о цветах и неизбежном

Люди хрупкие — и им бы только повод найти покалечиться. Они готовы расшибить лоб за высокое и непостижимое, готовы ломать кости и органы из собственной гортани вытаскивать. Рэм никак не может понять, они так постигают хрупкость жизни, видят в этом смысл или потакают внутренним демонам? Все три ответа странные, ни к чему не ведут, но от этого человеческая сущность только интереснее становится. У Мисы вот цель очевидная, а хрупкость безвыходная. Она долбится головой о железную стену и от этого истекает кровью, слезами (радости) и желчью. Заходится в удушающем кашле, склонившись над раковиной в ванной. Миса более хрупкая, чем остальные — не зря Рэм она ангелом кажется. У таких сердце отвечает на каждую эмоцию, с печалью резонирует и взращивает в груди цветы. У неё распустились нарциссы, нежные, бледно-жёлтые, словно солнечным светом едва-едва тронутые. Рэм помнила только старую легенду о Нарциссе и понять никак не могла, почему они — Миса ведь отдаёт больше, чем может отдать? Она тогда рассмеялась — ещё могла смеяться, цветы едва появились, ложились в руку одинокими венчиками — и объяснила: всё потому что такие нарциссы кротость означают. Верность. Безответную любовь. И эти цветки вроде хрупкие, нежные, кроткие — а убивают. Люди их хрупкости поклоняются. Боготворят жалкие чувства, ничего для вселенной не значащие, видят в этом «истинную любовь», игнорируя при этом истинное отчаяние. Миса, на удивление, тянется за толпой и выуживает из раковины окровавленные цветы. Белый кафель весь в красных разводах, пальцы тоже в мазках крови теперь, а Миса смеётся. Это кажется безумием, им и является, но Рэм ли его недолюбливать? Она только тихо наблюдает из другой комнаты, как Миса лепестки в пальцах перебирает, улыбается мечтательно и что-то себе под нос шепчет. В них ведь истина, а не в сердце, сочли почему-то давно павшие в глупость люди. Внезапно Миса роняет цветы и за горло хватается. Нарциссы убивают её, а за ними организм тянется. Еда в горло не лезет, её выворачивает снова и снова, и худоба медленно становится нездоровой. Миса Аманэ из этого мира скоро исчезнет, ступит в могилу, выстланную бледно-жёлтыми лепестками, а Лайт Ягами, наверное, даже на похороны не придёт. Или ему для верности грусть придётся сыграть и в чёрное облачиться? Всё-таки она его девушка, умирающая такой странной для влюблённых смертью. Рэм такие проводы с наигранными слезами тысячи раз видела; столько же трупов, увитых цветами, в своё время в страну мёртвых перенесла. Миса всего-то тысяча первая. Ей осталось всего-то чуть меньше месяца, она всего-то бледная, как богиня смерти, и на ногах почти не стоит. Идёт, опираясь о стены, а после ложится на кровать и, игнорируя подушку, кладёт голову Рэм на колени. Это кажется более доверительным и нежным жестом, чем любое «Я тебя люблю», которое она никогда не услышит. А этих «всего-то», этих неважных замечаний всё больше с каждым мгновением становится, они голову переполняют и в итоге застревают где-то в горле. И всё сразу становится важным, и помочь хочется, а как? Повторить судьбу Джелоса именно в тот момент, когда Миса более всего в помощи нуждается (а ещё больше в одобрении Лайта)? Рэм впервые не знает, как ответить на собственный вопрос. И впервые остро ощущает, как сильно от Мисы зависит. Если бы она попросила — Рэм убила бы. И Лайта, и Л, и саму Мису, и ничто бы не остановило разъярённую богиню смерти. Но Миса удобнее устраивает голову на её коленях и говорит, что всё в порядке. Рэм приходится соглашаться и верить. А Миса-то исчезает. Румянец даже на свежем воздухе уже не проступает, губы синие, глаза блёклые — рыба, выброшенная на берег, не меньше. Рэм не может справиться с накатившим внезапно волнением и касается её щеки. Пока тёплая. Пока живая. Миса вздрагивает от холодного прикосновения и глаза приоткрывает. Она не испугана, — будто бы знает, что под защитой Рэм ничего с ней не случится, — но заинтересована. — Что такое, Рэм? Говорит всегда с ласковой небрежностью, обращается как к подруге. Боги смерти так не умеют. У них слова всегда острые, нешлифованные, потому что нет эмоций, о которых стоит заботиться. Рэм жалеет об этом временами — хочет ответить, а всё сухо получается. Хочет тугой комок в своей груди разобрать и распутать, но не знает, с чего начать. — Хотела убедиться, что ты жива. — Мне недолго осталось. Правда ведь? — Правда. — Рэм соврать ей всё равно не сможет. — Ты уверена в своём решении? — Ты уже несколько месяцев у меня переспрашиваешь, — Миса бурчит недовольно и закрывает глаза. Рэм не успела налюбоваться на искры, которые на дне зрачка ещё поблёскивают. Можно ли ими насытиться в принципе? — Я не хочу. Лайт, наверное, решил, что я слабая. Поддалась эмоциям. Я не нужна ему. Значит и мне ничего не нужно. Рэм не может уловить связь, не понимает, как Миса может игнорировать очевидное, — что без неё мир угаснет, что она, а не Лайт, единственное спасение всего, — но молчит. Всё равно никогда правильно и правдиво не сможет объяснить, чем Миса для неё стала.