у меня есть хотя бы малюсенький шанс? — Зарыли. Тему, — сердито повторил Лёша. — Ладно, ладно, извини. Слушай, а почему именно «Дюна»? Я почему-то так и подумал, что ты мне книгу подаришь, но думал, это будет букварь какой-нибудь. Ну так, чисто из вредности. — Не знаю, почему, — ответил Лëша. — Я еë сам в восемнадцать прочитал, решил, тебе тоже будет полезно. — Угу, понятно. А вискарь — это чтобы лучше пошло? — Нет. Это не связанные подарки. — А. Ага. Ясно. Рип появился неожиданно — открыл дверь, легко поймав выпавшую тряпочку, подошëл поближе, неодобрительно покосился на недопитое Лëшей пиво, закурил. Сказал: — На следующих выходных спускаемся. Ночью, часа в три-четыре. — Бля, я работаю в обе ночи... — простонал Тёма. — Тянуть больше некуда, скоро катакомбами займутся археологи, и тогда нас никто туда не пустит. — Ладно, попробую отпроситься. Вы только скажите, суббота или воскресенье. — Нам не критично. Лёш? — А? — Суббота или воскресенье? — терпеливо повторил Серëжа. — Суббота. — Значит, суббота. Часа три у нас будет. Осмотрим всë, сфотографируем. Бард обещал видеокамеру достать с ночным режимом. — Ты что, с нами идëшь? — Конечно. Не хочу, чтобы ты там ногу сломал. Или шею. — Ладно. Он пытался заставить себя поднять голову и посмотреть на Серëжу, но так и не смог. Странно — в любви тут, вроде как, признавался Тëма, а стыдно было почему-то Лëше. — Ты сколько выпил? — Бутылки три. Или четыре. Не помню. — Тебе на работу завтра. — И что? Это ж пиво, а не абсент. — Как скажешь, — флегматично пожал плечами Рип. Впрочем, зная его, можно было предположить, что это далеко не конец разговора, и дома Лëшу ждëт долгая и чертовски нудная лекция о том, почему нужно выполнять свои обещания. — Ну что, — сказал он, не собираясь более оттягивать неизбежное. — Загостились мы. Пора домой драпать, а то правда на работу завтра, ебать еë... ещë раз с Днём рождения, Артëм. Тëмка разом скукожился, погрустнел, но возражать не стал — выпроводил дорогих гостей за порог, обещал позвонить, если надумает ещё чего-нибудь толкового. Обратно ехали молча — Лëша сделал вид, что задремал, прислонившись башкой к окну маршрутки. Пару раз он и правда проваливался в блаженную темноту, но криворукий водитель слишком резко дëргал газель на каждом повороте, поэтому поспать так и не удалось. Дома Лëша стянул куртку и упал на диван — всë ëрзал, пытаясь устроиться поудобнее, ждал, когда Рип освободит ванную. И вдруг понял, что больше не может делать вид, что всë в порядке. — Ты куда? Он дошнуровал кроссовки, обернулся — Серëжа стоял посреди коридора, и его хмурое выражение лица так очевидно контрастировало со смешной домашней футболкой с принтом динозавра, что аж сердечко защемило. Возможно, в Лëше заговорила четвëртая бутылка пива, но ему вдруг очень захотелось, чтобы Серëжа чаще улыбался. Чтобы перестал быть таким серьëзным, чтобы морщинка между его бровей, наконец, разгладилась. Это вообще нормально — морщинка в двадцать лет? Впрочем, он постоянно забывал, что Серëже всего двадцать, подсознательно воспринимал его, как своего ровесника, и ему бы в голову не пришло назвать его ребëнком, хотя он был старше того же Тëмы всего на два года. Лëше даже смешно стало — вот умеет же он выбирать себе мужиков! Один чрезмерно жизнерадостная инфантильная бестолочь, которая вечно лезет, куда не просят, и огребает, а другой взрослый не по годам, слишком серьëзный, из него улыбку хер выдавишь. Может, ну на хуй их обоих? — Лëш! Всë в порядке? — Да бля, — вздохнул. Потряс головой, пытаясь сообразить, что сказать, в итоге ляпнул первое, что пришло в голову: — Мне на мою хату надо срочно. Соседка позвонила, говорит, я еë заливаю... — У тебя, вроде, сосед там живëт, нет? — нахмурился дотошный Рип. — Дедок такой. В маразме. — Да я ебу! — закатил глаза Лëша. — Говорю, баба какая-то звонила. Может, дочь, или из соседней, или ещë ниже этажом, ну! — Не кричи. — Хорошо. Да. Извини. — С тобой съездить? — Да нет, я быстро. Завтра вернусь. — Завтра? — Ну, сегодня точно нет резона обратно переть, уже почти десять. — Девять только. — Да? Ну, всë равно. Пока доеду, пока сантехника вызову... — Ладно. Позвони потом. — Конечно. Кажется, Серëжа не особо поверил в Лëшины бредни, но возражать не стал, отпустил. Может, стоило сказать ему правду — мол, прости, тут такое дело, я в этой ëбаной жизни совсем запутался. Не хочу я сейчас огребать за лишнюю бутылку пива, а хочу какое-то время посидеть в тишине и подумать о том, какой я бедный и несчастный, и в какое дерьмо я из-за дурного ребëнка вляпался. Звучала Лëшина правда крайне глупо и совершенно неправдоподобно, если бы ему прогнали такую телегу, он бы точно покрутил пальцем у виска. Ладно, решил он, чего уж теперь. Что сделано, то сделано. Теперь надо успеть на последнюю маршрутку и купить по дороге бутылку вискаря — на пьяную голову жалеть себя всяко проще. Дома было темно, пыльно и душно — окна были наглухо закрыты последние три месяца, с тех самых пор, как он переехал жить к Серëже. Переезжать он не хотел — ему не нравилась панелька в глухом спальнике, ему нравился его тринадцатый этаж и живописный вид на дамбу. И всë же Рип настоял, чтобы они жили у него, ведь ему нужно было каждый день поливать растения, которые занимали большинство горизонтальных поверхностей в его квартире. Он искренне и нежно любил свои цветочки, колючки и кустики и скорее бы умер, чем продал или раздал их кому-нибудь, а перевозить всë это цветущее великолепие на другой конец города было совершенно идиотской затеей. Лëха сдался, махнул рукой, собрал кое-какие шмотки и технику и переехал к нему. Вспоминал иногда свой балкон, на котором он так любил покурить и подумать о бренности бытия, но назад не рвался — ему на удивление понравилось жить с Серëжей... кроме тех моментов, когда они срались на чисто бытовом фоне, но скандалы из-за разбросанных носков и не вымытых тарелок вполне можно было пережить. Лëша походил по квартире, смахнул пыль там, где она слишком бросалась в глаза и уселся на старый скрипучий диван. Включил телек, выкрутив звук почти на минимум, откупорил вискарь и принялся размышлять о том, в какой момент он свернул не туда и оказался по уши в дерьме... впрочем, додумать мысль до конца ему не дали — телефон пиликнул входящим сообщением. «Изымни что я тебя сегодны ысë эиа наговопмт». Он решил не отвечать — ещё деньги на счету тратить, чтобы успокаивать малолетнего алкоголика. Бестолочь какая, обещал ведь, что сегодня больше не будет пить, а сам... «Бля», — ёмко дописала бестолочь. Лёша горестно вздохнул, выматерился и хотел было набрать его, но в последний момент передумал, врубил беззвучку и швырнул телефон на другой конец дивана. Чёрт возьми, имеет он право хоть на один вечер положить огромный болт на других людей и подумать о себе любимом? Крохотный червячок сомнения выполз из недр сознания и осторожно поинтересовался, а не мудак ли часом Лëха, но после пары глотков вискарика он предсказуемо завалил ебало и больше не появлялся. Остаток вечера прошëл, как в тумане, — Лëша помнил, что прилежно бухал и старательно жалел себя, но надумал ли он что-нибудь путное по поводу сложившейся ситуации, оставалось загадкой. Разумеется, ни на какую работу с утра он не пошëл — он с дивана-то еле поднялся, чтобы сунуть гудящую голову под холодную воду, да и то к четырëм вечера. Обнаружил на дисплее восемь пропущенных — четыре от Рипа, три от начальства, ещë один от Тëмы. Выругался, но перезванивать никому не стал — заебали. Ëбнул чудом завалявшуюся в аптечке таблетку обезбола, запил водой из-под крана и завалился обратно на диван. Ничего не хотелось — ни разговаривать с людьми, ни жалеть себя, ни думать о будущем.***
