***
Школа встречает Беверли шумным кружевом всевозможных сонных и не очень голосов, клочками и отрывками фраз с кривыми краями, в них слышалось имя, болью отзывающееся в груди Демпси. «Ханна». Беверли украдкой косится на мемориал Бейкер, с которым фотографируются какие-то смазливые школьницы. Шкафчик, уклеенный фотографиями одноклассницы, какими-то стикерами и другим дерьмом. Бев, может, и не хотела бы туда смотреть, но её шкафчик находится через один от шкафчика Ханны. Бывшего шкафчика Ханны. Девчонки, вдоволь нафотографировавшись и настрадавшись, куда-то слиняли, на урок, наверное. Беверли со злостью захлопывает дверцу своего шкафчика и ударяет по нему кулаком. Слёзы собираются где-то за кромкой глаз, а в сердце — кусок льда, с болью ударяющийся о рёбра. — Полегче, Демпси, — мимо проходит Тони. Приблизившись, он дружески хлопает её по плечу. — Ты как? В норме? До Беверли не сразу доходит то, что парню, собственно, от нее нужно. — Ну, ты сейчас сломаешь дверь своего шкафчика, яростная Бев, — разъясняя, усмехается одноклассник, качая головой. — Тони, лапа, — саркастично тянет Демпси, морща нос. — Я не в порядке с того самого момента, как появилась на этот чёртов свет. Тони тихо смеётся. В этом вся Демпси — саморазрушающие шуточки, кривые ухмылки и средние пальцы, с завидной постоянностью посылаемые кому-нибудь из спортсменов-придурков. — Но после того, как малышка Ханна перерезала свои вены, наплевав на родителей и всех остальных, оставила нам эти чёртовы кассеты, на которых, словно мстительная сука, обвинила в своей смерти всех и вся — Тони, солнце, я просто в жопе. И ты тоже. И Джессика, и Зак, и Тайлер, и все. — Демпси, — серьёзно произнёс Падилья, заглядывая в лицо одноклассницы и замечая горечь, плещущуюся на дне карих глаз. — Со мной ты можешь не быть такой стервой, — Беверли на это заявление ухмыляется и опирается на шкафчик плечом. — Я вижу, как ты скучаешь по Ханне и хочешь разъебать каждого, кто хоть как-то причастен к её смерти. Демпси кивает, неопределённо дёргая плечами. — Скучаю, — не отрицает она. — И если бы у меня была возможность, я бы легла в эту ванну за неё, но… Эти кассеты — наше блядское проклятье. Ханне сделали больно. Специально или не подумав… И она решила сделать больно остальным. Допустим, Брайс этого заслуживал, Коул, даже Джастин, за то, что оно такое бесхарактерное дерьмо, зависящее от Уокера. Тайлер, Кортни… Да в любом случае, не нам судить, кто и чего достоин! — вспыхивает старшеклассница, замотав головой. — Я просто устала от всего этого, а впереди ещё душка Дженсен, который вообще ни к чему не причастен, Брайс, Шери и мистер Портер. И за каждым нужно ходить и подтирать сопли? — Я тоже устал, — признаётся Тони. — Но, мы просто сделаем это, — он легонько хлопает девчонку по плечу. — Хорошо? — Хорошо, — повинно склонив голову, шепчет Бев. — Ненавижу эту школу. — Да, я тоже, Демпси. До встречи. Беверли вяло улыбается и опирается на свой шкафчик. — Что ты вынюхиваешь здесь, Дженсен? — в нескольких метрах от себя, девочка слышит шипящий, насквозь прокуренный голос своего друга — Джастина Фоули. Сделав вид, что смотрит расписание в телефоне, старшеклассница начинает прислушиваться. — А что я могу здесь вынюхивать? — Клэй Дженсен отзывается так спокойной и отрешенно, что вдоль позвоночника пробегают мурашки. — Ты мне скажи, — Беверли закатывает глаза на очередную реплику парня. — Ты хоть знаешь, как меня зовут? — Конечно, Клэй. — Боже, Фоули, — Бев, решившая вмешаться, порывисто встает между одноклассниками. — Отвали от него. — А тебе какое дело? С каких пор ты защищаешь всяких придурков? — Хм… с тех, когда в начальной школе кидалась горошком в тех мальчишек, которые дразнили тебя? И вообще, повторюсь дважды, отвали, блять, от него, — прорычала Демпси, впиваясь в Фоули взглядом. — Он вообще ещё… ничего не знает. — Эй, был уже второй звонок, почему вы ещё в коридоре! — неподалеку раздается голос мистера Портера. Беверли вздыхает, поворачивается к нему, и с самой сладчайшей улыбкой говорит: — Простите, мистер портер, мы уже уходим. — Беверли Демпси