Зарубки на тёмном дереве

Токио просыпается в дурном настроении и мерный плеск волн за окном, так напоминающий о счастливых утрах на другом острове, лишь всё ухудшает. Едва раскрыв глаза она ощущает острое желание вскочить и мчаться - куда глаза глядят. Рвать и метать, крушить всё на своем пути. Быть может напиться. Чтобы позабыться, раствориться в усталости или физической боли, не важно. Чтобы натянутый узел в груди ослаб, позабылся - хоть на мгновение. Однако вместо этого она лишь какое-то время просто лежит, свесив с кровати голову, пытаясь заглушить мысли и непрошенные воспоминания током крови в ушах. Единственное, что она сейчас может сделать - усмирить свой норов и ждать. Пока Профессор проверит всё по своим каналам, пока переправит в безопасное место старуху и девчонку, пока отправит сигнал об общем сборе остальным участникам команды. И Токио ждёт, почти послушно - день, два. Пытаясь не пересекаться слишком сильно с этой частью его жизни, не пытаться становиться её частью - даже если бы могла. Просто плыть по течению, расходуя это время на восстановление сил и душевного равновесия - будто бы оно у неё когда-то было... Солнце уже высоко, слепит глаза, пробиваясь сквозь кое-как задёрнутые шторы. Токио горько усмехается и прикрывает глаза, стараясь позабыть обо всём и всех, кроме основной цели любого своего действия с того проклятого дня - возвращения Рио. Какой угодно ценой. За стеной, где располагается их спальня, слышится движение, голоса. Звонкий смех. И её окатывает волнами неконтролируемой ярости - сейчас не время для веселья! Где-то там правительство пытает Рио! Глаза Токио приоткрываются, превращаясь в узкий злой прищур. Сейчас не время - Профессор сказал, что всё решит. Не место. Но за стеной разносится настолько довольный голос хозяйки этого уголка рая, вернувшейся, по обыкновению, с утреннего купания, что сдержаться просто нет сил. Быть может для их лидера она и своя, вот только у Токио нет совершенно никаких причин ей доверять. Терпеть её присутствие рядом. И этот смех, что разносится по дому, режет уши. Токио локальным ураганом скатывается с постели, только чудом при этом не свернув себе шею. Инспектор снова смеётся. И облик улыбающегося Рио - такого юного, такого счастливого, такого красивого и наполненного жизнью, невольно встаёт перед глазами... - Нет. Токио на мгновение замирает у приоткрытых дверей в комнату, полагая, что это он ей - даже не видя, не слыша. Как и ураган она порой может быть до страшного тиха. Но Профессор не делает ни движения в её сторону и сбитая ярость сменяется недоумением, вынуждая разобраться в том, что происходит, прежде чем наносить разрушения. Инспектор же не удостаивает Профессора и взглядом, оставляя наконец в покое штору у второй двери, и проходя внутрь комнаты. Спокойно тянется за полотенцем, чтобы стереть с волос и кожи капли солёной воды, пока он занят уборкой постели. Однако, вопреки какой-либо логике, когда его женщина становится на пару шагов ближе, Профессор как заевшая пластинка повторяет: - Не вздумай. Токио не ясно с чего вдруг он решил командовать в пустоту - у всех свои тараканы, а у него особенно. Но Инспектор закатывает глаза с оскорблённым видом и спрашивает как он спал, о завтраке. Какую-то ещё полнейшую ерунду, и Токио уже совсем было собирается бодрым пинком распахнуть дверь, покончив с этим затянувшимся подсматриванием в замочную скважину... - Нет!! В тот момент, когда Профессор ослабляет свою бдительность, оставив идеально разглаженную простыню и педантично расставленные подушки в покое, и тянется за покрывалом, Инспектор без лишних слов плюхается на кровать, совершенно не беспокоясь о том, что с её ног на белоснежную ткань осыпаются не смытые песчинки. Глядя на его возмущённое лицо снова смеётся - заливисто, звонко. Заразительно. Ухватив за подол рубахи, тянет его, сопротивляющегося лишь для вида, на себя... Токио закатывает глаза - эти двое ведут себя, словно влюблённые глупые подростки. До противного приторно. Помешать им сейчас - лучшее дело, самая сладкая месть. Испортить, отравить разлагающим её ядом последние их дни в этом маленьком раю. Вот только на лице Профессора - Серхио, в его изменившейся на мгновение позе, когда он в ходе шутливой возни заключает брыкающуюся возлюбленную в тёплый плен объятий, Токио на мгновение видит отражение чего-то, что может идентифицировать лишь как тень собственной боли. Страха. Смятения. Она не знает, чего им будет стоить вызволение Рио, но он не может не знать. И в этот раз, вероятно, всё пройдёт намного хуже - страх Серхио не имеет отношения ни к нему, ни к ней, ни к Рио или кому-либо ещё из команды. Но он не собирается отступать от своего слова - как и Лиссабон. Это ясно даже ей. Ухода Токио, впрочем, как и её присутствия, не замечает ни один из них. И вскоре, шутливо ворча, Серхио изгоняет Ракель в душ, со вздохом принимаясь перестилать кровать, исключая возможность соседства в ночи хотя бы с одной из песчинок. Запасная простыня на каждое утро, встреченное ею в игривом настроении, всегда заготовлена им заранее. И когда Ракель, едва ли успев закончить мытье, выскальзывает из ванной, вновь норовя плюхнуться на кровать и смять скучную гладь всегда идеально белых простыней, он ловко и подготовлено перехватывает её на середине пути. Смеётся, крепко прижимая к себе, и Ракель заливается смехом в ответ. Он слышен даже в другой части дома, где Токио с грохотом опускает кофейник на столешницу. В её душе шевелится что-то тёмное, неидентифицируемое, настолько похожее на зависть, что ей даже не хочется в этом разбираться. И Токио спешит выбраться из дома, пока её дурной характер не взял верх над сентиментальностью. Парочка влюблённых не замечает и этого, хотя входная дверь, кажется, готова сорваться с петель, прощаясь с Токио. - Ты ужасна! Серхио качает головой, явно подразумевая иное, прежде, чем Ракель вовлекает его в череду головокружительных поцелуев. И вскоре оба скрываются в ванной комнате, позабыв и о непривычной тишине пустого без половины их семьи дома, и о тревожных гостях, и о песке на измятых простынях.