Серёжа разбудил его в два ночи, сказал, им пора собираться. Зачем было будить его за час до выхода, если все вещи и снарягу они собрали с вечера, Лёша не понимал, но спорить было бесполезно. Он кое-как поднялся и, матерясь на всю хату, выпил залпом кружку кофе, а потом запихнул себя под холодный душ. Сработало — туман войны в голове рассеялся, желеобразные конечности вернулись в рабочее состояние, а настроение окончательно испортилось. Он ненавидел, блядь, вставать в два ночи. Особенно после того, как заснул в час. Накануне Серёжа сказал, что им обязательно нужно выспаться, и ультимативно заявил, что они ложатся в семь и точка. Ну, лечь-то они легли, а хули толку — Лёша бестолково ворочался часов до девяти, а потом тихонько сполз с кровати и свалил на кухню, захватив с собой недопитый вискарь и недочитанного Желязны. Знал, конечно, что если Рип проснётся и не обнаружит его рядом, ему пиздец, но что ему оставалось делать, если заснуть он так и не смог? Кажется, пронесло — его выходка осталась безнаказанной, если не считать того факта, что сейчас он сидел на табуретке, пытался затолкать в себя слегонца пересолёную яичницу и проклинал всё на свете. Лучше бы совсем не ложился. — Во сколько ты лёг? — спросил Серёжа. И, не дожидаясь, пока Лёша начнёт врать, добавил: — Я проснулся в половину первого, слышал, как ты шароёбился на кухне. — Ну, в час заснул. — Почему? Я же объяснял, что надо заставить себя... — Бля, Серёг! — перебил Лёха. — Ну не спалось мне! Не мог я себя заставить. — Зато теперь проснуться не можешь. Споткнёшься ещё, сломаешь себе что-нибудь... — Да хватит уже! — Эй, ты чего? — Да ничего. Ты мне что предлагаешь, изобрести машину времени, мотануться в прошлое и выспаться? — Нет. Я предлагаю тебе не ходить. — Охуенно предложил. Пацаны будут в восторге. — Мы без тебя справимся. — А. Так ты, значит, идёшь. Один я не иду. — Да что с тобой такое? Ты с самого начала не хотел туда идти. Сейчас-то что изменилось? — А то изменилось, что я в эту хуйню вложил дохуя сил и времени, вы мне ею две недели мозги ебали! Так что — нет, я иду, и это не обсуждается. — Хорошо. — Хорошо! А ты, блин... — Что — я? «Мог бы не лекции свои занудные читать, а подойти и обнять. Сказать чё-нить одобряющее. Как, блядь, нормальный человек бы сделал», — едко подумал Лёха, но вслух свои мысли озвучивать, разумеется, не стал. — Ничего. Яичницу ты пересолил, вот что. Рип тяжело вздохнул и ушёл к раковине — у него на этих ебаных грязных тарелках был какой-то пунктик. Ну вот что, сука, страшного может случиться, если посуда пару часов постоит в раковине? Очевидно, начнётся апокалипсис, земная твердь разверзнется, и грешники провалятся в ёбаный ад вместе с посудой... Лёша глубоко вдохнул, медленно выдохнул, помотал головой. Что ж он, блядь, творит-то? Наорал на Серёгу зачем-то, обидел. Всегда стойко терпел эти нотации его сраные — то есть, большую часть мимо ушей пропускал. Думал о своём, умудрялся вовремя кивать и корчить виноватое выражение ебала, и этого всегда было достаточно, но сегодня... Он подошёл к нему, обнял со спины, сказал тихо: — Слушай, ты извини. Я просто не выспался. — Нет. Ты всю неделю странный. — Странный? — Морозишься. Врёшь. Пьёшь часто. — Да сколько я, бля, пил-то?.. — Пил в прошлое воскресенье, в понедельник, в среду и вчера ночью. — Ты и это вчера услышал? — Сегодня увидел. Вон, бутылка пустая у мусорки стоит. Лёш, если нам надо поговорить, давай поговорим. — Да нет, всё в порядке, — честно соврал Лёша. — Не в порядке, что-то случилось. Ещё в воскресенье. Я прав? Он вздохнул, посмотрел на привычно хмурящегося Серёжу и ещё разок прокрутил все события прошлой недели в голове. По всему выходило, что с ситуацией он не справлялся — вместо того, чтобы решить или хотя бы обговорить проблему, он действительно только и делал, что врал, бухал и морозился. Это было как минимум некрасиво, а как максимум могло вызвать подозрения... да что уж там, Рип наверняка решил, что Лёша либо ему изменил, либо собирается изменить, хотя, как ни парадоксально, изменять он как раз и не собирался. Легче от этого не становилось — наоборот, выть хотелось. Стыдно было перед Серëжей. И перед Артëмом почему-то тоже. Будто это Лëша был во всëм виноват. — Прав, — нехотя признал он. И поспешил оправдаться: — Я тебе не изменял, если что. Рип посмотрел на него очень внимательно, медленно кивнул. Сказал: — Я тебе верю. Потом подумал немного ещë немного и вынес вердикт: — Вернëмся домой, выспимся, и ты мне всë расскажешь. Договорились? Лëша вздохнул, но всë-таки кивнул: — Угу. Договорились. Хотя, там и рассказывать-то нечего... — Лëш. — Ну чего? — Что тебе сказал Артëм? — Артëм?.. — Да, и не говори, что он ни при чëм. Лёша ещё раз глубоко вдохнул, потом медленно выдохнул. Слышал что-то про дыхательные практики, которые якобы помогают успокоиться, только вот нихуя они, по ходу, не помогали — сердце продолжало колотиться где-то в горле. — Он мне в любви признался. Сказал, как в пропасть прыгнул. Страшно было, едва руки не тряслись, а ещё было мерзко — не из-за Тёминых чувств, их он мог понять, а из-за своей на них реакции. Рип молчал, только дышал тяжело, не так, как обычно, его плечи под Лёшиными руками были просто каменными. — И что изменилось? — спросил он. — В смысле? Не, ничего не изменилось, просто я от него такого не ожидал. — Не ожидал? Я думал, ты знаешь. — Нет! — Тогда почему ты на него злишься в последнее время? — Да потому что он заебал везде за нами таскаться... нет, подожди! Ты знал? Знал, что он меня любит?! — Да. Это же очевидно. Он так на тебя смотрит, сложно не заметить. — Бля. Вот чёрт, — Лёша сглотнул вязкую слюну, крепче прижался к Серёже и поспешил заверить: — Слушай... мне с тобой хорошо, и я в любом случае не собираюсь никуда уходить. Правда. — Я верю. Думаю, если бы ты хотел уйти, ты бы ушёл. — Да. — Хорошо. Мне интересно, почему ты так загрузился, но это мы обсудим позже. Собирайся давай, у нас пятнадцать минут до выхода. — Да собран я. — Хорошо. Бард? — Едет. Серëж... — Что? Вместо ответа Лëша развернул его к себе и легонько коснулся губами его обветренных губ. Почувствовал, как он, наконец, расслабляется под его ладонями, и улыбнулся искренне, едва ли не впервые за последнюю неделю не ощущая на плечах неподъëмную тяжесть. Поверил, что теперь всë у них будет хорошо, и ничьи грустные голубые глазищи больше не нарушат их покой. Потом зазвонил мобильник — это Бард приехал, сказал, что ждëт их у падика. Они закинули на плечи рюкзаки и вышли, даже не подозревая, что их ждëт этой странной ночью. — А Артëм где? — первым делом спросил Лëша. — По пути подберëм, — пожал плечами Бард. — Так он же в Южном живëт, какое «по пути»? — Живëт в Южном, а работает-то в центре, — ответил Илюха. — Он что, с работы? — Ну да. — Обещал ведь отпроситься! — Лëх, так не пустили его — у них по пятницам пиздец аврал. Ладно б ещё в ночь с субботы на воскресенье, но... Лëша проклял всë на свете, — в том числе и давно ушедший в минус интеллект глупого ребëнка, который, между прочим, мог бы и сказать, когда ему удобнее, — и тяжело вздохнул. Вот с хуя ли он должен переживать из-за чужой тупости? Подумаешь, не поспит Тëма ночку, в его восемнадцать это не подвиг, а нормальное явление. Лучше бы за себя любимого переживал — сам-то спал всего час, хотя нервная система оставляла желать лучшего. А мог бы не переживать вовсе, а подремать, раз уж все остальные так вовремя заткнулись... Он прикрыл глаза, но заснуть ему так и не удалось — слишком быстро они доехали, по пустым-то дорогам. Бард мчал на всех парах, то ли чтобы лишний раз безнаказанно полихачить, то ли чтобы быстрее отмучиться и, наконец, отправиться домой. В итоге они подобрали Тëму на выходе из какого-то полуподвального клоповника — ребëнок выглядел уставшим, осоловевшим и не очень адекватным. Стоял под фонарём, крепко сжимал в лапках картонные стаканчики с кофе — на всех взял, знал, что в