***
Синие двери распахнулись, из них повалил серый дым и тут же из глубины выпрыгнул человек. Вся его одежда была перепачкана смолой и сажей, как у добросовестного трубочиста. Он кашлял и стряхивал пыль с пиджака, силясь что-то сказать. — Эм… Эмма!.. Кха кха! Выбирайся скорее! Она может… кхе… взорваться… В темной пелене показалась тонкая фигура, с каждым шагом становясь все четче, и через секунду она превратилась в человека, девушку, что наугад выбирала путь из будки на свежий воздух. Она тоже кашляла и никак не могла набрать воздуху в легкие, выхлопные газы душили ее, но помощи она не просила, даже не думала об этом. С серым лицом и непримиримой гордостью она встала и обратилась к своему спутнику. Тот тем временем плотно закрывал двери будки. — Доктор, если я правильно помню, то вы говорили о путешествии по галактикам и вселенным, а не о крушении на ближайшей безжизненной планете. — Я не виноват, что ты не понравилось ТАРДИС. Вы с ней слишком похожи характером, она заревновала. Сейчас остынет и все будет хорошо, — с надеждой говорил Доктор, обращаясь больше к себе, чем отвечая на претензии девушки. Та, в свою очередь, лишь хмыкнула и отошла назад от взрывоопасной машины. Она первая обнаружила, что их крушение произошло в лесу. Очень странном лесу, если честно. Ветви деревьев были, как будто, неживые, но листья на них, Эмма была готова поклясться, были самые настоящие. И все они были желтовато-оранжевого цвета. — Кажется, на этой планете сейчас осень, — сказала она задумчиво не то себе, не то своему спутнику. — Что? Ты что-то сказала? —…Хотя, пожалуй, нет. Деревья засохшие, а листья на них оранжевые, но они не осыпаются. Возможно, это их естественное состояние… — Оранжевые деревья? А вот это уже интересно, — он достал из внутреннего кармана звуковую отвертку и провел по воздуху, будто зачерпывая его совком, — да, я так и думал. Не живые и не мертвые, они как бы находятся в состоянии вечного анабиоза, но без видимой цели выхода из него. Никогда раньше подобного не видел. Они прошли дальше, забрели в самую глубь чащи и только там смогли найти дорогу к цивилизации. Поляны были усыпаны узкими тропками, по которым, несомненно, часто ходят местные жители или, по крайней мере, лазят дети. Вскоре они вышли к маленькой деревушке. Во всей округе не было ни души. Окна и двери домов плотно заперты, ни одна труба не сочится дымом, кругом ни звука. Лишь одинокий ветер гуляет по этим просторам лугов и полей. — Здесь никого. — Нет. Они прячутся. Гляди, — он указал пальцем на линию горизонта, — видишь? Там вдали колышутся стебли кукурузы, а левее — пшеницы. Эта деревня явно обитаема и даже многолюдна. Что могло заставить целое поселение прятаться посреди дня в своих домаааа…! Он не сумел договорить, его прервал оглушающий взрыв, раздавшийся, казалось, прямо по правую руку. Однако снаряд упал дальше, в десяти метрах ниже по склону, и выжег черную рваную рану на зеленом, искрящемся лугу. Путники свалились на землю и еще долго не могли прийти в себя, в ушах звенело и плыло перед глазами. Последним, что видела Эмма, была рука, что ласково коснулась ее лица. Очнулась она на кровати, рядом стоял Доктор и шепотом разговаривал с человеком в углу. Заметив ее, они оживились, но говорить громче не стали. — Что случилось? Ох, моя голова… — Тише, не вставай. Возле нас упала бомба, хорошо хоть не взорвалась, но шуму наделала будь здоров. Жители нашли нас и затащили в дом. — Вы были без сознания, — сказал человек в углу, подходя ближе, его голос был приятным и успокаивающий и ненавязчиво лился мелодичным потоком, словно вечернее пение птицы, — мы не могли вас там оставить. Бомбежка скоро прекратится, и мы уйдем в убежище. Меня зовут Корес. Я и несколько человек не успели уйти. Вы можете пойти с нами, места хватит. — Скажи мне, Корес, что здесь происходит? — Идет война, сэр. Уже несколько веков, так что все уже и забыли времена, когда ее не было. Правитель Данбора хочет отобрать земли левого берега, земли моего народа, чтобы расширить свои границы и построить здесь новые заводы и фабрики. Мы не позволим этому случиться. Корес был высоким молодым человеком с детским веснушчатым лицом, ясными голубыми глазами и огненно-рыжими волосами. Особенно в его лице привлекала та беззлобность и наивное добродушие, которое светилось изнутри него, а еще россыпь родинок на щеке, напоминающее созвездие Кассиопеи. Он заметил то, как пристально смотрит на него Эмма и смутился, отчего бесчисленные родинки утонули в равномерном пылком румянце. — Что ж, раз вам лучше, следует двинуться в путь. Они вышли из дома, на пороге их встретила небольшая толпа людей, в основном старики и дети, и все вместе они шли за Коресом, который уверенно вел их по извилистым тропкам и холмам. Как храбрый Данте, он вел свой народ вперед, спасал их, освещая путь жаром своего пылкого сердца. Остается только надеяться, что судьба его не будет столь же печальна. Дорога тем временем то поднималась вверх, то круто опускалась вниз, отчего казалось, что они не продвинулись ни на шаг, хотя дома позади давно исчезли из виду. Бункер находился под обрывом, рядом с рекой и густым осеннего вида лесом. Там их встретили остальные селяне. К Коресу тут же подбежала женщина и повисла у него на шее со слезами на глазах. Как только волнения утихли, Доктор спросил: — Сколько тебе лет, парень? — Восемнадцать, сэр. — Так почему ты не там? — он указал на поле битвы, тонувшее в едком сером дыму, — Ты вроде бы взрослый, здоровый малый, отличный солдат, — с нескрываемым отвращением Доктор выплюнул последнее слово. — Нет, сэр, я ещё не пригоден. Как только придёт повестка, так сразу, — он замолк в раздумии, а затем заговорил, не отрываясь от своих дум, — Скорее бы. Хочу как следует навалять этим толстосумам, которым плевать на нашу жизнь и наши дома, им лишь бы получить со всего выгоду. Доктор заметил, как при этих словах заволновалась та женщина, что встречала юношу. Она ломала руки, не зная куда их деть и куда спрятать глаза. Готов поклясться, она мечтала в этот момент свернуться в комок и стать камнем, чтоб никто не замечал ее. Доктор подошёл к ней ближе и наклонился так, что никто не мог слышать их разговора. — Мисс, вы хотели что-то сказать? — Н-нет, сэр… — А мне кажется, что хотели. Более того, я уверен. А когда я уверен, то это почти всегда правда. Это насчёт Кореса? — по тому, как побелело ее лицо он понял, что угадал, — и что же? Выкладывайте. Здесь все свои. Женщина устремила глаза в пол и сминала нервными пальцами подол юбки. Корес подошёл к ней и нежно тронул за плечо. — В чем дело, Энная? — Корес, милый, я не… — ее голос дрожал, а в глазах копились слёзы, готовые вот-вот сорваться с ресниц, — я не хотела. К-клянусь тебе, не хотела врать. П-пришло письмо. Уже д-давно, и я прочла его… как я могу… — Ну же, говори! — Тебя призывают, милый. На войну… умирать… Она упала на колени и спрятала лицо в дрожащих руках. Ее рыдания разносились эхом по бункеру и не было никого, кто бы не слышала их. Эти стоны и всхлипы были звуками ее разрывающегося сердца. Хоть она и не была его матерью, она любила его, как сына, и хуже всего было подумать о том, что ее драгоценного мальчика могут отобрать. И кто? Эти нелюди, что ведут войну не за мир и свободу, а за деньги и рабство. Она не могла его отпустить. Корес поднял письмо, выпавшее из ее рук, и тут же смял в кулаке. Голубые глаза блеснули азартом. Он был рад и даже счастлив. Как долго он ждал этого момента! Теперь-то он им покажет! Утром, собрав на скорую руку рюкзак, юноша первым делом попрощался с друзьями, принял от них поздравления и напутствия, выпил из горла чего-то спиртного, от чего тут же сморщился и закашлялся, а уже потом попрощался с матерью. Энная обвила его руками, как плющом, уткнулась мокрым лицом в плечо и все причитала, скулила, молила остаться. Они стояли, обнявшись, несколько минут, а для неё это было всего мгновение. И вот уже он уходит вдаль, к реке и горизонту, улыбается, сверкая белыми зубами, и машет ей на прощание. Доктор и Эмма пошли следом, ни с кем не прощаясь и ни от кого не услышав пожеланий доброй дороги. Вдали снова гремели взрывы, но не от бомб, а, скорее, от артиллерии. Дорога вела к Буйной реке, что простиралась от края до края, соединяя меж собой горные хребты и дальние земли, где, говорят, образует не то большое озеро, не то маленькое море, а следом уходит в Гремящий водопад. Через эту реку простому смертному не переплыть, многие пытались, да все потонули. Однако самые прозорливые жители знали, что у оврага часто осыпались камни и теперь там намного мельче, чем