После поцелуя

      Эмма пыталась уснуть.       Она не могла точно сказать, сколько прошло времени, но по ощущениям уже никак не меньше часа. В неровном свете затухающего костра она скорее угадывала, нежели видела силуэты спящих в обнимку родителей, слышала мерное дыхание расположившегося неподалеку Крюка и отчаянно завидовала им.       Она перепробовала все проверенные способы – техники полного, успокаивающего и «4-7-8» дыхания, точечный массаж участка над переносицей, счет по одному и тройками… Тщетно. Собственное бессилие сводило с ума, тело ныло после гонки по джунглям, глаза под закрытыми веками будто песком засыпало, но мысли упрямо долбили черепную коробку изнутри. Эмма была уверена, что будь мысли живыми, они бы стали роем ос – те также могли жалить снова и снова. Генри, Нил, Крюк, Пэн, родители…       Рассудочная, рациональная, она уже давно привыкла рассчитывать только на себя. Немало повидав в своей жизни, Эмма прежде искренне считала, что может самостоятельно справиться если не со всеми неприятностями, то с большинством уж точно. Так и было до того момента, как на ее пороге появился Генри.       Как же быстро все изменилось! К поселившемуся в каждой клеточке тела страху за сына она уже привыкла за неделю скитаний, как привыкла к постоянному чувству тревоги, беспомощности и этому невыносимому почти-отчаянию, но вот к тому, что Нил – Нил! – может быть жив оказалась не готова.       Все было слишком сложно и больно.       Эмма крутанулась на импровизированном ложе. Они шли по оставленным похитителями следам борьбы до тех пор, пока густая тьма не окутала джунгли душным ватным одеялом, не позволяя четко разглядеть дальнейший путь даже в свете керосиновых фонарей. Отец первым предложил остановиться на ночлег, поспать несколько оставшихся до рассвета часов, восстановить силы. Крохотная полянка с журчащим чистым ручейком подвернулась весьма кстати. Дэвид разжег костер, Крюк и Мэри Маргарет принялись сноровисто устанавливать пологи и сооружать постели, а Эмма…       Эмма просто сбежала. Так, как делала всю свою жизнь. Сбежала в попытке спрятаться от сочувственных понимающих взглядов, выворачивающих душу. Жаль только, что от собственных мыслей нельзя было спрятаться с такой же легкостью.       Когда она вернулась, все уже лежали. Спали? Возможно, хотя она не была в этом полностью уверена. Но зато не было никаких вопросов, чему она была очень признательна.       В ручье удалось умыться; прохладная вода приятно освежила лицо, шею и руки, а у своей постели Эмма нашла сложенный в подобие тарелки широкий пальмовый лист, наполненный местными ягодами и плодами, и кокосовый орех с предусмотрительно проделанными в нем отверстиями. Она была уверена, что для нее это сделал Крюк.       Крюк.       Киллиан.       Эмма снова завозилась на своей постели, окончательно сбивая покрывало. Она старательно гнала от себя эти мысли, но, похоже, воспаленный от усталости мозг решил добить ее окончательно.       Этот их поцелуй… Что заставило ее ослабить въевшийся в плоть и кровь самоконтроль, шагнуть вперед, прижаться губами к этим изогнувшимся в лукавой усмешке губам? В конце концов, они взрослые люди, почему бы ей ни сделать то, что хочется? Ни к чему не обязывающие поцелуи и секс на одну ночь не были для нее чем-то особенным, но в этот раз все оказалось по-другому. Можно было солгать кому-то, как она покривила душой перед матерью, но с собой приходилось быть честной. Она поцеловала его не просто так.       Киллиан ей нравился. Очень. Словно драгоценный камень, он был многогранен, и каждая новая открывающаяся перед ней грань завораживала. Кто он настоящий? Злодей? Пират? Человек чести? Эмма не могла дать ответ на этот вопрос. Он дразнил ее, играл – очаровательный негодяй, любимец женщин – но слишком хорошо она помнила боль и грусть в его глазах. Такую же боль и грусть, что рвали на части и ее сердце. Он понимал ее без слов, читал, точно раскрытую книгу. Он чувствовал ее.       Эмма вновь прислушалась к ровному дыханию мужчины.       