два ночи допинг точно не будет лишним. Впрочем, несмотря на состояние, он улыбнулся широко-широко, поздоровался со всеми и втиснулся на заднее, подвинув Лëху и Рипа. — Ты почему не сказал, что тебя с работы не отпустили? — Как не отпустили? Отпустили же пораньше, вот он я! — Ты собирался отпроситься. — Да я пытался, Лëх, ну правда! Начальница залупаться начала, что я мог поделать... — Мог не ходить. — Как не ходить?! — удивился Тëма. — На работу не ходить? — С нами мог не ходить! Ты понимаешь, что это опасно, бестолочь? Ты и так невнимательный, ещë и не спал всю ночь! Причëм не просто не спал, а работал! — Я в порядке. — В порядке он... Наверное, Лëха так бы и продолжал ругаться всю дорогу, а потом и в катакомбах, и даже по пути обратно, но Серëжа положил руку ему на колено, тихонько вздохнул и покачал головой. Вышло очень выразительно, так что Лëша проворчал под нос, что если Тëма сломает ногу, прыгать до выхода он будет сам, а потом демонстративно сложил руки на груди и заткнулся. Траншея была глубокой, но не слишком длинной — Лёха её со всех сторон осмотрел, пока Тёма в допотопный комбез переодевался и пытался откопать в полном жратвы и какого-то ненужного хлама рюкзаке налобник. Все молчали — Бард настраивал видеокамеру, Серёжа в очередной раз мусолил карту, Илья залпом допивал кофе. — Ну, погнали, — скомандовал Бард и первым спрыгнул в траншею. Следом за ним спустился и Лёха, едва не поскользнулся — последние пару дней почти постоянно шли дожди, так что земля вперемешку с глиной просто перестала впитывать влагу. — Аккуратно, тут скользко, — предупредил он и отошëл подальше, давая остальным возможность спуститься. Вход обнаружился сразу — некогда массивная арка наполовину осыпалась, оставив лишь узкий лаз, протиснуться в который можно было только согнувшись в три погибели. Благо, сами катакомбы остались относительно нетронутыми, и тяжёлый свод не стремился обвалиться на их несчастные головы при любом неосторожном движении, так что они медленно двинулись вперëд, не забывая делать пометки на карте и оставлять на стенах меловые следы. — Здесь развилка, — задумчиво сказал Рип. — На карте еë нет. — А вот эта? — Не она. Мы прошли метров двести, а тут все пятьсот. — То есть, ты хочешь сказать, это не катакомбы Кремля? — нахмурился Бард. — Может, это... карту криво нарисовали? — предположил Артëм. — Типа, ей сто лет в обед, мало ли... — Или это тупо ответвление канализации. — Не, Илюх, не похоже. Тут бы воняло, во-первых, а во-вторых, археологи на канализацию поглядеть не приезжают. — И на новых картах еë нет, — кивнул Рип. — Я попробую сориентироваться, но ничего не обещаю. — Ну, хотя бы приблизительно будем знать, где мы... — почесал затылок Лёха. — Так что, налево, направо? — Налево, — бодро ответил Тёма. Спорить с ним никто не стал, пошли налево. Чем больше тоннель уходил вниз, тем сильнее его затапливало — в начале они шлёпали по небольшим лужам, ещё метров через триста вода доставала до щиколоток, а теперь была почти по колено. Лёша нервничал — пловец из него был так себе, перспектива намочить телефон, штаны и содержимое рюкзака тоже не радовала. — Ай, бля! — гаркнул Тёма. Глупый ребёнок не имел привычки смотреть под ноги, поэтому не то споткнулся обо что-то, не то нога провалилась в выбоину, коих здесь было до черта и больше. Может, отшибленная мокрая задница помогла бы ему понять, что в проклятущих катакомбах нужно быть предельно внимательным, но у Лёши была слишком хорошая реакция — он поймал стремительно падающее тело, помог удержаться на ногах. — Сука-а, — протянул Тёма, изо всех сил цепляясь за своего спасителя. — Да хули тут пол такой уёбищный... — Под ноги, блядь, смотри, а? — сердито ответил он, борясь с желанием отвесить детинушке подзатыльник. А потом прижать покрепче к себе и держать всю дорогу. Или хотя бы за руку взять, пока совсем не убился... — Хорошо, хорошо, я буду смотреть. Извини. — Дурак. — Извини! Лёша поднял голову и наткнулся на очень внимательный взгляд Рипа. Потряс башкой, отцепил от себя Артёма, сделал пару шагов в сторону — поднимать глаза больше не хотелось. Вообще ни на кого. — Слышьте, пацаны, а водичка-то всё прибывает и прибывает, — заметил Илья. — Может, обратно пойдём? Я как-то не готов сегодня плавать... — Мы не будем плавать, — отрезал Серёжа. — Если поднимется выше колена — развернёмся и пойдём обратно. — А если в правом проходе та же картина? — Значит, домой пойдём. Здесь никто не был несколько сотен лет, в этой воде наверняка больше бактерий, чем в деревенском сортире. — Охуительно, — буркнул Лёша. — Спасибо, Серёж, вот порадовал так порадовал. — Мы сюда не радоваться пришли. — А что, горевать? — Нет. Изучать. Он вздохнул, не стал спорить, молча поправил налобник и пошёл вперёд — хули ещё оставалось делать? Через пару сотен метров, удача, наконец, улыбнулась им — тоннель начал потихоньку выравниваться. — Ещё одна развилка. Налево или прямо? — Если я правильно понимаю, где мы, слева от нас — старая часть города, — ответил Серёжа. — Затопленная. Нужно прямо идти. — Чё, в заливе купаться тоже не будем? — ухмыльнулся Тëма. И тут же стушевался под Лëшиным тяжелый взглядом: — Что? Там всяко почище... да бля, шучу я, не смотри на меня так... — Я и не смотрю. — Смотришь! Как будто сожрёшь меня сейчас. — Я детей не ем. — А взрослых? — Тем более. — Вы закончили? — сердито спросил Бард. Очевидно, ему хотелось побыстрее отмучиться и поехать домой; им всем, чëрт возьми, хотелось побыстрее покинуть эти пропахшие сыростью холодные тоннели, и скорее всего все они, кроме Рипа, окончательно перестали понимать, зачем вообще сюда спустились. Там, наверху, они наивно полагали, что найдут что-нибудь интересное — старую костницу, например, или фрески, орудия на случай осады или религиозную херню... Тёма всё шутил про закопанный при царе Горохе клад — где-то же этот самый царь Горох должен был прятать казну от проклятых марийцев... Но фактически здесь не было ничего — одни голые стены и грязная, полная бактерий, вода под ногами. Даже время здесь текло как-то иначе — Лёше казалось, что они идут вперёд добрых пару часов, хотя на деле прошло чуть больше получаса. Тишину нарушали лишь тяжёлое дыхание и плеск воды. Потолок давил, стены тоже давили, новоявленные диггеры потихоньку теряли последние капли самообладания — даже с Тёминого лица стекло довольное выражение, и его глаза перестали сиять. Ощущение было такое, будто лампочка на Лёшином налобнике погасла. А затем где-то впереди послышался грохот. Они тут же остановились, напряглись, прислушиваясь, — вроде, громыхало далеко, возможно даже не в их ответвлении тоннеля. — Мне это пиздец не нравится, — севшим голосом сказал Рип. — Ага, — кивнул Лёха. — Да, вроде бы, всё кончилось... Они прислушались — звук и правда стих. Впрочем, это ничего не меняло — если тоннель обвалился в одном месте, мог обвалиться и в другом, и кто знает, повезёт ли им сего... Закончить мысль Лёша не успел — грохот повторился. Ближе, громче. — Бегом на выход! — гаркнул Бард. И они понеслись. Бежали по мокрым камням так быстро, как могли, старались не терять друг друга из виду. Илья всё-таки споткнулся, упал на четвереньки, разбил колено в мясо, но сейчас было не до боли — Бард схватил его за шиворот, помог подняться. Грохот приближался, казалось, камни падали прямо за их спинами; у Лёхи волосы на загривке дыбом встали от осознания — одно неосторожное движение, и ты труп. Теперь-то он сполна усёк, что значит «Смерть в спину дышит»... Всë стихло так же внезапно, как и началось. Они перешли на шаг, затем и вовсе остановились, чтобы отдышаться — Лёшины прокуренные лёгкие пиздец горели и ноги болели с непривычки, хотелось усесться прямо в ледяную воду и не то рыдать, не то хохотать. Судя по смешкам, истерика намечалась не только у