несколько лет назад, потому там и решили сделать что-то наподобие моста. Полноценным мостом это сооружение из бревна и верёвок назвать, разумеется, нельзя было, но в сухую безветренную погоду переправится по нему было вполне реально. Этот день, к счастью, был именно таким. На другом берегу их встретил грозного вида мужчина с широченной грудью и большими тяжелыми ногами. В зубах он жевал сигарету и смотрел на прибывших с подозрением. — Шпионы? — Никак нет, сэр! — ответил ему Корес и отдал честь, — я прибыл на службу, сэр. Эти двое идут в Данбор по делам, сэр. — Отставить, солдат! Впредь не смей отдавать кому-либо честь без головного убора, — он ткнул своим грязным пальцем ему в лоб, а затем пристально уставился на Доктора, — Гражданским здесь быть не положено, вам придётся обойти линию фронта вдоль реки. Это не далеко, километров десять к западу. — Прошу прощения, — Доктор посмотрел на погоны, — майор. Однако вы ошиблись, мы с моей спутницей здесь по весьма важному делу к вашему, ээм, главнокомандующему. Вот пропуск, — он достал из кармана психобумагу и протянул ее майору, который тотчас же поменялся в лице. — Прошу прощения, сэр генерал Главной Армии! Не узнал. Богатым будете, — и отдал честь. — Вольно, майор. Провожать не надо, лучше помогите моему другу освоиться тут у вас да приглядите за ним. — Так точно, сэр! И они прошли дальше, миновав КПП и стадо охранников с винтовками. Кругом была грязь и разруха, в военном госпитале кто-то кричал и плакал, а мимо проходили солдаты, затыкая уши, и, смеясь, продолжали вести разговор. — Как мы попадём к главнокомандующему? Не думаю что это будет так же просто, — прошептала Эмма, оглядываясь кругом, — да и где он может быть? — Можешь перестать смотреть по сторонам, здесь ты его не увидишь. Как и все, кто сами затевают войну, он сидит у себя в крепости за пятью замками и, готов поспорить, наслаждается видом из окон. Он указал на высокую башню в самом большом здании города, откуда, несомненно, видно не только город, но и всю долину. Туда они и направились.***
Корес обживался в лагере. Здесь были все друзья из деревни, хотя некоторых он даже не узнал при встрече. Командир, который поначалу казался суровым солдафоном, оказался весьма учтивым. В первую ночь было трудно уснуть, вовсю гремели взрывы от снарядов, бомбили правый берег, над городом пролетала визгливая сирена, а утром рано вставать на тренировки. Уснул он на рассвете и проснулся спустя час, однако вида усталости не подавал, был бодр и свеж не хуже остальных. Учебные занятия должны идти две недели, а затем их пошлют в самую гущу сражений. — Поскорее бы! — Что? — рассеянно переспросил очкастый малый с ужасно заспанным небритым лицом. — Я говорю, поскорее бы уже уйти на фронт, к остальным защитникам-героям, а не просиживать штаны в кампусе за их спиной. — Умереть ты всегда успеешь, — зевнул тот, — всему своё время. Та ночь была не похожа на другие. Она была тихой и по-летнему свежий, с гор доносился аромат пряных трав, а на закате ворковали соловьи. Ни бомб, ни грохота моторов самолетов — словом, ничто не омрачило их сон в ту ночь. Жаль только, что это была последняя тихая ночь в их жизни. Враг напал на рассвете, едва солнце показалось на горизонте. Вражеский самолёт расстрелял лагерь с воздуха, превратив аккуратненькие палатки и окопы в сплошное месиво из ткани, грязи и глины. Пыль смешивалась с кровью и расползалась по поляне, так что скоро вся трава была подстать вечно осенним деревьям окрашена в грязно-бурый цвет. Весь лагерь тотчас двинулся вперёд, кто успел убежать был обмундирован, оснащён винтовкой и выставлен за порог с приказом бежать на выстрелы к полю боя. Корес со всех ног помчался с остальными, плечом к плечу, настоящей стеной из новобранцев. А на поле уже вовсю шёл бой: взрывались танки и гремели пулеметы, слышались крики и рёв мотора над головой. Вот оно! Вот чего так жаждало юношеское сердце! Корес готов был разрыдаться от счастья быть здесь, видеть воочию ход сражений и самому быть частью истории. Улыбка сползла с его лица, когда над ухом что-то просвистело и в тот же миг упал его товарищ. Пуля, что едва не задела Кореса, пробила его грудь, он задыхался в крике и тонул в собственной крови. В его глазах пестрил, сверкая, животный ужас, неподдельный первобытный страх. Смерть. Вот тот момент, когда мальчик стал мужчиной. Когда рухнул стеклянный замок, что он трепетно строил все эти годы, и сквозь осколки он сумел разглядеть ужасающую реальность, в которой нет места мечтам, зато есть страх и боль. Корес стоял неподвижно, вглядываясь в пустой взгляд стеклянных глаз убитого и не смел дышать. Лишь грохот и шквал земли, летящий из воронки, смогли вернуть его во все ту же нелепую реальность, где шла война. Он и не заметил, как группа разделилась. Из-за того, что самолёт улетел, на поле стало слишком тихо, так что парень вздрагивал от хруста веток под ногами. Но вдруг, остановившись, он понял, что хруст не стих. Напротив, становится все громче, отчетливей. Корес нырнул в кусты, откуда следил за тропинкой, ведущей меж кустов в небольшую рощу у болот. «Хоть бы свой, пожалуйста, пусть будет свой…» — причитал он, шевеля одними губами. Снова треск, над рощей гулко каркнула ворона, взмыла в серое небо и тут же улетела прочь. Незнакомец остановился. Корес видел, как тот осматривается по сторонам, наверняка тоже выслеживал его. Вражеская форма, провались ты пропадом! Набрав в грудь побольше воздуха и трижды прокляв весь белый свет, он вышел из засады и был встречен однооким взором пулемета. Противник не стрелял и не двигался, и вскоре Корес заметил, как дрожит оружие во вражеской руке. Медленно, без единого резкого движения он опустил свою винтовку, ожидая ответного дружеского жеста. — Опусти оружие. Я не буду стрелять. Враг стоял еще минуту, и чем дольше он медлил, тем сильнее ходил автомат в его руках. В конце концов он сдался, опустил оружие и взглянул на соперника. Оба замерли, как громом пораженные. Ни один не мог найти слов, лишь издавал нечленораздельные звуки. Корес выронил винтовку, а рядом упал пулемет его недруга. Не думаю, что вы отреагировали бы иначе, когда бы на вас смотрело ваше же лицо. Да, напротив юноши стоял высокий рыжий парень с детским веснушчатым лицом, с россыпью родинок в форме созвездия на щеке и глядел на него шокированными голубыми глазами. «Нет. Не может быть. Это что, чья-то шутка?!» К сожалению ли, но это не было каким-то трюком. Посреди глухого леса он стоял и смотрел, словно в зеркало, на свою копию, которая отличалась лишь тем, что была разодета во вражескую форму. Первым отмер клон, собрался с духом и поднял оружие с земли, мгновенно направив его на незнакомца. — Кто ты? Что это все значит? Почему ты выглядишь как я? — Полегче, приятель! Я понимаю не больше твоего. — Ты… понимаешь меня? Заешь криптиспин? — он медленно опустил пулемет, пристально вглядываясь в «свое» лицо. — Учил, чтобы понимать вас… Как странно это звучит. Противник хмыкнул, оглядел туземца с ног до головы и снова бросил оружие, протягивая близнецу свою руку. — Я Валлиор. Солдат Донбурской пехотной дивизии синего батальона капитана Брэза. — Меня зовут Корес. Я из новобранцев седьмой волны. Только вчера попал сюда. — На фронт-то? Ну и как тебе? — Паршиво. Оба дружелюбно усмехнулись одним уголком рта, а заметив это, тотчас рассмеялись в голос. Ну надо же такому случиться! И как все объяснишь? Быть может, в Донбуре тайно выращивают клонов? Или меняют ДНК живых людей, чтоб они были похожи на тех, что живут на свободных землях? Уж если так гадать, то это затянется надолго. Корес привалился к толстому стволу дерева и с громком вздохом уронил голову на колени. Клон посмотрел на него и присел рядом, сложил руки на груди и стал думать. Они оба думали и, скорее всего, об одном и том же. Только смысла в этом было мало, ведь пришли бы они тоже к одному и тому же выводу. — Что дальше делать будем? — спросил Валлиор, доставая из кармана ивовые сигареты. — Понятия не имею. Мы вроде как враги, так что, наверное, должны убить друг друга… — Будешь? — …давай. Спасибо, — Валлиор поднес спичку и Корес закурил, — спасибо. Так вот, что мы будем делать… это ведь не мы решаем, верно? Если уж на то пошло, мы вообще не имеем здесь никаких прав. Мы просто должны выполнять команды… Да. Так будет проще для всех. — Знаешь, друг, это все, конечно, интересно, но… Неужели ты никогда не задумывался зачем все это? Мы бегаем друг за другом, будто играем в салочки на выживание, пока не останется один единственный победитель. Но к чему нам эта победа, если я потерял всех своих