А еще он был красив, этого нельзя было не признать. Красив опасной, хищной красотой дикого зверя и беззастенчиво пользовался этим. Она погладила губы кончиками пальцев, вспоминая поцелуй. Наверное, зря. Потому что щеки моментально вспыхнули, а дыхание сбилось, подчиняясь сладко дернувшемуся в груди сердцу.       Дьявол!       Эмма открыла глаза, пытаясь отвлечься на рисунок незнакомых созвездий в небе, но напрасно. Слишком хорошо она помнила его губы, целовавшие так, что сознание уплывало. Его сильное гибкое тело, к которому она прижималась, чувствуя, как слабеют колени. Его запах – моря, кожи и пота – что опьянил ее сильнее, чем ром.       Она сглотнула.       Это поможет, она знала. На время уйдут жалящие мозг мысли, позволяя уснуть и хоть немного отдохнуть перед новым днем.       Но…       Это очень плохая идея.       Очень.       Было темно. Новолуние. Да и костер почти погас, лишь горстка углей алела в центре поляны.       Никто не узнает.       Заведомо проигрывая в борьбе с собой, Эмма вновь закрыла глаза, объединяя воспоминания и фантазию. Его глаза, так близко, что она тонула в их невозможной синеве. Его губы на ее губах, смешивая дыхания. Его ладонь на затылке, пропуская пряди волос через пальцы, а потом скользнувшая ниже, к пояснице, под одежду, к коже, плотно прижимая; горячая, сильная, с чуть шершавой полоской мозолей у основания пальцев – от рукояти меча.       Вот так. Коснуться груди, легонько сжать, провести ладонью, кончиками пальцев, снова ладонью… Напряженный сосок хорошо ощущался сквозь тонкий материал бюстгальтера и футболки. Сжать, обвести, потянуть, сильнее, чуть царапая ногтями, снова сжать, чувствуя, как медленно удовольствие растекается по телу, заставляя кожу пылать, а бедра – сжиматься.       Представляя его ладонь на груди.       Скользнуть рукой вниз, приподнимая футболку; коснуться обнажившейся кожи и резко выдохнуть, чувствуя, как поджимается живот.       Тише, Эмма, тише.       Его тело близко, тесно, щедро делясь жаром разгоряченной кожи. Зажать его бедро между ног, чувствуя эрекцию, тереться по-кошачьи, всем телом, срываясь в стоны. Его губы, хриплый шепот на ухо – и жадные поцелуи по шее, горлу, к плечам, к груди, оставляя влажные красноватые следы...       Эмма погладила низ живота через брюки и судорожно втянула воздух сквозь стиснутые зубы, подаваясь навстречу ладони.       Нет, не так.       Становилось все сложнее дышать, тугая пуговица брюк с трудом поддавалась дрожащим пальцам, и короткий звук расстегиваемой молнии она уже не слышала, оглушенная собственным бешено колотящимся сердцем.       Внизу было жарко и влажно.       Она уже давно не заводилась так сильно.       Эмма мягко коснулась себя, пытаясь не торопиться, растянуть удовольствие предвкушения. Желая ощутить его так же близко, тесно, плотно. Вздрагивать, задыхаться в его губы, пока ловкие умелые пальцы неторопливо проникают в нее. Один, потом второй, в жгучую тесноту, растягивая, исследуя, заставляя прочувствовать каждое движение. Третий…       Эмма прикусила губу, сдерживая стон, пока влажные пальцы мерно скользили, ныряли, оглаживали, нажимали, проникали – вот так! – еще немного глубже, сильнее...       Киллиан.       Возбужденный, напряженный до предела, настойчивый, знающий, как хорошо, как приятно. Почувствовать его рядом, на себе, в себе, жарко, жадно, сладко, невыносимо...       Она извивалась, хватая ртом воздух, двигала рукой, чувствуя подступающее наслаждение, растекающееся покалываниями от затылка к груди и собирающееся сгустком пламени, обжигающим ладонь; жмурилась, толкаясь бедрами навстречу ладони, сбиваясь, балансируя на грани этого восхитительного, страшного, желанного, что грозило разбить ее на осколки.       Пожалуйста, пожалуйста!       – Киллиан...       На выдохе, тихим сорванным стоном, когда пальцы сжало первыми спазмами, а потом оставалось лишь беззвучно задохнуться, выгибаясь в долгой сладкой судороге, пока дрожь волнами расходилась по телу, стирая мир вокруг.       Эмма неловко, все еще трясущимися руками поправила одежду и свернулась клубочком, наслаждаясь благословенной тишиной в голове и медленно погружаясь в сон. ***       Киллиан улыбнулся, закрывая глаза. Не только Эмме не спалось этой ночью.