него. — Пиздец! — констатировал Тёма. — Сука, еле выбрались! — Ещё не выбрались, — заметил Бард. — До выхода метров пятьсот. — Пацаны, — тихо прохрипел Илья. — А где Рип? Лёшино сердце остановилось на пару секунд. Он панически оглядывался по сторонам, затем ломанулся в сторону выхода, надеясь, что Серёжа просто оторвался от них и найдëтся где-нибудь впереди... только вот он прекрасно помнил, что они бежали последними, и если бы Серёжа обогнал его, он бы, чёрт возьми, это заметил. — Рип! — гаркнул Бард. Ответа не было. — Твою же мать! Они понеслись к груде камней и земли, звали Серёжу, срывая глотки, голыми руками пытались разобрать завал, не обращая внимания на боль, но всё без толку. Очнулся Лёша от того, что Тёма схватил его за плечи и развернул лицом к себе, сказал что-то — он не обратил внимания, что именно, — затем отвесил ему хлёсткую пощёчину. — Хули ты, блядь, творишь?! Пусти меня! — Да послушай ты — мы не справимся сами! Нужно наверх, спасателей вызывать! Идём. — Так идите, блядь, и вызывайте! Я останусь с ним! — Ты ему сейчас не поможешь! Гляди! Тёма схватил его за руки, заставил посмотреть на них — пальцы были покрыты грязью и кровью, от ногтей остались одни обломки. Лёху затошнило, голова закружилась, чертовски хотелось глотнуть свежего воздуха... и пить тоже хотелось — он сорвал горло, пока орал. — Идём! — повторил Тёма, рывком поднимая его на ноги. — Скоро приедут спасатели, у них есть специальная техника. Они обязательно его вытащат, слышишь?.. Бледный, как полотно, Бард встретил их у выхода — оказалось, они с Ильёй убежали первыми и уже вызвали МЧС. Он пялился на них с таким осуждением, будто они должны были выйти в компании живого и здоровенького Серёжи, но не оправдали его ожиданий. Обвинять их он, разумеется, не стал, сказал только: — Менты тоже наверняка приедут. Всех в отделение заберут. — Езжайте домой, — прохрипел Лёха. — Все. — Он мой лучший друг, — отрезал Бард. — Я никуда не поеду. — Тебе охота штраф платить? — Похуй мне на штраф! — Пацаны, — тихонько сказал Илья. — Мне бы ногу обработать... Лёха мельком посмотрел на его ободранное колено, махнул рукой: — В машине есть аптечка. Серёг, не выёбывайся. Посидите в тачке хотя бы. — А ты? — А я покажу МЧСникам, где завал, и уеду в отделение. Позвоню, когда отпустят, от вас жду новостей. — Хорошо. Мы пошли тогда? — Да. — Я останусь с тобой, — констатировал Артём. — Иди в машину, — приказал он. — Нет. Лёха посмотрел на него и понял — никуда чёртов ребёнок от него не уйдёт, будет таскаться за ним хвостом, как ебаная жена декабриста. Терпение, которое последние пару недель и так дышало на ладан, лопнуло. — Как же ты, сука, меня заебал! — взорвался он. — Я, блядь, ебало твоё видеть уже не могу! Ты тупой капризный ребёнок, который не понимает, когда надо остановиться! — Я. Никуда. Не пойду, — твёрдо повторил Артём. Лёха зарычал. Набрал побольше воздуха, чтобы продолжить орать, но услышал скрип шин — рядом с ними запарковалась ментовская тачка, а следом за ней и тачка спасателей. Сонные и помятые стражи порядка даже спрашивать не стали, что случилось, сразу попытались скрутить нарушителей и увезти их в отделение, и только Лёхины вопли, что без него МЧСники никогда не найдут Серёжу, убедили их в том, что делать этого не стоит. Завал остался на том же месте, и из-под тяжёлых камней по-прежнему не доносилось ни звука. — Я бы на вашем месте особо ни на что не рассчитывал, — заметил командир бригады настолько флегматичным тоном, что захотелось ему по ебалу двинуть. Видимо, такое желание посетило не одного Лёху. — Копайте, блядь, — рявкнул Тёма. — Да копаем, копаем... Потом их забрали в отделение — Лёху посадили в кабинет, а Тёму оставили ждать в коридоре, вполне резонно рассудив, что в его состоянии никуда он не сбежит. Майор Воблин долго и лениво перебирал бумажки, искал в них что-то, удовлетворённо кивал сам себе. Наконец, задумчиво изрёк: — Ну что, Алексей, доигрался. Они с майором встречались не впервые — Лёха семь лет уже сталкерил, пусть и с перерывом на армейку, но всё-таки. Всякое случалось — и чоповцы ловили, и сами по дурости да невнимательности на ППСников натыкались. Короче, не первый был привод, и почему-то его каждый раз вязали в центре и именно в этот отдел тащили. — Опять в несознанку уходить будешь? Дай угадаю — гуляли с друзьями в четыре утра, и вдруг провалились под землю. — Нет, — хрипло ответил Лёха. — Я расскажу всё. Штраф выписывайте, дело шейте, чего хотите, блядь, делайте, только ребёнка отпустите. Он ни при чём. — О как, — обрадовался Воблин. Пошелестел бумажками, задумчиво изрёк: — Ребёнок — это Шаронов, что ли? — Да. — Какой же он ребёнок? Он совершеннолетний. — Неделю как. — Ну, что ж... штраф на тебя не повесишь за то, что его с собой взял — это, конечно, жалко. Ну да ладно. Значит, ты готов на сделку? — Да. — Тогда рассказывай. Когда спускались, каким составом, с какой целью. — Сегодня, в три часа ночи. Были я, Артём и Серёга. — Серёга — это тот, которого из-под завала выковыривают? Лёха сцепил зубы, но промолчал, стараясь не показывать, как его взбесила формулировка. Держался только ради Тёмы — знал, что если он напиздюлит майору, никуда их обоих не выпустят. — Да, он. — Продолжай. — Я шёл по центру, увидел дыру эту, решил, что это вход в катакомбы. — Во даёт, — вздохнул Воблин. — А я тебя ещё умным считал. Нету у нас никаких катакомб, это всё выдумки! — А куда мы тогда спускались?! — Ну... — он почесал репу, развёл руками. — В канализацию, может? Ладно, дальше рассказывай давай. — Дальше мне стало интересно. Я хотел один идти, но парни со мной увязались. — Ты знал, что нарушаешь закон? Лёха помялся, затем кивнул. — Да. Знал. — Знаешь, чем это тебе грозит? Пятый привод, Алексей. Ну вот хули тебе на жопе ровно-то не сидится? И тут раздался звонок — Воблин нехотя снял трубку, пробурчал что-то крайне удивлённое и уставился на Лёху с крайне охуевшим выражением ебала. — Иди, блядь, — сказал. — Свободен. — Чего? — Попросили за тебя и за Шаронова твоего. Сверху. Лёха завис. Прикинул, кто мог за него попросить, и так и не нашёл ответа, но испытывать судьбу не стал — споро выскочил в коридор, схватил Тёму за руку и выволок его из отделения. — Нас отпустили, — сказал. — Знаю. — Твоих рук дело? — Ну да. У Илюхи тётка в прокуратуре работает, я ему позвонил... ну и вот. — Ясно. Спасибо, Артём. Артём попытался улыбнуться, но у него не вышло — слишком много на них навалилось. Лёха его понимал, он сам хотел, чтобы чёртовы спасатели уже вытащили Рипа и отвезли в больницу. Чтобы врач с добрым лицом сказал что-то типа: «Он в реанимации, но состояние стабильное, через несколько дней он точно придёт в себя». Тогда можно будет выдохнуть, ослабить эту звенящую струну внутри и попробовать поспать. — Извини, что я на тебя наорал, — внезапно сказал он. — Всё нормально. Я всё понимаю. — Нет, послушай... — Потом поговорим, Лёш. Сначала нужно вернуться. Руки бы твои обработать, у Барда ведь должна быть какая-нибудь перекись... Серёже он тоже обещал, что они поговорят, когда приедут домой. Собирался рассказать всё, объяснить, почему он морозился. Заверить, что между ним и Тёмой ничего нет и не может быть, а теперь... Лёша бы сейчас молился, если бы умел. Лишь бы с Серёжей всё было хорошо. Такси поймать не удалось, поэтому шли пешком, изо всех сил цепляясь друг за друга, чтобы просто не упасть от усталости. Благо, идти было недолго — минут через десять они уже были на месте. Тёма потрошил аптечку, Лёша нервно курил, прислонившись к капоту. И тут из дыры раздался грохот — это спасатели расширяли заваленный выход. — Поднимай, — рявкнул командир. Четверо МЧСовцев аккуратно подняли наверх носилки, затем и сами выбрались из ямы. Серёжино тело было завёрнуто в чёрный мешок — Лёша прекрасно знал, что это за блядский мешок, в армии