друзей на этой битве? Зачем мне победа, если мне вручат кубок, до краев наполненный чужой кровью? Нет уж, Корес, ты как знаешь, а я пас. Мне такие игры не по душе, — он затянулся сильнее, чтоб выпустить в воздух целую череду туманных белых колец. — Ты безусловно прав, — Корес выпустил тонкую струю дыма сквозь эти кольца, будто пронзая их меткой стрелой, — но эта игра была начата не нами и не нам диктовать ее правила. В войне нет ничего лучше, чем триумф победителя, пусть это будут даже не мы с тобой и, может быть, не наши товарищи или наш народ. Во всяком случае, воевать стоит в первую очередь для того, чтобы война закончилась. Чем лучше мы будем воевать, тем скорее это время настанет. Он выдохнул густое облако дыма, клубы которого, вихрясь, взмывали все выше над лесом, растворяясь в холодном сумеречном тумане. — Даже если мы захотим, мы не сможем прекратить все это. Мир не крутится вокруг тех, кто находится в игре, мой друг, его крутят те, кто эту самую игру начинает. По их приказу вспыхивает огонь и обрываются жизни, думаешь мы сможем тягаться с этим? Валлиор ничего не ответил, но было заметно как темнеют в бессильной злости его глаза, цветом сливаясь с лиловым летним небом. Его до боли раздражала собственная слабость. Хуже этого он и представить ничего не мог. Резко поднявшись на ноги, он протянул руку своему близнецу, помогая подняться, а затем крепко пожал ее, подхватывая пулемет с земли. — Коль уж так, Корес, то будь уверен, эта битва будет за мной. Если мы не можем видеть в одном направлении, значит будем смотреть друг на друга. Пусть Боги будут милостивы к тебе, брат, и не приведут тебя впредь встать на моем пути. — Береги себя, брат. Пусть солнце светит тебе и днем, и ночью, да помогут тебе Боги не попасться мне больше на глаза. Они стояли так минуту, глядя друг другу в глаза, в которых ни один не скрывал слез, но все же не выдержали. В едином порыве они обнялись, два молодых бравых солдата, двое рыжих мальчишек, заигравшихся в войнушку, стояли посреди темного леса и вслушивались в мелодию единого биения двух одинаковых сердец. В следующее мгновение они разошлись в разные стороны, не оборачиваясь, не говоря ни слова. Теперь это их общий путь, поделенный на две дороги. Помоги им Господь.***
Пушки гремели пуще прежнего. Весь воздух, казалось, полыхает огнем, рвется на части от бомб и снарядов, летящих со всех сторон. Пробежав через все поле и чудом увернувшись от не слишком целеустремленных пуль, Доктор прыгнул в один из окопов, а следом за ним в него свалилась Эмма, с головы до ног покрытая пылью. — Только не говорите мне, что мы потерялись, — гневно начала она, но была прервана яростным шипением. Доктор приложил к ее губам палец, это было одним из немногих средств заставить ее замолкнуть. — Слушай. Она слушала и, кажется, начала слышать. Какие-то странные отголоски медного звона доносились до нее, но главное было не это, а полнейшая, абсолютная тишина, которая повисла над всей землей в самом разгаре битвы. Оба высунули головы из окопа и обнаружили, что все вокруг стоят как вкопанные и смотрят вверх. Куда — понять было трудно, но это очень заинтриговало Доктора, а если его что интересует, то он в лепешку разобьется, чтобы выяснить все подробности. Для начала было бы неплохо узнать, откуда доносится звон и почему все солдаты замерли. Быстро, пока все вокруг стояли в оцепенении и в воздухе повис негласный мир, они перебежали на другую сторону поля и оказались у ворот главного штаба. Двери были заперты, но, когда это было проблемой? Едва дверь двинулась с места, на фронте снова закипела жизнь: засвистели снаряды, загрохотали пушки, раздавались выстрелы и крики, крики и выстрелы. За дверью никого не было, что не могло не тревожить, ведь обычно в таких местах сосредоточено множество солдат и всяческих головорезов. Они беспрепятственно поднялись на самый верх огромной башни, снова отперли дверь и застали следующую картину: в огромной зале, застланной пестрыми алыми коврами, стоял гигантский стол, за которым сидел человек и что-то нервно чиркал на листке. Другой же стоял у окна, постукивая по полу носком ботинка. Оба разом повернулись на звук скрипящей двери и так же одновременно побледнели. — Кто вы такие? Вам нельзя здесь находиться! — яростно вскричал один и его толстые лоснящиеся щеки сотряслись от гнева. — Вот и все. Нам конец! Я же предупреждал тебя…– запричитал второй, медленно сползая под стол, надеясь найти там убежище, как улитка в раковине. — Не волнуйтесь, господа, все в порядке. Я — Доктор, а это моя подруга Эмма. Мы лишь пришли узнать, что здесь происходит и зачем ведется эта ужасная, бессмысленная война. — Зачем? Зачем?! — все сильнее вскипал толстомордый человек, с каждом минутой наливаясь кровью. — О, Боги… — Нет, Андерсольт, ты послушай, что они говорят! Зачем нам война?! — Я слышу, Престес, хватит орать. Может тогда скажешь им? Хотя, нет. Не говори, — быстрые глазки второго метнулись на непрошенных гостей и обратно, — вдруг они те самые революционеры. Нам для полного счастья только переворота не хватало. — Уверяю вас, господа, что я не имею ни малейшего отношения к революции. За исключением Франции 1789. И Китае 1911. И России 1917. И, может быть, немного в Иране в 1979… — он явно замялся, пересчитывая все года и страны, где успел поучаствовать, так что немного отвлекся от темы, — …и в Словакии 1919 года. Но к этой революции я точно не причастен! Мы только прилетели, даже я бы не успел за столь короткое время поднять восстание! Хотя… Эмма с силой толкнула его в плечо. Это был единственный способ заставить его заткнуться. Точнее один из многих. Девушка жестом велела ему продолжать диалог, ибо генералы выглядели все менее напуганными и все более взбешенными. — Я вот к чему это говорю… Какая здесь может быть революция? Вы посмотрите кругом, — он подошел к окну и оглянул пустынные просторы, где от дыма и копоти не было видно даже земли, — Эти люди так заняты убийством друг друга, что не могут думать ни о чем другом. Так в чем же тогда дело? Почему вы так напуганы? Генералы переглянулись и тот, что был повыше и спокойнее, со светлыми волосами с проседью и прямым аккуратным лицом, выступил вперед и, вздохнув, ответил: — Наши народы ведут эту войну вот уже не одну сотню лет. Все началось из-за соляных шахт, которые являются местным эквивалентом золотодобычи. Соль — самое дорогое на нашей планете, ее так мало и так сложно добыть, что местные жители готовы были поубивать друг друга, пока однажды один из них не объявил себя властителем этих земель, организовал поставку соли и основал город Донбур. Это предок генерала Престеса, он местный правитель. Со временем первые соляные шахты исчерпали свои богатства и приходилось искать новые и так из года в год. Соль дорожала, а все жители земель оказались в рабстве у правителя Данбора. Тогда мой предок Эльзас поднял восстание и разразилась Великая война, которая длится до сих пор. Мы приняли от наших предков этот крест, но… — Вы не ваши предки. — Верно, сэр. Лично я не считаю войну необходимостью, как учили меня отец и дед, но, однако же, я не представляю жизни без нее. Боюсь, что такими темпами мы не только потеряем все наши плодородные земли, но и весь народ. — Так почему вы боитесь революции, если, по сути, сами являетесь революционерами? — Прошу не выражаться, сэр! — рявкнул красномордый генерал, потрясая щеками, — Мы не в праве. Не мы начали эту войну, так и не имеем права ее закончить. — Простите, но это какой-то вздор, — вмешалась Эмма, — Если оба ваших народа желают мира, и вы согласны на это, то почему бы не прекратить это? Отдать приказ, чтоб все люди разом сложили оружие и жили в мире? — Больно много ты понимаешь, девчонка! — презрительно бросил генерал, — Да и кто сказал, что я намерен проиграть эту войну? Пусть прогремит последний бой, пусть упадет последняя капля крови самого последнего солдата, но я не сдамся! Мои отцы отдали жизни, чтобы защитить эти земли и все, что нам дорого. Соль ценнее жизни любого, это я усвоил еще очень давно. — Ооох, — второй генерал схватился за голову и снова упал на стул, ему явно было плохо, — снова эта песня. Нет больше моих сил это терпеть. Упрямый баран, вот ты кто, Престес! — На себя посмотри, фермерский недоносок! Тем временем Доктор и Эмма ретировались на безопасное расстояние от этой взрывоопасной парочки. Оба были в замешательстве и глубоком отчаянии. — Что же делать? Один хочет мира, а другой войны. Как им можно помочь? — Не хотелось бы говорить, что горбатого исправит только могила, но… Они вышли из башни, заплутали по коридорам в