улыбается и не грубит? Я приятно удивлен. — Да, и такое тоже бывает, — жмет плечами девчонка, подцепляя Дженсена под локоть. — Мы с Клэем уже уходим на… — Биологию, — с нотками удивления в голосе, отзывается парнишка. — Да, биологию. Всего хорошего. — О чём я не знаю? — спрашивает Дженсен, не осмелившись вырваться из цепкой хватки этой полторашки свою руку. — Многого, дитя моё, — тоном столетнего старика-философа протягивает Бев. — А конкретнее? — А по лицу? — Что? — Что? — с улыбкой тянет девочка. — Я правда пока не могу рассказать, Дженсен, — вкрадчиво шепчет она, грустно дергая уголками рта. — Но скоро ты сам всё поймёшь, и ты это… — Демпси запинается. — Если что пиши-звони, хотя, я и так ближайшее время буду рядом. И быстро встав на цыпочки, это странная безумная девчонка чмокает его в щёку, оставляя след от алой помады, и скользит куда-то в сторону библиотеки, оставляя после себя больше вопросов, чем ответов.***
Запахи раскаленного масла, дешевого кофе и еще чего-то совершенно непередаваемого смешиваются воедино, и неприятным налетом забиваются в нос и легкие. Беверли сидит за столом, придавленная весом головы Рида на своем плече, и сверлит пустоту отрешенным взглядом. Вот он, неизменный столик у окна, залитый солнечным светом и островками пыли; вот она, неизменная компания спортсменов и черлидерш, окружающих девушку со всех сторон. Вот он — Брайс Уокер — травящий очередную неуместную шутку, улыбающийся так щемяще-ярко, показывая миру неотразимые ямочки на щеках. Насильник. Кассета номер двенадцать. Джастин Фоули — мальчик с тяжелой судьбой, прописанной вдоль разветвления вен и гранитного позвоночника. Мальчик, которого семилетняя Беверли защищала от местных хулиганов, глумившихся над потрепанной одеждой ребенка и отсутствием у него отца. Прихвостень и шестерка Уокера, неспособная возразить другу даже когда тот безнаказанно насилует его девушку. Кассеты номер один и десять. Быстрый взгляд мазутных глаз перемещается от лица к лицу. Буравит, испепеляет, пожирает. Эти чертовы кассеты — ядовитое, отвратительное клеймо и их общий крест. За столом лишь малая часть «дюжины Бейкер», но кошки на душе скребут от этого не меньше. Беверли вяло ковыряется в салате, отбрасывая на край тарелки ненавистную кукурузу. Желание сбежать кипит в ней раскаленной, насквозь прожигающей смолой. — Сегодня у тебя или у меня? — горячее дыхание Скотта обжигает мочку уха и немного шею. Беверли ёжится от приятного ощущения, разливающегося по всему телу. Приятного, но пиздец, какого неуместного. Улыбка Скотта Рида могла бы осветить всю Америку на раз-два-три. У него руки сильные, но удивительно нежные в мгновения, когда он обнимает её за плечи, чуть прижимая к себе. Мягкая кожа с россыпью веснушек. От Рида пахнет ментолом, ненавязчивым дезодорантом и крепким кофе из Монэ. Скотт целуется до земли, выбивающейся из-под ног, и отсутствия воздуха в легких. Он прекрасный парень, это истина подтвержденная и непоколебимая. Но Беверли его не любит. От слова «совсем». У них отношения заканчиваются дружбой в почти два года, привязанностью и сексом без обязательств. — Прости, Скотт, трахаться — это последнее, чего бы я хотела в ближайшее время, — Беверли Демпси — это открытая рана с рваными, гноящимися краями. Она истекает ядом, плюется желчью во все, до чего достает, и всем своим видом показывает, как же ей остоебенила эта школа, эти лица, Ханна, которая лишила себя жизни, и сбросила на Тони и Бев блядские кассеты и опекунство над «дюжиной Бейкер». — Черт возьми, Демпси, прошло уже три недели, — встревает Брайс, посылая своей подруге (подруге ли?) кривую улыбку. — Хватит плеваться во всех ядом из-за своей Бэйкер. Она сделала свой выбор, никто не совал ей это лезвие в руки. Беверли смотрит на Брайса. На того самого мальчика, в объятиях которого она выплакивала всё наболевшее еще каких-то три года назад. На своего, если не лучшего, то очень близкого и дорогого друга. Они играли с ним в классики и прятки в далекие восемь лет. Брайс делился с ней апельсиновой жвачкой и всегда вставал на её сторону, когда девочка ругалась со