на такие насмотрелся. Сердце ухнуло куда-то в преисподню. Последнее, что он запомнил — это недокуренная сигарета, которая выпала из его ослабевших пальцев. Тёма никогда не рассказывал, что было с Лёшей в те сутки, которые начисто выпали из его памяти. Заверил только, что сидел с ним и следил, чтобы он «не наворотил дел» — наверное, боялся, что он покончит с собой. Ещё через сутки зашёл Бард, сказал, где и когда будут похороны, пытался сделать вид, что всё в порядке, но высидел минут десять, а потом извинился и ушёл, громко хлопнув входной дверью. После похорон он заходил ещё несколько раз, но наладить контакт им так и не удалось. Без Серёжи им было попросту не о чем говорить, а говорить о самом Серёже они не могли — им обоим было слишком больно. Да и без взаимных обвинений бы наверняка не обошлось, ведь все они были действительно виноваты в случившемся. А Лёша был виноват больше остальных — Серёжа бы никуда не пошёл, если бы не переживал за него. Он ненавидел себя, ненавидел Тёму, который забил на работу и учёбу и упорно продолжал крутиться рядом с ним, ненавидел всю блядскую жизнь. Потом сил на ненависть попросту не осталось, и тогда Лёша ушёл в запой. Тёма продолжал приходить, пытался успокоить его, отвлечь от мыслей — тяжёлых, как комья земли, что падали на крышку гроба в день похорон. Тёма следил, чтобы он не только пил, но и ел. Тёма будил его, когда его мучили кошмары. Тёма был рядом, несмотря на то, что Лёша постоянно орал на него, упрекал во всех смертных грехах и пытался выгнать. Чёрт, Тёма даже помог перевезти из квартиры Рипа вещи и те растения, которые каким-то чудом не подохли без полива... впрочем, под Лёхиными неумелыми руками они всё равно загнулись — неумолимо, одно за другим. В память о нём остался только старенький ноутбук, полный сделанных Серёжей фотографий, рисунков и музыки. Лёша так и не нашёл в себе сил включить его, хотя знал пароль — боялся, что этого его искорёженная психика тупо не выдержит. Говорят, время лечит — ласковыми прикосновениями стирает плохие воспоминания, а хорошие делает теплее, ярче. Оно не справилось за те пять лет, которые Лёша топил себя в своём горе. Нет, ему всë же пришлось научиться жить заново — он нашёл работу по удалёнке, чтобы не помереть с голода, и даже переборол невесть откуда вылезшую социофобию, что привязала его за ногу к батарее и не позволяла ему банально сходить в магазин. Правда, одним лишь магазином дело и ограничилось — мысль о том, чтобы пойти куда-нибудь в кафе или в бар, или хотя бы прогуляться по набережной, внушала ему неподдельный ужас. Сейчас ему стало легче, притом легче настолько, что он мог думать о чём-то, кроме удобряющего землю Серёжиного тела. Вспомнил, как поддерживать разговор с людьми. Иногда чувствовал голод, иногда улыбался — очень редко, только над какими-то особо удачными Тёмиными шутками, а шутил Тёма много и ржал всё так же заразительно, будто за них двоих. Лëша правда хотел, чтобы у него была нормальная жизнь — работа, семья, хобби какие-нибудь дурацкие. Хотел, чтобы он, наконец, перестал нянчиться с состарившимся раньше времени брюзгой, лелеющим свою депрессию. Пытался его выгнать, и не раз. Только Тëма отчего-то не уходил, таскался к нему так часто, как позволял график, проводил у него все выходные — разговаривал, тормошил, пытался вытащить гулять... байки свои криповые, вон, травил. Иногда даже рассказывал, как дела у общих знакомых, не вдаваясь в подробности об их сталкерских делишках, разумеется, — Лëха не знал даже, занимается ли кто-нибудь из них этим до сих пор. Не спрашивал, а Тëма не говорил. Он в принципе боялся лишний раз на него надышать, дурак маленький, возился с ним. Нахуя возился, Лëха не понимал совершенно, как не понимал, почему так и не нашёл способа его прогнать. Тëма сам говорил — прошлое должно оставаться в прошлом, и покуда он был частью тех событий, было вполне закономерно избавиться от него любыми способами. А он не мог. Они оба не могли друг от друга избавиться. — ...вот и договорились, лады? Лëша на автомате кивнул, плохо осознавая, на что подписался. Подумал немного, добавил пространное: «Ну, не сейчас. Когда-нибудь». — Ну вот, — горестно простонал Тëма. — Опять это твоë «когда-нибудь». А я так хотел, чтобы мы райончик потоптали. На район Лëша не хотел, даже в половину седьмого утра там были люди, которые, как ему казалось, смотрели на него не то осуждающе, не то с жалостью — ещё неизвестно, что хуже. — Воздухом-то дышать надо! А ты только до магаза и обратно, ну разве это дело? Смотри, какой зеленый, это потому что из дома нихуя не выходишь... кстати, мне тут друган один сериал насоветовал, там, короче, детективы расследуют убийство какой-то бабы с оленьими рогами... говорит, пиздец интересно, так что можем глянуть. «Настоящего детектива» Лёша уже смотрел — он вообще смотрел дохуя сериалов, пока Тёма работал. Забивал эфир чем угодно, лишь бы не перебирать воспоминания, начиная с самых светлых и тёплых, но каждый раз неумолимо скатываясь к тому самому, последнему, которое утягивало его на самое дно и вынуждало бежать за очередной бутылкой чего-нибудь покрепче. Он так и не смог переварить это за бесконечно долгие пять лет. Почти ровно пять — годовщина Серёжиной смерти была через десять дней. Сколько ещё он будет топить себя в этом вонючем болоте? Сколько выдержит его психика? А психика Артёма? Нет, нужно его выгнать — выгнать насовсем, чтобы у него и мысли не возникло вернуться. Пусть у него, наконец, будет своя жизнь. — Так что, Лёш? Глянем сериальчик-то? — Тём. — А? Ну не говори, что ты уже смотрел! — Не приходи больше. Хорошо? — Чего? — тихо спросил он. И, окончательно осознав, о чём его просят, взвился: — Чего, бля?! Ты охуел?! — Нет. Я попросил тебя больше не приходить. — Это с каких это хуëв?! Что я, блядь, сделал не так?! — Ты... ничего. Всë так. Просто хорош уже со мной нянчиться. Не надо это тебе. — Ну, началось... Может, я сам как-нибудь решу, чë мне надо, а чë не надо?! Лëша вздохнул, поймал его нездорово пылающий взгляд, сказал: — Ты просто себя со стороны не видишь. Ты раньше таким не был. — Каким — таким?! — Как будто вот-вот потухнешь. У тебя раньше глаза светились, а теперь... — А что, блядь, теперь? — Хуёво тебе со мной. С каждым днём всё хуже и хуже. Ты меня пытаешься тянуть, но только сам вязнешь. Тебе без меня будет лучше, ты сам знаешь. Тёма заржал. Истерично так, громко, и от этого звука Лёша дёрнулся, как от пощёчины. — То есть... то есть, погоди. Ты видишь, что мне хуёво, но вместо того, чтобы сделать хоть что-то, чтобы мне стало лучше, ты от меня избавиться решил? Молодец, Лёш! Я в ахуе. Ебать это ты, конечно, эгоист. Он не нашёл, что возразить, он в принципе никогда не рассматривал ситуацию с такого ракурса. Удивительно — он часто думал об Артёме, но, кажется, давно видел его не живым человеком со своими потребностями, а некой константой, призванной выполнять одну-единственную функцию — приходить и тормошить бедного да несчастного Алексея. Стыдно стало, затошнило от самого себя, захотелось себе по роже уебать. А заодно уебать и Тёме — ну зачем, на кой хер он это терпел?! — А-а, — протянул не в меру проницательный Тёма. — Ты об этом даже не думал, да? Врать ему было бесполезно и как-то совершенно по-скотски, поэтому Лёша кивнул. — Да. Не думал. — Ну, круто. Охуенно просто. — А ты... ты не мог раньше сказать? Какого хуя ты меня вообще терпел? — Бля-я. Ты вот серьёзно сейчас? — Серьёзнее некуда. Он закатил глаза, медленно, как для душевнобольного, проговорил: — Я, Лёш, тебя терпел, потому что я тебя, мудака, люблю. — Любишь. — Люблю, бля! А ты ни разу, сука, не спросил, чего я вообще хочу. Зато решать за меня, это ты первый. С самого знакомства одна и та же хуйня — ты взрослый серьёзный дядя и знаешь, как мне, мелкому и тупому, будет