поисках выхода и неожиданно очутились в другом крыле дворца. Кроме высоких каменных стен и ржавых дверей здесь была еще одна башня, хоть и не такая высокая, как главная. На ее вершине в свете тусклого солнца поблескивал огромный изумрудный колокол. Добраться туда было не так-то просто, лестница наверх была старая и рассыпалась под ногами, стоило только ступить на нее. Наверху в компании нескольких птиц, кажется соколов, сидел одинокий старик и уж точно никак не ожидал прихода незваных гостей. Он поднялся на ноги и учтиво поклонился. — Господа. Чем обязан? — Эмма слегка оскорбилась его неучтивостью, но, к удивлению Доктора, промолчала. — Здравствуйте! Мы шли издалека и заметила ваш чудесный колокол. По правде говоря, его трудно не заметить. — Ах, да. Этот колокол символ мира и гармонии. Его построили много лет назад два враждующих народа в знак дружбы и согласия на перемирие. — Что? В этих землях когда-то был мир? Что же случилось такого, что заставило их снова воевать? — путники удивленно уставились на старика, а тот лишь усмехнулся в свою жиденькую седую бороду. — Ничего не случилось. Они просто забыли о том, что примирились, как когда-то забыли о том, что воевали. Людям свойственно не учиться на своих ошибках, попросту забывая их. Доктор не отводил взгляда от сияющего колокола. Такая тонкая работа. Сам он выкован из чистейшего серебра и инкрустирован изумрудной лентой так, что издалека кажется, будто весь он сплошной драгоценный камень. И его мелодия… никогда прежде путешественник не слышал подобного звука. Он заставляет трепетать что-то, что лежит в самых глубинах души, взывая к милосердию даже тех, у кого оно закопано и похоронено на дне их черной, прогнившей души. «Я обязан установить такой же колокол на Скаро. Интересно, что будет… Наверняка, у далеков просто голова лопнет от такого резонанса» Пока Доктор был занят своими мыслями, Эмма подошла к краю башни и взглянула вниз, туда, где беспрерывно шел бой. От поднявшейся в воздух пыли почти ничего не было видно, только местами искрился огонь винтовок и пулеметов. Она грустно вздохнула, и в этот момент к ней бесшумно подошел старик-звонарь. — Что тревожит вас, юная леди? — Мы слышали звон колокола сегодня. Разве он может звонить сейчас, если мир окончен? — Дорогая моя, кто вам сказал, что мир окончен? Я лишь сообщил вам, что люди забыли о том, что примирились. Но я-то знаю, что это было и верю, что пока буду помнить об этом, мир будет существовать. Быть может, однажды и они об этом вспомнят. — Но вы звонили в колокол. И люди прекратили бой. Как все войска в один момент могли остановить сражение? — В том-то и дело. Они помнят. Пытаются вспомнить. И в тот момент, когда голос колокола достигает их сердец, они задаются вопросом: зачем мы воюем? Я надеюсь, что однажды они поймут, какими бессмысленными были их поединки, весь этот хаос и бесчисленные жертвы. Надежда на будущее дает мне сил вставать изо дня в день, подниматься на эту самую башню и звонить, звонить, пока силы не иссякнут. Надежда — вот все, что у меня осталось. Старик едва заметно утер слезы, что вечно стояли в полуслепых глазах. Эмма была рядом и не знала, что сказать или сделать, но ей ужасно хотелось помочь ему. Как ни странно, она не нашли ничего лучше, кроме как уйти. Подхватив под руку Доктора, она вышла из башни и стремительным шагом пересекла всю крепость, дойдя до дверей парадного входа и только там решилась остановиться. На нее было больно смотреть, казалось, в ее сердце поселили боль всех матерей этой несчастной планеты. Доктор наклонился, чтобы увидеть ее лицо, скрытое пушистой копной волос, но девушка отвернулась, не позволяя и мельком увидеть ее глаза. — Эмма… Ответа не было. — Что с тобой такое? Ты сама не своя. Доктор нежно коснулся ее руки, а после, не встретив сопротивления, притянул хрупкое тело в объятия. Она дрожала, но изо всех сил не подавала виду, не хотела показаться слабой в тот момент, когда другим требовалась большая помощь, чем ей. Однако в этом и заключались ее мучения. Эмма упрекала себя в постыдном бессилии помочь этим людям и едва не плакала, прокручивая эту мысль снова и снова, будто перематывая пленку. Перед глазами по кругу, словно кадры киноленты, проносились война, деревня, колокол и абсолютная тишина на горящем поле боя. Единственным лучиком света было тепло, что исходило от больших ласковых рук, что надежно держали ее, не давая упасть, оберегая, защищая от самой себя. И постепенно к ней пришло озарение. Так же резко как впала она вышла из ступора. Теперь ее глаза сияли ярче солнца, сразу было видно — она нашла ответ. — Доктор! — Что такое? Рад что ты пришла в себя, нам надо поторопиться. Быть может, мы сумеем хоть как-то помочь этим людям… — Нет-нет, послушай же! Ты! Ты и есть ответ! Я совершенно неспособная помочь даже самой себе, но ты!.. Ты спасал целые вселенные, только тебе подсилу спасти эти народы друг от друга и от самих себя! Нам всем нужен ты. Нам всем нужен Доктор. Секунду он стоял как вкопанный, сдвинув брови на опасно близкое расстояние друг от друга, затем мотнул головой и недоверчиво глянул на свою спутницу. Не прилетало ли ей осколком гранаты, пока мы гонялись за генералами? Ее идея казалась ему, мягко говоря, абсурдной. Что он может сделать? Эти люди воюют веками, их сердца наполнены злобой и ненавистью, для которых убить другого или быть убитым — все равно. Будь они все неправыми, было бы легче, но на войне всегда найдется хотя бы один человек, который окажется правым, тот, кто знает и понимает больше, чем остальные. Проблема человечества всегда была в том, что они никогда не давали этим людям возможность сказать свою правду. В основном потому, что их нельзя было услышать из-за криков вот таких вот генералов как Престес. А главная трагедия всего мира в том, что его все больше и больше наполняют именно генералы, а правый народ вымирает. «Так что же я могу? Это даже не моя война, да и я уже давно не воин. Я Доктор и не могу сделать ничего, кроме как… кроме как спасти их». Внезапно полубредовые слова Эммы обрели смысл. В его глазах опасно сверкнули безумством, но девушка знала, что это добрый знак. Ее ждет очень быстрое объяснение совершенно непонятного плана, в конце которого они так или иначе спасут эту планету и ее жителей.***
Бой был долгий и тяжелый. От ядовитого дыма, простирающегося на многие километры, не было видно ни зги. Ориентироваться приходилось по звукам выстрелов, грохоту самолета и взрывам бомб. Отряд Кореса был окружен вражеской, оцеплен в кривое кольцо, которое то разрывалось, то снова смыкалось, не давая передвигаться на большие дистанции. Командир отправил его вперед, на разведку, в горы, чтобы выяснить, где расположились вражеские батареи. Добравшись до подножия горы он чуть не обмер, когда увидел на ее вершине знакомое веснушчатое лицо, с таким же страхом глядевшее на него сверху вниз. Валлиор не поднял оружия, отошел назад, как бы приглашая Кореса подняться на честный бой на вершине. Едва он поднялся, над ухом щелкнул предохранитель. Близнец целился ему в голову, с ужасом осознавая собственные действия, но на сей раз его рука была твердой, он закопал всю дрожь внутри себя. — Ты же знаешь, я не хочу этого. — Знаю, брат. Я тоже. Раздался выстрел. Валлиор и не думал опускать оружия и, стиснув зубы, продолжал стоять над врагом, пока его нога истекала кровью. Пуля прошла навылет, дыра на униформе быстро окрашивалась в грязно-бордовый цвет, по воздуху поплыл едкий запах железа. Корес не двигался, а только с презрением смотрел глаза в глаза, будто в свое отражение, на вражеского солдата, который не мог найти в себе смелости убить его. Чем больше крови вытекло из тела, тем сильнее дрожали ноги, а перед глазами, как в тумане, расплывались черты чужого, но такого знакомого лица. В конце концов он опустил пулемет, пошатнулся и едва не упал со скалистой вершины, но был подхвачен под руку и только потому удержался. Как только к нему вернулась ясность рассудка, а перед глазами перестали мелькать черные точки, он вырвался из захвата и рванул вперед по горному хребту. Корес не сдвинулся с места, давая противнику фору, затем двинулся следом по тропинке, граничившей с обрывом. Валлиор никак не мог убежать, это было ясно им обоим, но желание жить и не быть побежденным собственным клоном было настолько сильно, что зачастую затмевало все страхи и сомнения. Главное бежать; быстро, без раздумий. Прыгать так, как со здоровой ногой никогда бы не прыгнул; стрелять, если придется, без промаха. Однако, как бы он ни старался, Корес нагнал его всего через двадцать минут, но какие