старшим братом. — Ты прав, Брайс, никто. Абсолютно, — ровно и безэмоционально тянет девушка, шумно вставая из-за стола. Не обращая внимания на оклик Брайса и Зака, выходит из столовой, крепче сжимая в похолодевших пальцах лямки своего рюкзака. Когда из обычных детей они успели превратились в циничных, беспринципных ублюдков? К сожалению, Беверли Демпси как-то ненавязчиво упускает этот переломный момент. Брайс Уокер. Джастин Фоули. Монтгомери Де Ла Круз. Зак и Беверли Демпси. Они всегда были вместе, сколько девочка себя помнила. Пять стихий. Пять элементов. Пять фрагментов одного паззла. Они были разными. Даже слишком. Но за друг друга готовы были рвать и метать. Беверли заменила каждому из них мать. Звучит глупо и нелепо, учитывая то, что среди друзей она была самой младшей. Однако, это так. У каждого из ребят были проблемы с семьей, не взирая на их финансовое благополучие и достаток. Не важно — богатенький Брайс или сын наркоманки — Джастин, Монти — у которого мать проходит реабилитацию в психиатрической больнице, а отец — без преувеличений тиран и деспот, или Зак — любимчик и солнышко их общей родительницы. От первого родители откупаются деньгами, статусом и исполнением любых его прихотей. Да, Уокер первый в старших классах получил собственную машину и мог позволить себе такие затраты, которые не были по зубам всей их компании вместе взятой. Но родители порой забывали спросить, как у него дела в школе, хорошо ли он себя чувствует и не хочет ли сегодня поужинать с ними, а не в своей комнате, как обычно. Про Фоули и говорить не чего. В алкогольно-наркотическом бреду родная мать не помнила лицо собственного ребенка и, порой, даже факт его существования. Отец Монтгомери срывал свою злость на нем, а его сын — на каждом, кто попадется под горячую руку мальчишки. Миссис Демпси готова задушить старшего сына в любви и заботе, но никогда не интересовалась тем, в чем действительно нуждался мальчик. Беверли резкая, угловатая и до пизды недолюбленная. Озлобленная, не столько на мать и всех вокруг, сколько на саму себя и свой чёртов колючий характер, не позволяющий быть ей более лучшей дочерью, более лучшим другом, более лучшим человеком. Порой, девчонка использует мат вместо знаков препинания (от этой скверной привычки пытается отучиться уже который год), а сарказм и язвительность, как главное оружие. Она очень редко использует слова «люблю» и «скучаю», мальчики чаще выслушивают её тирады о том, какие они несносные придурки и что в гробу она видала каждого из них. Но Беверли любит. И, к сожалению, какой-то частью сознания, любит до сих пор каждого из них. Не смотря на безжизненный, мертвый голос Ханны Бейкер, преследующий её в кошмарах. Не смотря на ужасные поступки друзей, о которых девчонка впервые услышала три недели назад, сидя плечом к плечу с дрожащим Тони. Не смотря на не менее ужасные вещи, что творили парни, но Беверли закрывала на это глаза. Она все так же интересуется самочувствием Брайса и покупает ему любимые сладости детства, для покупки которых сам Уокер был слишком взрослым и крутым. Она все так же будит брата поцелуем в лоб и щекоткой (а если мальчишка не встает слишком долго, любовно обещает выпотрошить его тушу голыми руками и задушить его же кишками). Беверли неизменно кладет в рюкзак лишний контейнер с едой для Джастина. Ждет Монтгомери после тренировок, с бутылкой воды, нежной улыбкой и фразой: «сегодня ты был лучшим, сынок». Монти на эту фразу язвительно отшучивается, закатываеь глаза, но внутри него разливается небывалое тепло, от этой глупой, но такой важной и привычной фразы. — Хочешь напиться? — Скотт догоняет её быстрее, чем ожидает Беверли. Девчонка тормозит и не успевает обернуться, как уже оказывается заключенной в крепкие объятия с запахом кофе и ментола. Эти объятия в который раз собирают её по кусочкам, фрагмент к фрагменту, скол к сколу. Скотт кладет свою голову на плечо старшеклассницы, упираясь острым подбородком. В объятьях Рида теплее, чем в Африке. Но перед глазами у Демпси маячит образ печальной девушки с кудрявым каре и необъятно-голубыми глазами.