лучше! Ты, блядь, не мамка моя, а я не твой ребёнок. И вообще, не ребёнок давно. Тёма поднялся с шатающейся табуретки и собрался на выход. Получилось бы пафосно, если бы этот дятел едва не запнулся о ножку стола — на своих двоих едва удержался. Удивительно, даже ловить его не пришлось, уж в этом искусстве Лёша преуспел. — Да подожди ты... — простонал он. — Ждал, блядь. Дохуя уже ждал и нихуяшечки не дождался. — Тём... — Отвали, я пытаюсь тебе не врезать. Перестану злиться — тогда поговорим. Он стоял и смотрел, как Тёма шнурует кеды и застёгивает куртку, и не знал, что сказать. Мог бы хотя бы извиниться, но правильные слова намертво застряли в пересохшей глотке. — Мог бы хотя бы извиниться, — продублировал его мысли Тёма и ушёл, громко хлопнув дверью. Он больше не приходил, напрочь игнорировал сообщения и не отвечал на звонки. Это злило — Лёша ведь искренне хотел попросить прощения, но Тёма попросту не оставил ему такой возможности. Зато теперь у него появилось время, чтобы подумать о том, какой он мудак, и сполна осознать, как сильно его тяготит одиночество — он слишком привык к Тёме, к его дурацким шуткам и криповым историям, и слабо представлял, как существовать без него. Он пытался дозвониться снова и снова, но без толку — по ходу, он доломал всë, что только можно было доломать. Сам ведь хотел, чтобы Тëма ушëл, а теперь страдает, потому что он действительно взял и ушëл. Зато у него теперь своя жизнь. Правильная. Такая, какой Лëша ему и желал. Он окончательно сдался, решил, что теперь будет справляться сам. Держался изо всех сил — упрямо гнал из головы тяжёлые мрачные мысли, игнорировал усиливающееся с каждым днём чувство тревоги. Ждал, когда станет легче, только легче почему-то не становилось. Он не мог работать, плохо спал и едва на стену не лез — часами нарезал круги по опустевшей квартире, проклинал всё и вся, пинал несчастную мебель. Подумал даже, что кроме Тëмы в этом мире он никому не нужен, а если теперь он не нужен и Тëме, может, стоит уже покончить со всем этим? Вешаться рисково — верëвка может оборваться, таблетки и кромсание вен — удел малолетних дур, склонных к романтизации смерти, а вот если он вывалится с тринадцатого этажа... что ж, это будет быстро — всего один маленький шаг, пара секунд полëта, и ты уже кровавая лепëшечка, распластавшаяся на мокром асфальте. Дëшево и сердито. А если хорошенько напиться, то наверняка почти и не страшно. Эта мысль и привела его в чувство. Чëрт возьми, несмотря на депрессию, убитую нервную систему, непрекращающиеся кошмары и одиночество, он всë равно не хотел умирать. Он вдруг осознал: пускай проклятая топь утянула его на самое дно, ещë не поздно попытаться спастись. Нужно только вернуть свой ориентир — Тёмины голубые глаза, чей свет всегда помогал ему выбраться из самых долгих и изматывающих кошмаров. Он вышел из дома в районе пяти утра, доехал до Тёминой панельки на самой окраине, зашёл в подъезд, уселся на ступеньки и принялся ждать. Ждал долго — Тёма не объявился ни в шесть, ни даже в семь, а отбиваться от настырных бабок, которые желали знать, что это небритый помятый мужик забыл в их доме, становилось всё труднее. Лёха уже отчаялся и собирался валить домой, когда Тëма, наконец, вышел из лифта. Выглядел уставшим, осоловевшим и отёкшим, будто бухал несколько суток подряд. На незваного гостя поначалу даже не обратил внимание, прошёл мимо, пытаясь нашарить ключи в кармане стареньких джинсов. Потом, наконец, понял, что в поле его зрения попал какой-то инородный предмет, обернулся. Посмотрел на Лёшу, но даже не улыбнулся. Спросил устало: — И хули ты тут забыл? — Поговорить хочу. — Я ещё не отбомбился. — Слушай, прости. Я мудак, я не спорю, но... — Но? — криво ухмыльнулся Тёма. Стянул капюшон промокшей толстовки — в Чебоксарах опять лило, как из ведра, — почесал затылок, задумчиво изрёк: — Как же меня заебали твои ёбаные «но». Ладно, проходи давай, раз уж приехал. Мои дорогие соседи не заслужили Санта-Барбару. Лёша зашёл, разулся, повесил куртку на вешалку. Спросил: — Где у тебя тут руки мыть? — Вон, за углом. Первая дверь. Руки он намывал так, будто собирался провести операцию. Думал, готовился, пытался понять, что должен сказать, чтобы убедить Артёма перестать злиться. Плана не было, а импровизировать на ходу он, похоже, совершенно разучился. — Ну ты там утопиться решил? — гаркнул Тёма, засунув голову в ванную. И, не дожидаясь ответа, спросил: — Жрать будешь? Жрать не хотелось, одна мысль о еде вызывало стойкое чувство тошноты, поэтому Лёша помотал головой и принялся вытирать руки — так же долго и тщательно, как и намывал. Когда он зашёл на кухню, Тёма методично засыпал в пятилитровую кастрюлю целую пачку пельменей. Кажется, вода ещё и близко не закипела, возможно даже была холодной, но лезть он не стал — кто знает, вдруг Тёма примет совет бывалого пельменевара за очередное понукание. Лёха сюда, вроде как, мириться приехал, а не ссориться ещё сильнее. Пошкрябав ложкой по дну кастрюли, горе-кулинар уселся на табуретку, закурил и подпёр щёку ладонью. — Если ты хочешь, чтобы мы снова общались, простыми извинениями ты не отделаешься. — Мне что, на колени встать? — фыркнул Лёха. — Если хочешь. А не хочешь — не надо. — Слушай... — Послушаю. Если объяснишь, блядь, хули ты так ко мне относишься. — Как отношусь? — Ну, типа, одной рукой гладишь, другой отталкиваешь. Прям с самого первого дня знакомства. Я тебя ваще нихуя не понимаю. — Да чё я... — он вздохнул, помотал гудящей башкой, пытаясь собраться с мыслями, но так и не смог найти внятного ответа. Сказал, как есть: — Тём, я правда хочу объяснить, но я не умею говорить о личном. Вообще. Никак. Не знаю, с чего начать. — А если я буду задавать вопросы? Он подумал, медленно кивнул. — Давай попробуем. — Окей. Я тебе вообще нужен? Ты хочешь, чтобы я к тебе приходил? Вопрос, на Лёхин вкус, был крайне тупой. Ну, разумеется, он не хочет, чтобы Тёма к нему приходил, и, естественно, он ему на хуй не нужен! А названивал, написывал и проторчал у него под дверью два с половиной часа он просто так, чтобы лишний раз взбесить. Лезущие из недр сознания сарказм и возмущение он кое-как сдержал, сказал твёрдо: — Да. Нужен, и я хочу, чтобы ты ко мне приходил. — Тогда почему ты хочешь меня прогнать? — Кретин потому что. Правильно ты сказал — я всё за тебя решать пытался. Уже не пытаюсь. Я, блядь, теперь тебя вернуть пытаюсь. — Хорошо, пойдёт. Дальше. Ты на меня за что-то злишься? А вот тут он задумался. Понимал, что отвечать нужно честно, и всё-таки... это было слишком личное. То, что он долгие годы прятал в себе и не собирался никогда и никому открывать. — Я же чувствую, что злишься, Лёш. — И да, и нет... скорее на себя злюсь. — Почему? — Да, блядь, потому что... Пора было вскрыть этот нарыв. Он вздохнул, с трудом оторвал взгляд от покоцанной столешницы, заглянул в Тёмины лихорадочно блестящие глаза. Ответил тихо: — Помнишь, когда мы твой День рождения отмечали? — Ну да. Конечно, помню. Ещё б я не помнил. Стоял, блядь, нервничал, краснел-зеленел, в любви признавался, как дурак. — Именно. В общем, проблема была в том, ты мне и правда нравился. — Ого. То есть, вы с Серёжей тогда встречались... — констатировал Тёма. До крайности удивлëнный его проницательностью Лёха только и смог кивнуть. — Это я потом сам просёк, когда начал думать, с кем бы ты мог... ну, ужиться. То есть, подожди, вы встречались, но нравился тебе я? — Да, вроде того. В общем, мы с ним поехали домой, и я всё думал, думал... я не хотел от него уходить, нам было хорошо, пока ты не объявился. Поэтому я злился на тебя. И на себя тоже. Понимаешь? — Ага. Теперь, кажись, понимаю. Ну, слушай, такое ведь бывает, это гормоны всё. С каждым может случиться, ты же ни в чëм не виноват. — Ну давай, блядь, поуспокаивай меня ещё, — хмыкнул Лёха. — Это