это были двадцать минут! Для Валлиора это была целая жизнь. Загнанный в угол, где заканчивались все дороги и путь шел либо только вверх, либо только вниз, он остановился. Легкие разрывались от холодного воздуха, все тело горело, раны саднило, но, боже мой, каким он чувствовал себя живым! Должно быть, впервые он испытывал нечто подобное. Вообще мы редко задумываемся о нашей жизни, пока на нее не покусится кто-то другой. Вот и сейчас, стоя под дулом вражеской винтовки, он ревностно хватался за это ощущение. Дышал полной грудью так, что от воздуха трещали ребра, вслушивался в шум тока крови и ритмичное биение сердца, ощущал каждую клеточку тела, ее жизнь, ее смерть. Казалось, даже будто он слышит как нервные клетки со скоростью света бегут по всему его телу, передавая мозгу сигналы и обратно, как слаженно работают все органы, как они стараются поддерживать в нем жизнь, в то время как напротив стоит совершенно такой же организм, который еще не осознал ценности собственной жизни, а значит не сумеет понять неприкосновенность чужой. Винтовка в его руках не дрогнет, не опустится, не промахнется. «Есть такая примета, — вдруг подумал Валлиор, — будто бы, если встретишь своего двойника, значит тебе осталось жить совсем недолго. Видимо, это правда». Он попытался собраться, быть храбрым, не показывать страха, но очень скоро сдался. В чем смысл делать вид, будто тебе не страшно? От этого никому не будет легче, никто не похвалит тебя за смелость быть побежденным, скорее наоборот, расценят это как акт капитуляции. Что толку в последние минуты жизни притворяться другим? Не лучше ли, посмотрев в глаза врагу, признаться самому себе в страхе? Вспомнить всех, кто был дорог тебе, кто был добр и заботлив, и о тех мечтах и целях, что были в жизни и теперь будут похоронены вместе с тобой. Быть честным в последний раз. Без свидетелей, просто потому, что желаешь быть лучше, чем ты есть. Перед ним стоял непреклонный сын завоеванных земель и крепко держал винтовку. Щелкнул затвор. — Последние слова, братец? «Как странно, — подумал он, — я умру от собственной руки. Нет, все же это не я. Я здесь, из последних сил стою и стараюсь не потерять сознание раньше, чем меня настигнет пуля, а он мой палач. Он выбрал другой путь и, хоть я и сказал, что принимаю его, это была ложь. Нет такого мира, где война могла решить проблему, а если и есть, то в нем уж точно нет мира». — Да. У меня… нет сил на долгие речи… поэтому скажу лишь одно: сейчас я отдал бы все на свете за то, чтобы меня убил добропорядочный человек, а не кто-то вроде тебя… Корес пристально посмотрел на него. Каким сильным показался ему этот человек, едва держащийся на ногах. До сих пор он не встречал ничего подобного. Он видел, а главное осознавал, что Валлиор не хочет умирать на войне, но готов умереть за мир. Впервые рука его дрогнула, опустилась на секунду и снова заняла свою позицию. Нет, он не такой. Он не станет прогибаться от речей раненого вражеского солдата, даже если тот смотрит на него его же лицом, искаженным гримасой боли. Выстрел. Еще один и еще. Три пули в грудь, один вскрик. Корес отбросил оружие и подошел к упавшему телу. Валлиор лежал тихо, не производя ни звука, словно навсегда замерев в секунде вечности. Он провел ладонью по еще теплому лицу, стирая капли пота со лба, и убирая прядки рыжих волос со стеклянных голубых глаз. В его лице, таком родном и знакомом, застыла божественная благодать, он блаженно улыбался, с губ падали капельки крови. Рана на ноге больше не кровоточила и уж точно больше не тревожила солдата. Теперь он свободен от всякой боли и тревог. Еще час он сидел возле тела мертвого вражеского солдата, сжимая в руке его ладонь, перебирая волосы, поглаживая пальцами созвездия на щеках. Они были знакомы не долго, но, казалось, будто всю жизнь. «Нет на свете вернее друга, чем заклятый враг». «Наверняка у него дома есть своя Энная, друзья, близкие, все те, кого он любил, и кто любил его. И ведь никто не узнает о его смерти, пока война не кончится. А если она никогда не кончится, никто никогда и не узнает. Нет, так нельзя. Нужно положить этому конец». Корес оставил его на вершине горы, а сам спустился обратно к отряду, который к тому моменту был весь перебит и схвачен в плен. От них осталась лишь груда тел, след крови да несколько пустых винтовок. Нет смысла идти искать их, теперь он сам по себе.***
— Объясни еще раз, что мы делаем? Зачем тебе это устройство? — Эмма ткнула пальцем в прибор, который Доктор смастерил за пару часов, используя весь мусор, что нашел в округе. Прибор представлял собой округлую катушку диаметром в полметра, содержащую шесть витков изолированного провода. В центре катушки на горизонтальной площадке расположилась магнитная стрелка, на которой была нанесена шкала для отсчета угла поворота. Корпус закреплен так, что линия шкалы совпадает с плоскостью катушки. Сам штатив был изготовлен из немагнитного материала для того, чтобы магнитное поле не искажалось. Выглядело все это дико, но весьма впечатляюще. — Он должен заставить магнитное поле планеты работать на нас. Как только мы поместим его на вершину той башни, прибор создаст защитный купол, который, по сути, будет представлять собой ничто иное как магнитное поле одноименного заряда, который будет выталкивать все металлы за пределы своей зоны. Так мы сможем выиграть время. А еще, -он достал из кармана компактное устройство, похожее на микрофон со множеством антеннок по краям, — нужно закрепить это на колокол. Справишься? — Легко. А ты куда? — Нужно переговорить с генералом Престесом насчет его взглядов на нынешнее положение вещей. Возможно, к этому времени он одумался. И они разошлись. Эмма полезла на колокольню, а Доктор стремительно прошагал в то крыло дворца, где они видели эксцентричных генералов в последний раз. Когда он вошел в комнату, все было как и прежде: генерал Андерсольт сидел за столом, схватившись за голову, а тучный Престес стучал тяжелой ногой по половицам. Вид у них был изможденный, они едва ли бросили взгляд на появившегося в дверях Доктора. Он прошел в залу широким победным шагом. — И снова здравствуйте! Господа, я рад сообщить вам, что война скоро будет окончена. Нет, нет, генерал Андерсольт, прошу, сидите. И вы оставьте револьвер в покое, генерал. Все кончено. Вы ведь всегда знали, что рано или поздно это должно случиться. Если вам от этого будет легче, можете считать, что это революция, — он присел в кресло напротив окна, сложив руки на колене, — Любой здравомыслящий монарх прислушается к голосу народа, когда тот кричит от боли и гнева. Вы же предпочли быть не только глухим, но и слепым. Весь день вы смотрите в окно, так неужели не видите, как все, что было вам так дорого, полыхает в яростном огне? Неужели не хотите прекратить все это? — Вы не понимаете. Что я могу сделать? Нельзя потушить пожар чашкой чая. Борьба революционеров, вроде вас, бессмысленна. Вы проиграете, хотя, честно говоря, мы все проиграем. Но я лучше сгорю в том же пламени, что и все остальные, чем буду корчить из себя праведника и сторонника пацифизма, не стирая крови с рукавов, как это делает Андерсольт! — Следи за словами, Престес! И без тебя тошно… — Генерал! — вновь окликнул его Доктор, — А что вы сделаете, если я скажу вам, что война будет окончена. Даже назову точную дату. — Чтож, — он усмехнулся, потрясая щеками, и пригладил бороду, — я рассмеюсь вам в лицо, молодой человек. Видит бог, я сам не знаю, когда началась эта война и, дай бог, мои правнуки не узнают, когда она закончится. — Когда же? — нервно спросил Андерсольт, с великой надеждой глядя на Доктора. Тот с плохо скрываемым раздражением отвернулся от Престеса, медленно подошел к креслу, в котором сидел генерал, и, положив руку ему на плечо, сказал: — Сегодня.***