я тут перед тобой извиняться должен, а ты... — Я просто говорю как есть! — Это, короче, ещё не всё. Я... я от него неделю морозился, понимаешь? В глаза ему смотреть не мог, стыдно было. Бухал. Думал. Потом, в то утро, когда... — он запнулся, не зная, как продолжить. — Когда мы спускались в катакомбы? — Да. Я ему тогда рассказал, что ты мне в любви признался, и ещё сказал, что это ничего не меняет, и я не собираюсь его бросать. А он сказал, что мы поговорим об этом, когда мы вернёмся домой... — он сглотнул вязкую слюну и закончил: — А потом он умер. — И это гложет тебя пять лет? — Да. — Дурак. Тёма поднялся с табуретки, подошёл, обнял Лёшу. Прижал к себе и не отпускал, гладил по спине и снова и снова повторял, какой же он дурак. А он даже плакать не мог — глаза были сухие, своё он уже давно выплакал. — Может, хватит уже себя винить? — наконец, спросил Тёма. Отстранился, присел на корты рядом с Лёшей, взял его руки в свои. — Это... понимаешь, эта химия — она либо есть, либо её нет. И если она есть, хуй ты что с этим поделаешь... ну, может, только: «С глаз долой, из сердца вон», иногда оно прокатывает... не, как бы, если бы ты объяснил мне всё по-нормальному, я бы вообще с радаров исчез, но чего уж теперь... Лёша кивнул. Отчего-то ему стало чуть легче. Наверное, ему давно стоило выговориться. — Я думаю, он бы тебя понял. — Да, наверное. Он вообще был... понятливый, — криво улыбнулся Лёха. — Ага. Отличный чувак. — Да. — Ладно, теперь я потихоньку начинаю въезжать. Хотя у тебя в башке пиздец насрано, конечно... ладно, извини, я перегнул, наверное. — Да ничего. Ты прав, вообще-то. — Ты... бля, короче, ты разгребать это всё собираешься или так и планируешь до конца жизни топиться в депрессухе своей? Топиться он не хотел — и так понимал, что до самого дна достал, ниже падать уже некуда, если только с тринадцатого этажа. Но чем дольше он смотрел в Тёмины глаза, тем сильнее хотелось жить. — Собираюсь, если... — Если — что? — Если ты мне поможешь. — А когда я, блядь, отказывался тебе помочь, — закатил глаза Тёма. Встал — видать, ноги затекли от сидения на кортах, заодно пошёл проверить пельмени. Посетовал: — От суки, намертво ко дну прилипли! Бляди говяжьи. — Тём. Он обернулся, замер, скрестив руки на груди. — М? Он пробурчал что-то невнятное. Тёма переспросил, пришлось проглотить ком в пересохшем горле и повторить: — Прости, что я так к тебе относился. И что решал за тебя. За всё, в общем. Такими извинениями он удовлетворился, просиял, улыбнулся широко, мгновенно позабыв и про злость, и про усталость. Сперва Лёша подумал, что ему показалось, но присмотревшись, понял, что его глаза снова сияют — совсем как в тот день, когда они познакомились. — Да чего уж, — развёл руками он. — Но больше так не делай. — Постараюсь. — «Постараюсь», бля?! — Ладно, ладно... обещаю. Хочешь, поклянусь на какой-нибудь святой книге. — Ага, на «Дюне». — Ты её ещё не выкинул? — Ты что? Нет, конечно! — А прочитал? — Естественно. За неделю проглотил, потом... ну, не до того стало, сам понимаешь. А пару лет назад я пошёл и все остальные части докупил. Ну, кроме приквелов этих ебланских, которые его детишки накатали. — И правильно, там сплошная скука. — Ты не отвлекайся. На последний вопрос мне ответь. — Я думал, мы уже всё выяснили, — удивился он. — Не всё. Что насчёт сейчас? Сейчас я тебе нравлюсь? Лёша хотел бы ответить, мол, нет, Артём, не нравишься ты мне, давай дружить или чем мы там всё это время занимались. Так было проще, понятнее, привычнее. В конце-то концов, так было честнее по отношению к Серёже, только вот незадача — это было ложью, а он за эти долгие годы порядком заебался врать. — Да, — ответил он. — Нравишься, но... — Опять твои ебучие «но»?! На этот раз что не так? — Нет, ничего, всё так. Я просто не уверен, что у нас что-то выйдет. — Я тоже ни в чём, нахуй, не уверен. Но это не повод не пытаться. А мальчик-то вырос, понял Лёша. Неожиданно как-то получилось. — Встань, пожалуйста, — попросил мальчик. — На секундочку. — Что случилось? — Ну встань. Лёша вздохнул, но всё же поднялся с табуретки и уставился на виновника всех своих бед. Брови приподнял, мол, давай уже, говори, чего хотел. Только Тёма ничего не сказал, Тёма положил руку ему на загривок, по-хозяйски притянул к себе и поцеловал — жадно смял его губы, язык свой не в меру длинный в ход пустил, лапал, куда мог дотянуться. Дорвался, сука такая. Лёша отчего-то подумал, что им чертовски давно стоило это сделать — пожалуй, лично для него это был самый лучший способ бороться с депрессией, — а потом остатки мыслей окончательно из головы вымело. — Ну и чего, ты готов попробовать или нет? — деловито спросил Тёма, отстранившись. Кажется, теперь до него допёрло, что, возможно, он был слишком напористым. Чуточку. Самую малость. Охуенно, блядь, напористым, альфач недоделанный. Он стушевался, но надежды не терял и отступать был не намерен. Сверлил Лёшу серьёзным и чрезмерно проницательным взглядом, ждал его ответа. Отвечать вербально не хотелось, хотелось прижать его к себе расцеловать в пунцовые щёки. Потом ещё разок поцеловать — медленно, обстоятельно, чтобы почувствовать всё. И всё-таки Лёша нашёл в себе силы кивнуть и даже сказать: — Да. Давай попробуем. Тёма аж подпрыгнул на месте и воссиял чертовски довольной улыбкой — ну чисто мамкино любимое дитятко, дорвавшееся до вазочки с конфетками. Правда, теперь Лёша окончательно просёк, что в конкретно взятом клиническом случае эта его нарочитая инфантильность никоим образом не мешала ему оставаться серьёзным в тех вопросах, которые были действительно важны. После они сидели друг напротив друга и давились слипшимися в единый ком пельменями. Половина из них была сырая, но, казалось, Тёму это ничуточки не ебёт — он просто методично складывал их на другой край тарелки. — Кстати, — сказал он с набитым ртом. Лëша посмотрел на него крайне укоризненно, так что он проглотил всë, что жевал, и только потом продолжил: — Я тут Васю с Сегой видел. — Кого? — не понял он. — Ну, чудиков тех чебоксарских. Из деревни, помнишь? Которые нам помогали тачку Барда вытащить. — А. И что? — Ну, короче, не выдержали они, обратно в Чебы вальнули. Предложили вот встретиться. Потусить, там. Пивка попить. Лёш, нам не обязательно в бар идти, можем их к нам пригласить, ну или к ним напроситься. Не, если ты не хочешь, я, как бы, не обломаюсь, сам пойду, но... Лёша поднял руку, прервал его поток бессознательного. Подумал, что пора уже выбираться из своей скорлупы. Сказал: — Ладно, пускай приходят. Но есть условие. — Какое? — У меня там ноут Серёжин остался... ну, короче, там много фотографий, музыка, рисунки кое-какие. Я, прикинь, ни разу его не включал. — Да, я понимаю, — спокойно ответил Тёма. — Это пиздец тяжело — в одиночку такие вещи смотреть. Хочешь, чтобы мы вместе посмотрели? — Если ты не против. — Конечно, не против. Обязательно посмотрим. Благодарил Лёша ещё хуже, чем извинялся, поэтому он медленно поднял руку и накрыл ею Тёмину ладонь. Пожалуй, его широченная улыбка и сияющие глаза стоили того, чтобы пережить что угодно, даже нашествие чебоксарских чудиков.***