Всего за пару часов все небо заволокло облаками, поднялся сильный ветер, который сумел разогнать ту пыль, что без конца поднимали солдаты. Однако теперь задача забраться на колокол с массивным устройством не казалась такой уж простой. Эмма кругами ходила вокруг колокола, как львица вокруг добычи, да только все никак не могла решиться подняться наверх. С каждым порывом ветра веревки бросало из стороны в сторону, так что в башне разносился едва различимый от общего гомона звон. Наконец собравшись с духом, Эмма встала на выступ, как вдруг услышала голос из-за спины: — Юная леди, прошу, не ушибитесь. Вот, я принес лестницу. Спускайтесь оттуда. Девушка тут же спрыгнула обратно, бесконечно радуясь старику, который был столь любезен с ней. С лестницей дело пошло куда лучше, по ней Эмма могла карабкаться туда-обратно хоть целый день. Она никогда не забудет тот месяц, что провела у бабушки, когда им вдвоем пришлось красить стены и крыльцо, а после еще и менять черепицу на крыше. Так что страха высоты она особого не имела, однако, посмотрев вниз, засомневалась в собственных убеждениях. Да, бабушкин домик в два этажа не сравнится с высотной колокольней старинного замка. Голова слегка закружилась и колени предательски задрожали, но руки крепко вцепились в балки, так что, даже если Эмма начнет падать, лестницу она заберет с собой. Внезапно что-то коснулось ее лодыжек, девушка вскрикнула от неожиданности, а лестница под ней снова предательски зашаталась. Предметом истерики стала рука звонаря, тихонько касающаяся ноги. — Не волнуйтесь, дорогая! Я вас держу. Конечно, стало полегче. Эмма с большим энтузиазмом и меньшим беспокойством карабкалась вверх, зная, что лестница не выскользнет из-под ее ног. Наконец, она достигла вершины. Вид открывался удивительный и в то же время ужасающий: рыжие леса и изумрудные поля, охваченные голодным пламенем, полыхают и с треском рвутся на части, кое-где валяются побитые машины, танки, сбитые самолеты, из одного конца поля в другой бегут батальоны солдат и тут же с криком падают на землю, и снова земля стонет, захлебываясь в крови своих детей. Там, где пробегала Буйная река, вброд перебирались одни войска и, сели не тонули, встречали другие, так что в одно мгновение вода из лазурной превращалась в алую. Ужасней зрелища Эмма не видела за всю свою жизнь. От криков боли внизу и какой-то внутренней тоски на глаза ее навернулись слезы, все затуманилось, закружилось и одна нога случайно соскользнула с лестницы. Она изо всех сил вцепилась в нее, прижимая прибор доктора к груди, и пыталась заставить сердце, которые теперь сильно билось где-то внизу, вернуться на место. Одной рукой вытирая слезы, другой она держала то устройство и старалась держать себя, балансируя на балке. На такой высоте даже думать страшно о падении, хотя все этому благоволит. Ветер, до того лишь слегка напоминавший о себе, вдруг завыл, как бешеный, поднял пыль, вихрем пронесся по лесу, шурша листвой, и дальше вверх, в конце концов настигнув беззащитную Эмму и едва не сбросив ее этой вышины. Она зажмурила глаза, сжалась в комок, стараясь слиться с лестницей, которая ходила ходуном, но ни на секунду не выпускала прибор из рук. То, что они делают, слишком важно, чтобы думать о себе в подобную минуту. Этим людям, не знающим жизни без войны, необходима их с Доктором помощь, так что лучше она расшибется в лепешку, чем позволит себе сделать ошибку и подвести своего друга и целую планету. С великим усердием она водрузила прибор на вершину колокола, а то устройство, напоминающее микрофон, прилепила на его так называемое тело. Вдруг над самой ее головой раздался гром. Эмма снова покачнулась, но и на сей раз удержалась, и, так как дело было сделано, начала осторожно спускаться вниз. Ей не терпелось поскорее ощутить ногами плоскую твердую землю, которая не пытается уйти из-под при малейшем дуновении ветерка. Старик ждал внизу, вес так же удерживая лестницу, и сильно переживал за девушку. Гром гремел то громче, то тише, а после и вовсе исчез, зато вдали, у самого горизонта сверкнула одинокая молния. Затем еще одна чуть ближе. В тот момент, когда Эмма поравнялась с изумрудной лентой колокола, в вершину башни ударил мощный разряд. В голове у нее будто взорвались петарды или тысяча салютов сразу, даже искры пролетели перед глазами, и она не удержалась, упала с лестницы прямо на холодный металл колокола, раздался глухой звон. Еще секунда и она соскользнула вниз. Вскоре она очнулась и поняла, что жива и даже, кажется, цела. Она лежала на узкой железной кровати в скромной комнатке. За окном гремел гром и лил дождь. В памяти проплывали, смешивались, путались и обрывались мутные воспоминания, но в каждом из них она видела его. Доктора. Вспомнила. Эмма вспомнила, где она и зачем, вспомнила гигантский колокол и молнию, ударившую прямо в лестницу, и ощущение полной пустоты, когда она потеряла сознание. Скрипнула дверь, отрывая ее от всех мыслей, и в комнату зашел старик-звонарь. — Ох, юная леди, ну что же вы встали! Присядьте, вот так… Я принес воды, даже не знаю, что еще могу сделать для вас… Стойте! Куда вы?! Девушка выпила воду и тут же вскочила с места, бросила на прощание скромное «спасибо» и была такова.***
В комнате сидело трое. Каждый думал о своем и смотрел на другого, гадая, о чем же думает он. Однако, можно поспорить, что все, кроме одного, в эту минуту думали о войне, о ее прекращение или продолжении — все равно. Один же, думал о девушке, что не так давно с отчаянным криком сорвалась с колокольни. Он видел, как она падала и как ловко ее подхватил старик за секунду до падения, и благодарил всех богов за то чудо, что она жива. А еще он считал. Раз уж Эмма справилась со своим поручением, то ему остается только ждать. Считать часы, минуты, секунды… ровно до того мгновения, когда сработает механизм в устройстве, что он создал буквально пару часов назад. Как только наступит этот миг, все думы генералов потеряют всякий смысл. Наступит мир и покой. Часы в зале пробили шесть. Настало время дать противнику второй шанс. — Так что же, генерал Престес, вы подумали о моем предложении? — Это шантаж, а не предложение, сэр! — Разумеется. И все же, у вас есть выбор: либо сдаться добровольно, либо быть побежденным и навсегда распрощаться со своим абсолютным могуществом. — Да что вы себе позволяете! — он вскочил с места и снова беспокойно зашагал по комнате, — И вообще, кто дал вам право здесь командовать?! — Я дам ему такое право, если потребуется, — спокойно и с достоинством ответил ему Андерсольт. — Нет, вы точно все с ума посходили! — Престес схватился за голову, — это что за мир, в котором каждый прохожий может ворваться сюда и диктовать свои правила?! — Если этот прохожий очень умен и знает как спасти жизнь миллионам невинных людей, то это лучший мир, какой только может быть, — ответил Доктор, также поднимаясь из своего кресла. Он подошел к окну, дождь должен скоро закончится. Хоть он и не проблема для свершения плана, но одерживать победу в солнечную погоду все же куда приятнее. «Десять минут. Всего лишь десять минут до окончания войны… Самые долгие десять минут в моей жизни».***
Корес сбился с пути и шел наугад на звуки отдаляющихся выстрелов. Временами казалось, будто он окружен и вот-вот одна из пуль пробьет его тело, но ничего не происходило, звуки замирали на мгновение, а затем раздавались вдвое громче, но уже за километр от него. В его жизни больше не было смысла, он собственноручно убил человека, как капля воды похожего на него, так что даже в какой-то момент засомневался, не было ли это все злорадной игрой его одичавшего разума. Ведь, может статься, что никакого Валлиора никогда не существовало, а тот труп на горе — его собственный, лежит там под дождем, смотрит стеклянными глазами на вспышки молний. Нет, думает он, если бы я был мертв, то, как бы мог чувствовать этот пронизывающий холод? Разве я бы мог сейчас идти по грязи, против ветра, прилагая неимоверные усилия, чтобы просто поднять ногу? Разве мертвый смог бы чувствовать всю ту боль и пустоту, что раздирают теперь мои душу? Если и так, то я мертв уже очень давно, а все кругом — ничто иное как Ад. В голове разлился холодный туман, ничего не волновало и не тревожило, даже желание как-то странно притупилось, так что Корес больше не пригибался, прислушиваясь к свисту бомб над головой, а шел вперед, волоча оружие, как крест. Кто бы мог подумать, что смерть одного единственного человека превратит бравого солдата в безжизненную пустую куклу! Дело, разумеется, было не в убийстве как таковом, а в том, какой человек умер по его вине. Будь на месте Валлиора любой другой, он и думать бы не стал об этом и уж тем более чувствовать вину. Но этот — он особенный. При том, что он имел с Коресом одно лицо, он был совершенно другой, не такой как он сам. В этом контрасте мнений парень так сильно запутался, что случайно потерялся, и теперь не мог отличить собственные идеи от мыслей своего близнеца. В один и тот же миг война казалась ему игрой и ошибкой, смерть — поражением и освобождением, а победа — наградой и проклятием. Теперь он ясно видел мир глазами своего брата, видел кровь на руках и поля, заваленные телами, и просто тихо выл от боли и бессилия. Он не боец для своей армии, но и не предатель; он обычный мальчик, который хочет, чтобы солнце снова сияло в небе, в котором не летают бомбы и ракеты, и друзья были рядом, а не похоронены в одной могиле. Так думал Валлиор и Корес теперь понимал его, до единого слова. Сильный дождь смывал слезы, что катились по веснушчатым щекам снова и снова при каждой мысли о брате. Он шел вперед, держа винтовку наготове, перешагивая через трупы, огибая глубокие воронки, и держал курс на башню. Все, чего хотел бы Валлиор, чтобы прекратилась война. К счастью ли, но это единственное, что Корес способен сделать для него.***
Гроза постепенно утихла, ветер стал тише, закончился дождь… Настала удивительно глубокая тишина, какая бывает только после очень сильной грозы, когда все живое вокруг все еще приходит в себя. Доктор посмотрел на часы в генеральской зале. Десять минут седьмого. Пора. Он еще раз окинул взглядом поле битвы все покрытое грязью и мертвыми телами, там и тут сложенными в кучи. На горизонте снова начинали грохотать пушки и артиллерия, где-то наперебой шумели пулеметы и винтовки, всюду стоял дикий гомон, который после тишины показался действительно оглушающим. На колокольне что-то тихо пискнуло и раздался звон. Обычно тихий, сейчас он гудел над полями и лесами на несколько километров, заглушая реку и даже грохотание орудий и самолетов. Бом, бом, бом — гремело в воздухе, летело по ветру вдаль, цепляя каждого, кто слышал это. Он пробирал до самых глубин души, заставляя все внутри сжиматься, дрожать и блаженно томиться, вновь и вновь вслушиваясь в мелодичный звон изумрудного гиганта. В эту минуту все тело, душа и разум всецело были преданы колоколу и той гармонии, что он давал, так что вскоре все оружие посыпалось из рук, заглушены моторы, остановлен бой. Тут и там люди собирались вместе, рыдали и обнимали друг друга и уже невозможно было различить свои войска от чужих. «Как будто 1914 никогда не заканчивался» — подумал Доктор, глядя на всю эту картину из окна башни. Тут же рядом стоял генерал Андерсольт и утирал платком выступившие слезы счастья, а рядом с ним, весь красный от злости, топал ногами и весь извивался генерал Престес. Он никак не мог поверить в то, что этот человек всего за один день сумел остановить многовековую войну. И, по-видимому, был этому нисколько не рад. — Как?! Как вы это сделали? — не унимался Престес, его налитые кровью глаза едва помещались в глазницы. — О, это было проще, чем вы думаете. Война эта лишь последствие человеческой глупости, так что я решил напомнить людям, что когда-то они были братьями. В этом мне помог ваш Колокол мира, генерал. Его музыка творит чудеса, заставляет людей заглянуть в себя и найти там что-то, о чем они забыли: милосердие, сострадание, любовь… Человек, который любит и который ценит жизнь, не станет лишать этого другого. Генерал был не так глуп, как выглядел. Он быстро сообразил, как получилось, что все его войска вдруг сделались беспомощными неженками и решил это немедленно исправить. Ведь какой правитель без армии? Правильно, беспомощный. Пресрес раскрыл настежь окно, высунулся в него во весь свой маленький рост и закричал: — Эй вы, войска города Донбур! Мои верные воины! Вы что, забыли зачем сражаетесь? Мы боремся за место под солнцем; за власть; за то, чтоб не пришлось нам и нашим детям голодать оттого, что мы делим наши богатства с другими. Так идите же и докажите, что способны отстоять свои права! Разбейте чертов колокол, пускай он наконец замолкнет! И воины обратили взор на него. Они слушали, слышали его слова и воззвания, и, хотя в глубине души понимали, что это неправильно, снова брались за оружие, проталкивались сквозь толпу, собирались вместе и дружным строем шли в атаку. Спустя несколько минут вокруг башни скопилось целое войско, которое подходило все ближе и ближе, со всех сторон оцепив башню, но, что странно, все никак не могло пройти последние несколько шагов. Ни одна пуля не долетала до нее, ни один снаряд не падал достаточно близко или точно. А старик сидел наверху и заливался смехом, глядя сверху на то, как тысячи солдат ломают головы над тем, как бы его убить. Доктор тоже улыбался, он был явно доволен собой. Престес заметил это и снова залился краской. — Чего ты улыбаешься?! Почему мои солдаты не могут взять крепость? — Явно потому, что я умнее их. Их оружие, сделанное из металла, ни за что не пройдет через магнитное поле, которое я создал. Сила одноименного заряда будет вечно выталкивать их за пределы, так что вы никогда не сможете заставить колокол замолчать. Он будет звенеть до тех пор, пока не останется ни одного человека, который бы мог думать, как вы. Генерал покраснел еще больше, хотя, казалось бы, куда уж больше. Если хорошенько присмотреться, то можно было увидеть пар, выходящий из его ушей и носа. Его всего трясло от гнева, он метался по зале взад-вперед, метался из угла в угол, как загнанный в ловушку зверь и, наконец, остановился. — Поздравляю, Доктор, — сказал он наигранно-вежливо, — вы победили. Надеюсь, вы счастливы. Я лишь хотел, чтобы мой народ жил безбедно, но теперь, благодаря вам, он точно умрет с голоду. Спасибо вам огромное. — От щедрости еще никто не умирал. Я бы мог научить этих людей добывать соль из воды и даже воздуха, конечно, если вы позволите. — Да, конечно, только… есть одна маленькая проблема. Как же вы будете их учить, будучи мертвым? Внезапно что-то блеснуло в его руке, это был нож, который он незаметно стащил со стола, пока все были заняты своим триумфом. В один момент он оказался рядом с Доктором приставил нож к его шее. Удивительно, как в таком маленьком теле умещалась такая немыслимая сила! Доктор едва удерживал его руки, которые с каждой секундой были все ближе и ближе, все опаснее становилось его положение. — Доктор! — где-то недалеко раздался женский крик. Эмма вошла в комнату, вся бледная не то от слабости, не то от страха. Она застыла в дверях не в силах сделать и шага. При виде нее Доктор сильно отвлекся от поединка и нож на целый сантиметр приблизился к его коже. Он думал о том, как это некрасиво умирать на глазах у женщины. Пожалуй, это самый низкий поступок из всех. Хуже разве что не умереть по ее просьбе. — Прекратите это, Престес. Немедленно, — щелкнул предохранитель, Андерсольт стоял напротив генерала и целился пистолетом прямо ему в лицо, — опустите оружие. — Только после тебя, мерзавец. — Я по крайне мере не угрожаю безоружному. Как ты пал, Престес! Оставь себе хоть каплю чести и прекрати этот балаган. Немного поколебавшись и трижды прокляв весь белый свет, он все же опустил нож и сдался. Его империя пала, сам он повержен, но все равно все вокруг улыбаются, а за окном радостно галдят люди. Это конец его истории и Великой Войны. Его увели собственные солдаты. Эмма бросилась на шею Доктору, едва дыша от слез, что не переставали течь. Сложно было понять плачет она оттого, что он жив, или оттого, что они победили, но это было и не важно. Он обнимал ее в ответ и был счастлив. Как только она отлипла от него, к ним подошел генерал и протянул Доктору руку. —Похоже, легенды оказались правы. Вы и есть тот самый отряд сопротивления, который должен был начать революцию. Вы настоящие герои! — Нет, сэр, мы всего лишь странники. Настоящие герои это те, кто сражался за эту победу не одну сотню лет. Те, кто выжил, и те, кто погибли. — Как бы там ни было, спасибо вам за все, что вы для нас сделали. Этот день войдет в историю. Надеюсь, вскоре мы взрастим поколение, которое никогда не узнает об этой войне. — Нет, этого делать не стоит. Я бы хотел, чтобы каждый год в этот день вы рассказывали им о войне и о всех тех ужасах, что пережили вы и ваши предки. Подарите им мир, но завещайте память о войне. Не говорите об этом с радостью, пусть они знают о боли и всегда помнят о тех, благодаря кому никогда ее не испытают. — Будем стараться, — рассмеялся тот, — нам предстоит тяжелая работа. Придется восстановить город, наладить отношения с фермерами, возродить экономику… и многое другое. — Я уверена, вы справитесь! Тем более, что теперь у Данбора новый, ответственный и честный правитель, — с улыбкой сказала Эмма, глядя на то, как рассеяно смущается генерал. — Я? Нет. Да ну что вы! Я не могу… С другой стороны, кто-то же должен… Так уж и быть. Но только потому, что вы правы, я действительно ответственный и честный человек, — он снова рассмеялся, — Что насчет вас, господа? Не хотите ли остаться у нас? В этом городе, да и по всей стране, вам всегда будут рады. — Нет-нет! Спасибо за приглашение, но мы пойдем. Дел невпроворот, верно, Эмма? В любом случае, спасибо за помощь и прощайте! Они развернулись и вышли из дворца. На улице их встретила радостная толпа, которая никак не могла угомониться, все кричала и плакала, плакала и кричала от счастья. И среди них были двое, которые незаметно вышли к реке и, пройдя по лесу, так же скромно, как и всегда, зашли в синюю будку и растворились в воздухе. Ничего необычного, просто они снова спасли мир.***