— И вот, значит, подхожу я к стойке, беру нам с Сегой пиво, а там Артём! Охуеть совпадение, да? Я, бля, тебя еле узнал, чувак, на хуй ты башку побрил?.. За этот бесконечный вечер Лёша понял множество вещей — во-первых, он мог спокойно сидеть в компании бухающих дятлов и даже не притрагиваться к алкоголю, во-вторых, кажется, ему снова стало интересно слушать истории из чужих жизней, а в-третьих, от Васи у него раскалывалась голова. Пить он бросил неделю назад, совершенно спонтанно. Сидел-сидел и вдруг подумал, что всё своё он за последние пять лет уже выпил. Произошло это в тот день, когда Тёма переехал к нему с концами, — целый, блядь, грузовик вызвал, чтобы вещи свои перевезти, даже «Дюну» не забыл, — потом они сидели на кухне, ели заказанную в ближайшей пиццерии сицилию, пили чай, и им было вполне хорошо и комфортно без допинга. Депрессия уходить не спешила, зато исчезла апатия — Лёша снова мог и хотел функционировать, периодически даже гулял с Тёмой по набережной. Думал, что если всё будет нормально, весной можно будет выбраться куда-нибудь за границу — в Чехию, например, он давно мечтал побывать в Чехии... «Нам бы сначала клоповник твой отделать, я на эти серые обои уже смотреть не могу», — ворчал Тёма, но деньги на поездку послушно откладывал, по старинке приспособив под это дело коробку из-под обуви. А что до Васяна — Васян был хорошим и добрым парнем, но слишком уж громким и жизнерадостным. По части характера он был чем-то неуловимо похож на Тёму, только с модификациями на любителя. И дело было не столько в неприглядном портаке на груди и желании раздеваться при любом удобном и неудобном случае, сколько в бьющей через край энергетике — если Тёма светился мягко, как огонёк зажатой в ладонях свечи, то Васян палил, как ебучее солнце в плюс сорок, и ему было совершенно похуй, что он может кого-то ослепить или обжечь до красных волдырей. Молчаливого и сурового на вид Серёгу всё устраивало — видать, он был слишком толстокожим, чтобы его можно было всерьёз изувечить, — а вот у Лёши от Васиного потока бессознательного натурально мигрень началась. В какой-то момент он съебался на балкон, плотно прикрыв за собой дверь, открыл окно и минут пять наслаждался благословенной тишиной и свежим воздухом, и голова почти сразу же загадочным образом перестала болеть. «Психосоматика, ебать», — хмыкнул Лёша. Впрочем, его покой был недолгим — на балкон протиснулся Сега. Устроился рядом, пошуршал пачкой сигарет, чиркнул зажигалкой, выпустил в окно клубок дыма. — Я тоже от людей отвык, — признался он. Кивнул на гогочущего в комнате Ваську, сказал совершенно беззлобно: — Его вот как-то воспринимаю. Привык, наверное, хотя иногда хочется его башкой в унитаз окунуть. А остальных не очень. — Ну, конечно, после деревни-то, — пожал плечами Лёха. — Там было, кому доебаться, веришь? — Верю. — Короче, мы там три года выдержали, потом, вот, вернулись. Зря, наверное. — Так свалите обратно. — Не. Хорошо там, где нас нет. Рано или поздно привыкну. И ты привыкнешь. — Надеюсь. Помолчали. Лёха тоже закурил, медитативно пуская дым под потолок. Хорошо было, спокойно, несмотря на пробивающиеся даже сквозь стеклопакет взрывы хохота двух чрезмерно жизнерадостных идиотов. — Расскажи, — неожиданно для себя попросил он. — Как вас занесло-то вообще в деревню эту? — Ну... — Серёга пожал плечами, явно не зная, с чего начать. — С универа числанули, я говорил, по-моему. — И что? Меня, вон, тоже в своё время отчислили. В армию пошёл, дембельнулся — работать начал. А вы чего? Настолько не хотели в Маке въëбывать? — Не, я от мамашиного гнева спасался, а Васька со мной увязался. Даже не знаю, зачем, у него дома-то всё спокойно было... ну, более-менее. — Ясно. А вернулись почему? Сега ухмыльнулся: — Веришь, нет, заебало. Ненавижу, блядь, вставать в пять утра. — Ну чего вы тут? — спросил Тёма, сунув голову на балкон. Ухмыльнулся, ткнул Ваську локтём в бок, сказал: — Нет, ты глянь на этих летучих мышей. Стоят все в чёрном, стра-ашные, суро-овые! — Да пиздец, — с видом эксперта покивал Вася. — Мир, наверное, захватить хотят. — Хорош кривляться, — закатил глаза Лёша. — Ну не делай такое суровое выражение ебала. Я тебя давно не боюсь! — Тёма улыбнулся так широко и искренне, что сразу ему все грехи отпустить захотелось. — Зря. — Всё равно не боюсь. Серёга вздохнул, затушил бычок в пепельнице и, подвинув широкими плечами обоих дятлов, ушёл обратно в комнату. Лёша поспешил последовать его примеру, лишь бы не оставаться с этими исчадиями ада наедине. Оказалось, к Васе действительно можно привыкнуть — часа через два Лёша уже не обращал внимание ни на децибелы, ни на гогот, ни на тупые шуточки, которыми они перекидывались с Артёмом. Даже жалко стало, когда мужики засобирались и ушли, пообещав, впрочем, как-нибудь ещё нагрянуть. Раскрасневшийся и довольный Тёма плюхнулся на диван рядом с Лёшей и, совсем как в старые добрые времена, умоляюще уставился на него своими невозможными глазищами. — Ну, как оно? — Что — как? — фыркнул он. Как и всегда, после пары стаканов вискаря красноречие великовозрастного детинушки уходило в минус, поэтому понять его, оставаясь трезвым, было практически нереально. — Сега с Васей тебе как? — Нормальные. — Заеби-ись, — довольно протянул он. — Мы же будем иногда собираться? Да? — Да. Тёма поёрзал, прижался к Лёхе покрепче — он вообще был существом чрезмерно тактильным, вечно ему нужно было что-нибудь или кого-нибудь потрогать, погладить или хотя бы подсесть поближе. Впрочем, это было даже неплохо — Лёша опытным путём выяснил, что за пять лет, которые он консервировался в своей хате, он успел порядком соскучиться по прикосновениям. Не бесится, даже когда Тёма наваливался на него во сне, а Тёма за последние годы отъелся и давно перестал быть просвечивающим насквозь дрищом в вечно сползающих с тощей задницы джинсах, которого можно было легко поймать на лету. — А по поводу дачки что скажешь? Ты тока это, сразу не отказывайся, а? Подумай, круто же будет — шашлычки, природа, свежий воздух, красота-а! Отдохнём хоть от городишки этого поганого. Лёша и правда задумался. Свой дом Сега с Васей решили не продавать, периодически валили туда на выходные. С собой их позвали: «Не обязательно прям на следующих выхах! Как-нибудь, как сподобитесь», — широко улыбнулся Вася. Когда они в последний раз были на природе, Лёша уже не помнил, кажется, это было ещё до того, как умер Серёжа. Теперь оставалось выяснить, стоят ли шашлычки и свежий воздух того, чтобы тащиться сто шестьдесят километров. — Ну пожалуйста? — попросил Тёма, хлопая пушистыми ресницами. Да, — признал Лёша, — детинушка окончательно оборзела и научилась вить из него верёвки. Вот и как ему такому отказать? А ведь надо ему не потакать, а воспитывать. Изо всех сил воспитывать — например, взять и отходить ремнём по наглой жопе... впрочем, в последний раз, когда он угрожал Артёму ремнём, у того как-то странно загорелись глаза. Как будто он эту идею всецело одобрял, извращенец мелкий. — Ладно, я подумаю, — буркнул он. — Хорошо, — улыбнулся Тёма, будто только этого и ждал. — Хули ты такой довольный? Я не сказал, что согласен, я сказал, что подумаю. — Я знаю! Ну, просто раньше ты бы сразу сказал: «Нет», и всё. Прогресс, ёптыть! Кстати, Вася сказал, баба Нарпи жива ещё, прикинь? Сука, ей тогда лет триста было, а уж сейчас-то... бля, надо будет её навестить. Хотя она, наверное, и не узнает меня. Или за внука какого-нибудь другого соседа примет, она ж не видит почти ничего... Лёша вздохнул, откинулся на спинку дивана, руку Тёмину между своих ладоней зажал. Он тут же замолчал и засопел крайне довольно. — Ну поехали, а? — попросил. — Ладно. Поедем. Но не на этих выходных, а на следующих. — А почему не на этих? — Потому что мне нужно морально подготовиться к Василию. — Тебе не нравится Вася? — Да нравится, нравится, но он пиздец шумный. А вдвоём вы вообще оружие массового поражения. Артём закатил глаза и легонько пихнул Лёху локтём в бок. Поднялся с дивана, потянулся, зевнул широко-широко и крайне заразительно и сказал: — Ладно, пойду нам пельменей сварю, а ты пока найди нам сериал какой-нибудь, что ли. — Тём. — А? — Пельмени в кипяток нужно кидать, — криво ухмыльнулся он. — Да знаю я. Я в тот раз устал просто. Лёша глядел в его сияющие глаза и чертовски хотел сказать ему что-нибудь омерзительно нежное, глупое, приторное. Хотел, но не мог, потому что отвык от ласковых слов. И не стал, потому что знал — Тёма и так всё прекрасно видит и понимает.