На следующий день был праздник. Люди смеялись, кричали и галдели, всюду бегали дети и расхаживали женщины в праздничных нарядах. В воздухе витало умиротворение и сладостный покой, о котором эти люди забыли очень давно. Но Коресу было не до них. Едва взошло солнце, он собрался в дорогу и ушел из дома, из долины обратно в горы, через лес и бескрайние луга в пригород Данбора. Шел он долго, волоча за собой тяжелую телегу. К полудню идти стало совсем невыносимо, жар небес и безветренная погода едва ли не душили парня, отчего он временами почти терял сознание, но, несмотря на это, упрямо продолжал идти. На часах было около трех, когда он добрался до места назначения. Крохотная деревушка в низине долины аккурат у подножия горных хребтов, которая и названия-то не имела, но была удивительно чиста и красива. До сюда практически не доносились звуки шахт и воздух был чистейший, почти как дома. Корес с тяжелым сердцем посмотрел на уютный домик вдалеке, замешкался, но вскоре двинулся к нему. Он оставил телегу у дороги, а сам подошел к тяжелой деревянной двери и робко постучал. С обратной стороны послышались шаги и через секунду на пороге стояла пожилая женщина и приветствовала гостя изумленным взглядом мокрых глаз. — Валлиор… сынок… Она бросилась обнимать его, целовать, гладить и щупать, не веря своим глазам, не в силах отцепиться от него ни на секунду. Коль уж вернулся, больше она его ни за что не отпустит. — Сынок… родной мой… жив, здоров. Слава всем богам, Валлиор, дорогой, как же я скучала! На кого ж ты оставил старую больную мать? Корес с трудом проглотил едкий комок, застрявший в горле. Разумеется, он понимал, что так все и будет, но на деле сказать правду оказалось куда сложнее, чем он думал. Да и что, собственно, он скажет? Простите, я не тот, кем являюсь, а ваш сын лежит мертвый на вон той горе. Нет, это точно разобьет ей сердце. С другой стороны, утаить правду от нее будет немыслимым преступлением… — Заходи, заходи в дом, сынок. Мы так рады! Все ждали, когда же ты вернешься, а тебя все нет да нет… чай уже и соседи начали разносить слухи мол помер ты, а я не верила, дорогой, ни на секунду не поверила этим сплетникам! Вот он ты, целехонький. Что еще нужно матери для счастья? На глаза его навернулись слезы и вот уже он плакал на ее плече, как дитя. На плече чужой женщины, у которой он отобрал самое дорогое, что только могло быть — ее ребенка. Корес все на свете был готов отдать, чтобы поменяться местами с Валлиором, лишь бы не быть здесь, не видеть этого измученного долгой войной и бесконечным ожиданием лица, так искренне сияющего в этот миг. Что угодно, только не это. — Простите… — все, что смог он выдавить сквозь нескончаемый поток слез. — Что? Что такое, дорогой? — Простите меня… — За что, милый? Ох, Валлиор, ты меня пугаешь. Ну же, улыбнись мне… — Я… я не… я не он. Я не Валлиор. Не ваш сын. М-меня зовут Корес… — О чем ты говоришь, Валлиор? Это что за шутки такие? Думаешь я родного сына не узнаю?! Нет в мире второго такого идиота, как ты, кто смог бы в такую минуту подумать пошутить над матерью… — Послушайте, пожалуйста… прослушайте. Я был там с ним и… ваш сын, он был… он был замечательным человеком. Я знаю, что похож на него, но я не он. — Не понимаю… — она качнулась, едва не упав на пол и вся обмерла от тревоги, — Где мой сын? И… что значит «был» хорошим человеком? Корес молчал, слезы душили его и оттого из глотки не выходило ничего, кроме хриплых стонов и сдавленных полукриков. Самому заклятому врагу он бы не пожалел такой муки: терзания совести вкупе с испытующим взглядом матери человека, убитого тобой, есть худшее наказание на земле. В какой-то момент он снова засомневался в том, что все еще жив. Весь мир в один момент вдруг превратился в сплошной ад и он в самом его центре, варится в котле с кипящей болью, а в ушах звенят его последние слова: «я отдал бы все, чтобы меня убил добропорядочный человек, а не кто-то вроде тебя». «Вроде меня?» Таки не удержавшись на ногах, женщина упала на пол и не нашла сил подняться вновь. Она смотрела на рыдающего мальчика, точь-в-точь похожего на ее сына и наконец начинала осознавать, что именно было не так, когда она его увидела. Он прав, это не ее сын. Этот человек взял его лицо, отобрал голос и даже ее любимые голубые глаза, но он все равно не тот, кого она хотела бы видеть у себя дома. Он не Валлиор. И не нужно быть гением, чтобы понять, отчего ему так трудно даются эти слова. Все тело ее задрожало, как при землетрясении, глаза застыли, глядя в бесконечную пустоту, но слезы как будто кончились. Сколько ночей она провела, рыдая, в раздумьях о том, где он, жив ли, здоров ли. На его возвращение надеяться не приходилось, но то была ее великая слабость — она верила в чудеса и хранила надежду. Теперь же, когда последний истлевающий уголек ее надежды на мгновение вспыхнул ярче звезд, а затем окончательно потух, жизнь ее потеряла всякий смысл. Мертвым взором она смотрела куда-то вдаль и с трудом понимала время, место и все происходящее вокруг. — Где он? Я хочу его увидеть. Корес послушно вышел из дома и направился к телеге. Под плотным брезентовым покровом лежал продолговатый ящик. Подняв крышку, он снова посмотрел на лицо старого друга, все такое же бледное, но уже чуть серое, с просветами голубых вен, с налипшими рыжими волосами и россыпью веснушек. Женщина с тяжелым вздохом прикрыла рот, едва завидев его. Как же она хотела обнять его, прижать к себе, почувствовать его тепло и любовь, которой он всегда был переполнен. Любовью к ней, ко всему миру и жизни. Но все, что она может это лишь коснуться губами холодного лба да убрать мокрые волосы с лица, на прощание проведя рукой по бледной щеке с узором из родинок. — Созвездие Кассиопеи, — задумчиво произнесла она, — он родился под ним. Гадалка говорила, что такой ребенок способен перевернуть весь мир. Чего уж только не придумает, лишь бы подзаработать. — Как странно, мне говорили то же самое… — Должно быть, вы родились в один день. Неудивительно, что вы похожи, как две капли воды. Хорошо, что ты его привез. Я бы точно не пережила, если бы не знала, где мой сын похоронен. Знать бы еще кто его убил… На это у него не хватило духу. Ему хотелось быть ей полезным, помочь в трудную минуту, но, если она узнает, что он и есть виновник ее горя, то тут же прогонит. Он и без того знает, что виноват, от огорчения этой женщины легче ему не станет. Похороны прошли тихо, без лишних глаз на закате солнца. Могилу выкопали прямо во дворе дома под большим раскидистым рыжим деревом. Корес наскоро сколотил пару досок и буквой «V» и нарвал полевых цветов с луга. Он узнал, что женщину зовут Мирал и что Валлиор не был ее родным сыном, но она никогда не считала, что это имеет хоть малейшее значение. «Любовь и дом, в котором ждут — вот все, что нужно человеку. Для брошенного ребенка нет ничего хуже отчуждения взрослых, а для взрослых нет ничего хуже жизни без детей» — так сказала она, окропляя слезами землю. Корес остался на ночь в доме и все ему чудилось, что стены смотрят на него и осуждают. Во сне к нему пришел Валлиор, но он не был зол (наверное, он и вовсе не умел злиться), а лишь поблагодарил его за все, что он сделал. Другой на его месте поступил бы иначе и уж точно не стал бы возиться с телом, везти его за сотни миль в долину, чтобы отдать безотрадной матери. «Ты хороший человек, Корес, — сказал он, и, поверь, я не виню тебя. Но если ты и вправду жалеешь о содеянном, то исполни мою последнюю просьбу: присмотри за моей мамой. Кроме меня у нее никого нет, а ты вполне себе подходящая замена». Он проснулся в холодном поту, но на сердце заметно отлегло. В ту ночь он больше не видел снов. На рассвете он собрался в путь, Мирал собрала ему еды, а он, в свою очередь, отдал ей целый мешок соли. — Что ты! Сейчас же забери обратно! Куда мне столько добра? — Оставьте себе. Можете продать его на рынке и купить целый дворец или просто починить свою лачужку. Лишним не будет. — Спасибо, сынок, — она говорила это с улыбкой, не скрывая грусти, и все же искренне благодарная, — за все спасибо. Хотела тебя попросить об одном одолжении. — Конечно, мэм. Все, что угодно. — Навещай меня хоть иногда. Я буду рада посмотреть в лицо родному сыну. А еще… не мог бы ты звать меня мамой? Его слегка смутила столь необычная просьба, но как он мог ей отказать, верно? — Конечно, я обязательно приеду снова… мама.